Напротив нас был дом, где жил председатель. Случилось так, что его жена изменила ему с каким-то деревенским мужиком. Это стало известно, и муж избил того мужика до полусмерти. А изменщица-жена после этого ушла от мужа и сошлась с любовником. Вот какие страсти рождались в тихой заброшенной деревушке.
В конце августа я должен был уезжать из деревни. Люся и Машенька оставались до середины сентября, чтобы уехать уже с тетей Нюшей. Уезжал рано утром, Машенька еще спала. Люся провожала меня километра три. В поле во ржи росли васильки. Их было очень много. Люсенька была такой своей. Она была как солнышко и ромашка на ладони. Она была счастлива. Расставаться не хотелось.
Шестой учебный год (1955/1956)
Общежитие нашего курса вновь было размещено в здании на ул. Боткинской. Теперь в нем жили немногие. Все также во дворе росла ветвистая плакучая ива. В скверике у проспекта Карла Маркса стояла изящная статуя богини Гигеи.
Военно-морская медицинская академия (ВММА) была объединена с нашей. Мы мало знали ее историю, а история была славной. В ВММА трудились известные ученые: хирург Джанелидзе, терапевты Теплов, Нечаев, Лепорский, Волынский и другие. Сохранились лишь несколько кафедр и клиник, относившихся к обучению на Военно-морском медицинском факультете – преемнике прежней академии. Я знал некоторых слушателей, которые учились на этом факультете (Мирошник, Финогеев). Они носили морскую форму одежды.
Брат Саша с увлечением учился в Оптико-механическом техникуме при ГОМЗе. Группа у них подобралась дружная. Особенно нравилась всем им их преподаватель – Лидия Азарьевна Цитронблат. Они помнят ее до сих пор. К Люсе заглядывали ее подруги по десятому классу. Брат Володя приступил к занятиям в 7-м классе.
7 сентября отметили день рождения обеих наших мам: Марии Аркадьевны и Наталии Васильевны Кирилловых. Даже это их объединило. Машенька оказалась внучкой их обеих.
На 6-м курсе многие уже выбрали себе будущую специальность. Тимофеев, Асеев, Цыбуляк, Фелицын, Зорин, Пустовойтенко увлеклись хирургией, дежурили в клиниках, оперировали, вели научную работу. Кое-кто тяготел к терапии (Долматов, Трясунов, Сидоров, Кошиль, Волков). А я так и не перешагнул детские болезни, однако, педиатрия не имела перспектив в условиях войсковой медицины, которая ждала нас уже через год. Наш ранний коллективный рост, в принципе, был завершен. Профессиональное созревание, поиск и выбор специальности становились главными, но решались индивидуально, и торопить что-либо искусственно не следовало. Хотя в душе «кошки скребли», вот те – уже, а ты —?
Продолжалось формирование кафедры военно-полевой терапии в академии. Это имело большую историю. Новый раздел внутренних болезней, апробированный войной, – военно-полевая терапия – объективно сложился к 1945-1946-му годам. Не только как веление времени, но и как научная и педагогическая дисциплина, имеющая свой предмет, свою методологию, школу и своих лидеров. На протяжении длительного времени это явление будет оставаться чисто советским. В ВМА им. С.М.Кирова была разработана первая в мире программа, которая в последующем была утверждена и для гражданских вузов страны. Уже в 1943 г. вышел первый учебник по военно-полевой терапии, а к 50-м годам сформировался курс по этому предмету при кафедре госпитальной терапии Академии, послуживший предтечей создания самостоятельной кафедры. Громадная роль в этом принадлежала профессорам М.С.Вовси, П.И.Егорову и Н.С.Молчанову.
Первым начальником кафедры ВПТ был назначен профессор, генерал-майор м/с Б.Д.Ивановский. На кафедре работали в то время еще молодые Н.А.Богданов, В.А.Мошкин, П.П. Лихушин, Б.Л. Фридлиб.
В наше время при этой кафедре создавалась лаборатория, имевшая секретный статус (руководитель – полковник м/с Белянин).
Съездили с Люсиной группой в Репино. Посетили дом и могилу Репина. Во время войны фашисты все это разрушили. Фотографировались. С удовольствием ели пирожки, купленные на станции.
Начался цикл субординатуры по терапии. В нашей группе его вели на базе кафедры факультетской терапии. Преподавателем был доцент Семен Борисович Гейро. Фронтовик, полковник м/с, известный гематолог. Он в наибольшей мере олицетворял интеллигентность, вообще свойственную профессорско-преподавательскому составу академии того времени.
Под его руководством я вел тяжелого и сложного больного. Ему было лет 50. Мучился он от приступов тяжелейших стреляющих болей в животе, отдающих в позвоночник. В юности он перенес сифилис (реакция Вассермана была положительной (+++)). В клинике не знали, что с больным. Я хорошо изучил ход его страданий. Не раз наблюдал, как по его телу прокатывался очередной болевой вал, оставляя его измученным, побледневшим и пожелтевшим. Внутренняя картина болезни была понятна мне в большей мере, чем ее природа. Я обратил внимание на последовательное совпадение сроков болевых и анемических кризов с последующим появлением гипербилирубинемии и желтухи. Болевой приступ сопровождался кровопотерей и гемолизом? В связи с чем?
