кто же умирает на телеэкране – Моисей или актер?
– Да, – отвечал Михаил и снова косился на этого человека в лапсердаке, который владеет недвижимостью на несколько миллионов долларов, наверняка разбирается в сложных финансовых операциях, но никак не может понять, что такое Кино.
В квартире было жарко. Термостат, заново отрегулированный, работал отлично. Накануне просмотра последней серии приехала машина и через шланг закачала полный бак свежего мазута для отопления.
ххх
Светло-бежевый и совершенно великолепный «олдсмобиль» – со стертым протектором колес и разбитым зеркалом заднего вида – стоял в углу площадки автопарка иешивы.
– Very good car! – сказал хозяин-хасид. Порывистый ветер теребил поля его шляпы.
Михаил обошел машину вокруг, пнул ногой по колесам. Открыл дверцу и сел на порванное сиденье. Спидометр показывал ровно 222222 мили. Михаил повернул ключ в замке зажигания, прищурился. Послушал, как работает двигатель.
– Она не развалится по дороге? – спросил он хасида, который предлагал ему эту машину всего за триста долларов.
– Можешь проехаться.
Михаил толкнул рычаг и потихоньку нажал на педаль газа. Нужно будет привыкнуть к такой системе переключения скоростей, впрочем, довольно простой. Он сделал круг по площадке, мимо желтых школьных автобусов. Еще раз повертел руль. Люфт нормальный, движок, похоже, работает без перебоев.
Вышел из машины все же хмурый. Машина была нужна. Потому что трудно таскать на плечах сумку с инструментами. Бесконечно дожидаться поезда или автобуса. Но перед глазами возникло дерево, в которое врезался его «жигуленок», когда они с Олей возвращались из Крыма. Боже, как давно это было!..
– О`кей, забирай за двести баксов, – предложил хасид.
Михаил похлопал ладонью по железу капота.
– Я подумаю, – сказал он, хотя решение уже принял – покупает.
3
Мелькали станции метро. На стенах станций пестрели рекламы дорогих автомобилей, курортов. Жизнь, красивая и заманчивая, казалось, была рядом, только руку протяни.
– Идиотская страна! – возмущался Юра, усаживаясь удобнее на сиденье. – Не понимаю, зачем американцы устроили себе такую трудную жизнь?
Поезд грохотал. Михаил держал руки в карманах ветровки. Его ладонь согревал кожаный бумажник. В бумажнике лежал недельный заработок. В бумажнике лежали четыре хрустящие сотни. В бумажнике лежали: старый «олдсмобиль», новая зимняя куртка, электродрель.
– А веники там дают? – перебил он Юру, который любил поразмышлять об отличиях американской и русской жизни.
– Дают. Баня – высший класс. Пять звездочек. Там все правильно.
Мелькали станции.
Юра говорил:
– Как они живут, эти американцы? Как в тюрьме. Мы-то думали, что в Америке свобода, а здесь все запрещено. Даже мусор позволено бросать только в свой мусорный бак. Я недавно бросил кулек в чужой бак возле какого-то дома, так выбежал хозяин и разорался. Угрожал, что вызовет полицию. Черствый народ. И наши люди здесь тоже очерствели.
Михаил согласно кивал. Однако как странно складывается его жизнь в Америке. Вчера вечером он вел богословские беседы с хозяином-хасидом. Синагога. Мошиах. Бу-бу-бу… А сегодня – едет с Юрой в баню. Париться. И непонятно почему, но равно тянется его душа и к местечковому хасиду с его темным богословием, и к этому Юре – русаку из глубинки, с упрощенными «правильными» понятиями.
Юра говорил:
– Или фотография. Недавно видел, как один американец разбил фотографу аппарат за то, что тот без спросу его сфотографировал. Подошел полицейский, обоих выслушал и ушел. Сделать снимок без разрешения – это, оказывается, нарушить чье-то прайвэси. Представляешь такое у нас, в России? Да у нас народ тебе еще заплатит – снимай в любом виде, без всяких прайвэси.
Михаил усмехался. Впрочем, что ж непонятного в том, почему ему нравится Юра? Юра широк. Не может его широкая натура втиснуться в узкие и сложные рамки американской жизни. Это иммигранты – с печатью униженности и подавленности на лицах, с вечной боязнью быть уволенными. Рядом с такими сам себя начинаешь жалеть. А Юра хочет жить широко – «по-рассейски». Когда Михаил рядом с Юрой, у него возникает ощущение, что Америка – это миф, а реальность – это Россия.
И еще: не может душа сразу привыкнуть к чужому. Больно. Ей нужна иллюзия чего-то родного и близкого. Нужен отдых. Правильный русский отдых.
Юра говорил:
– Или возьми моржей. Я недавно увидел, что такое американское моржевание. Вышли на берег человек пять, все – в шерстяных халатах и в сапогах на меху, с флагом «Клуб нью-йоркских моржей». Подошли к пирсу, воткнули флаг между камней. Сняли сапоги и халаты. Набежали фотографы. Моржи им попозировали, попрыгали, надели халаты и ушли. Публика повизжала и тоже разошлась. Вот и все моржевание, – Юра говорил очень громко, как многие русские в Америке. – То ли дело у нас: в Крещение выходили на лед, батюшка окунал крест в полынью, а потом все гуртом – бабы и мужики – раздевались и кто в чем – в футболках, в сорочках, даже голые – в ледяную воду… Ладно, вставай, нам на следующей выходить.
Минут через десять они шли по неприглядной улочке. Юра шел походкой борца-вольника, тяжеловато переваливаясь и быстро перебирая короткими ногами, а Михаил – немного вразвалку. Михаил устал, болело плечо, глаза от краски и пыли были воспалены.
…– Валя, срочно подгони еще пару девочек. Пришел клиент, – сказала по телефону кассирша, посмотрев вслед двум удалявшимся по коридору парням с вениками и простынями в руках.
ххх
В небольшой парной горела лампочка, окрашивая багровым светом деревянные стены, потолок и ступени, на которых лежали и сидели мужики, поблескивая мокрыми телами. В тазиках размокали веники.
– Я же говорил, что баня пятизвездочная, – произнес Юра, тяжело опускаясь на ступеньку. Он начал разминать колени, кожа по всему его телу быстро подернулась блестящей пленкой. – Я в этой Америке заработаю себе мениск. Думаешь, легко ползать целый день на карачках и класть эту чертову плитку?
– Слушай, зачем же ты здесь страдаешь? Без документов, без перспектив. Ждешь, пока депортируют? – спросил Михаил. Он сидел, опустив голову, старался ни о чем не думать, погружаясь в бездонную ленивую пустоту.
– Адвокат обещал сделать рабочую визу. Заработаю бабки, а потом…
Юра. Что он делал в Америке? Чего ждал? А мог ли он сам на это толком ответить?
В парной они остались вдвоем
