и могли говорить свободно.
– Знаешь, Мишаня, как я попал в Нью-Йорк? Нет, не со спортсменами. Меня там, в России, напарник подставил. Ограбил на триста тысяч баксов!
– Тебя, что ли? – Михаил покосился на крепкие подергивающиеся Юрины мышцы.
– Я там хорошо жил. Немножко зарабатывал грабежами на шоссе. Немножко разговаривал с неправильными бизнесменами. Имел пару своих закусочных. А потом напарник, сука, смылся в Штаты с общими бабками. Мне тогда на душу накатило такое отчаянье... Бухал, морды бил всем подряд.
– Денег было жалко?
– Нет. Деньги – мусор. Просто отчаянье накатило. Потом я сделал себе гостевую визу. Решил: вычислю этого козла здесь, в Нью-Йорке, и грохну его.
Блаженная нега полилась, наконец, по всему телу, Михаил размял свое больное, натруженное плечо.
– Ну, и нашел его, напарника?
– Пока нет. Вот и застрял здесь. Грузил ящики в овощном магазине, потом пошел в телохранители к хозяину одного русского кабака. – Юра умолк. Посмотрел перед собой. Проглотил слюну и вдруг перекрестился.
– Ты чего? – спросил Михаил.
– Да так. Историю одну вспомнил... Мы телохранителями вдвоем с Саней работали... В ту ночь я должен был выходить на работу, но я случайно встретил кореша и нажрался. Позвонил Сане, попросил его, чтобы он меня подменил. И Саню замочили… Света, жена его, потом рассказывала, что, когда приехала в морг на опознание, увидела его простреленную грудь и простреленную голову. Сказала, что Саня был избит. Кто же мог избить его, мастера спорта по боксу? Он бы троих в секунду раскидал. Значит, его сперва ранили, потом избили, а потом застрелили. И сделали контрольный выстрел в голову. Предупредили, значит, босса, что следующим будет он, – Юра сжал зубы, желваки запрыгали на широких скулах. – Я когда об этом узнал, сразу побежал в церковь ставить свечку. Ведь это могли нараз меня, вместо Сани… – он крепко зажмурился, вытер кулаками мокрые от слез глаза. – А-ах… Ладно, Мишаня, давай я тебе кости помну. А потом веником пройдусь. Ложись.
Скоро Михаил лежал на доске ничком. Чувствовал, как сильные Юрины пальцы разминают, словно глину, мышцы на его спине и плечах, как отливает свинцовая тяжесть.
– Светка, вдова, – баба неплохая. Она работает в баре «Голливуд» официанткой. Мы с ней немножко… кх-кх… – Юра игриво кашлянул.
В одном огромном джакузи расслаблялись молодые хасиды и русские бандиты. Хасиды – бледные, тощие, близорукие и в ермолках – громко разговаривали, возбужденно размахивая худыми, без мышц руками. Некоторые болтали по сотовым телефонам. Рядом с ними, широко раскинув на мраморных плитах свои мускулистые руки, разговаривали – так же громко – русские бандиты. Шеи их были увешаны золотыми цепями, блестели фиксы во рту, на крутых плечах синели татуировки.
Волновалась, бурлила горячая вода под напором компрессоров.
– Я же тебе говорил, что баня пятизвездочная, – сказал Юра, погружаясь в джакузи.
Михаил полез следом. Ну и публика здесь подобралась! Однако и его жизнь тоже складывается в таком странном диапазоне – между хасидами и бандитами.
Официантки в белых прозрачных пеньюарах с глубокими вырезами подавали мужчинам в бассейне рюмки с водкой и соленые огурцы.
– Please, – сделав пометки в своих блокнотах, девушки удалялись, виляя бедрами. Сквозь ткань их пеньюаров просвечивали кружевные трусики.
Потом, завернувшись в простыни, Михаил и Юра сидели в ресторане. В тарелках дымились шашлыки и жареная картошка. Рюмки до краев были наполнены водкой «Абсолют», подозрительно вонючей. Во рту жгло то ли от слишком острых приправ, то ли от водки. В зале появлялись все новые полуголые официантки и куда-то уводили клиентов.
– Мне почему теперь нравится жить в Америке? – говорил Юра, опрокидывая залпом рюмку. – Здесь бабки можно зарабатывать честно и медленно, по сотке в день. А в России так жить западло. Я если туда вернусь – сразу же захочу штуку в день, не меньше.
– Да…
– А думаешь, легко держать себя в узде? Думаешь, легко?!
…– Мальчики, к вам можно?
У нее, подсевшей к Михаилу, были прямые желтые волосы, губы накрашены ярко-красной помадой. В ее лице было что-то лисье – острый носик и узкий подбородок. Та, что подсела к Юре, была подурней, и Михаил со злорадством подумал, что ему повезло.
– Как попарились, мальчики? – спросила лиса и под столом положила свою руку Михаилу на колено.
И не было никакой радости и никакой красоты в ее ярко-красной улыбке и в дешевом просвечивающем пеньюаре. И голос ее был отвратительно фальшивым.
– А с вами приятно сидеть, не то, что с пейсатыми, – сказала она. Ее ладонь нырнула в щель простыни и поползла вверх по ноге Михаила. – Хочешь массаж?
– Сколько?
– Сто баксов в час.
В крохотной комнатке стоял широкий топчан, застеленный чистой простыней.
– Подожди минутку, – сказала проститутка и вышла.
Михаил сел на топчан. «Сейчас войдут и грохнут меня. Но на черта я им нужен? Черт их знает». Мысли его, мутные и бессвязные, шевелились в отяжелевшей голове. «Мошиах. Синагога. Бу-бу-бу… Контрольный выстрел в голову. Отпевание. Кладбище. Бу-бу-бу…»
Она вернулась, закрыла за собой дверь на задвижку.
– Все в порядке. Деньги отдашь после, – живо расстегнув пуговицы, сбросила с себя пеньюар. И выключила свет.
...Через несколько часов Михаил ехал в машине по какой-то плохо освещенной улице, сидя на переднем сиденье. Водитель-араб нервно дергал руль и косился на пассажира. Михаил вглядывался в лобовое стекло. Видел повсюду одни потухшие окна, трущобы. На дороге горел автомобиль, возле него негры кого-то избивали ногами.
– Сука! Ты куда меня везешь?! – вдруг заорал Михаил по-русски.
– А-а-а… – араб-водитель, сам перепуганный, что-то невнятно отвечал, тряс головой, и Михаил догадался, что водитель не знает дорогу.
– Назад! Разворачивай! – кричал Михаил то на русском, то на английском.
Взвизгнули тормоза. Машина круто развернулась и помчалась назад.
1
Начало октября – золото Нью-Йорка. Ранним утром верхние этажи небоскребов еще окутаны дымкой тумана. В воздухе дрожит легкая прохлада. Высыхает и обессиливает плющ, ползущий по скальникам. К бровкам тротуаров ветер прибивает сухую листву…
Лиза шла по аллее Центрального парка. Поскрипывали колеса ее тележки, нагруженной этюдником, бумагой и паспарту.