Я рассказал о своих наблюдениях преподавателю. Выслушав меня, он сказал, что сделал сегодня два открытия. Первое из них касается больного, а второе – меня: «кажется, сегодня родился еще один терапевт». Спустя пару дней он объяснил нам, слушателям, что у больного – сифилитический мезоаортит и расслаивающая аневризма аорты. Ее расслаивание сопровождалось кровопотерями.
Вскоре больной умер при явлениях медленно развившейся тампонады сердца. На произведенном вскрытии аорта представляла собой трехслойный широкий чулок на всем своем протяжении. Стало очевидным то, что было неясно при жизни больного. Каждая новая порция крови расслаивала ее стенку, сопровождаясь кризами анемии и желтухи. Обезображенный пульсирующий орган, ударяясь о позвоночник, причинял больному жесточайшие боли. Все это закончилось разрывом аневризмы аорты с постепенным прорывом крови в перикард.
С. Б. Гейро был первым из врачей, кто увидел меня среди многих. Нужно отметить, что клиническая подготовка слушателей была важнейшей целью и наиболее эффективной стороной обучения в Академии. Нас учили думать у постели больного, учили сомневаться, предпочитать рациональному мышлению (традиционному) иррациональное. Конечно, для ‘этого нужна была база.
В конце октября у нашего отца произошел инфаркт миокарда. От болей за грудиной он метался по постели, не находя облегчения. Я наблюдал острый коронарный синдром впервые, не сразу поставил диагноз, но вызвал скорую помощь. Омнопон уменьшил боли, и отца на носилках отвезли в Окружной госпиталь на Суворовском проспекте. Неделю я провел с ним. Госпиталь занимал целый квартал. В кардиологическом отделении работали сильные врачи. Вел его полковник м/с Н.А.Жуков – главный кардиолог госпиталя. Держали его долго – 3 месяца, постепенно расширяя двигательный режим. Тогда применялась такая тактика. К Новому году отец выписался из госпиталя. Реабилитация проходила дома. Выписался он очень слабым, с одышкой, но без болей. Позже его лечил гомеопат, военный пенсионер, в прошлом известный фронтовой терапевт. Очень грамотный специалист. Он применил систему постепенного наращивания медикаментозной и физической нагрузки. От одной пилюльки три раза в день до 10 – через неделю и от 5-ти спичек, разложенных в 5-ти местах квартиры, до 50-ти к концу недели, размещенных уже в 15 местах на разных уровнях. Еще через неделю отец бегал по квартире как савраска. Конечно, учитывалась переносимость нагрузки.
Я немного утрирую, но отец действительно стал поправляться. Вышел на работу, но через год, когда он достиг пенсионного возраста, был уволен. Цена крупноочагового инфаркта миокарда. Поправляться отцу помогала маленькая Машенька. Он ухаживал за ней, гулял с ней по квартире, держа её за помочи, так как нагибаться ему было трудно. Их любовь была взаимной.
Из Шереметьевки приходили новости: Борис Шеломанов заканчивал Военно-медицинский факультет при Харьковском медицинском институте. У Рабиновичей родилась дочка Ирочка.
На курсе прошел офицерский суд чести, впервые за 5 лет. Один из слушателей (Ш.) был уличен в краже. Жили бедно, и его жена спровоцировала его на это. Случай дикий и, вместе с тем, мелкий, тем более, что он все вернул. Было так, что за месяц до случившегося он попросил у меня 1 тысячу рублей и в срок вернул. Причем он знал, где лежали мои деньги. Это говорило в его пользу. Я выступил в его защиту и попросил не исключать его из академии, тем более на последнем курсе. Но собрание потребовало его исключить.
По инициативе Политотдела тихой сапой началась новая политическая кампания поисков «врагов народа». Нашлись слушатели, которые по поручению свыше, предлагали, будто бы в интересах безопасности государства, доносить на тех наших сокурсников, кто неодобрительно отзывается о новой партийной и государственной власти, возглавляемой Хрущевым. В то время началась кампания против части старого Политбюро. В нее входили Маленков, Каганович, Молотов, Ворошилов и другие. Помню, во дворце культуры им. Горького, что у Нарвских ворот, выступал К.Е.Ворошилов, который клялся в верности советской власти и просил прощения за допущенные им ошибки. Это Ворошилов-то! И это транслировалось по радио. Поиски доносчиков, конечно, были отвратительными и успеха не имели. В этих условиях мы с Сашей Шугаевым, собиравшиеся было вступать в партию, решили воздержаться и сделать это, когда пройдем проверку работой в воинской части.
