Бабушка Люся часто Динке рассказывала про него. Особенно про то, каким он был маленьким. Как он смешно картавил, как его невозможно было заставить есть, как он ненавидел стричься и однажды по дороге в парикмахерскую насобирал веточек незаметно, а когда его в кресло усадили, начал ими кидаться в парикмахера.
– Я думала, со стыда сгорю! Два дня с ним потом не разговаривала…
И как животных любил, все время притаскивал домой то собачонку, то кота облезлого, то вороненка…
– Кто только у нас не жил! Конечно, Сережа у нас один, ни брата ни сестры, скучно ему было, вот и хотелось кого-нибудь живого, мы-то с отцом целыми днями на работе.
Скоро образ взрослого папы Сережи совсем стерся из Динкиной памяти, ей казалось, что баба Люся рассказывает про ее ровесника, мальчишку, будто про другого своего внука.
Она была совсем не похожа на бабушку Тасю. Не такая старая, не такая суровая, она баловала Динку конфетами, игрушками, разговорами, она умела заливисто хохотать и говорила все время какими-то шутками, даже когда отчитывала кого-нибудь на работе. И строила уморительные рожицы. И пекла вкусные пирожки. И знала наизусть много стихов.
– А почему ты сразу ко мне не подошла? – спросила ее как-то Динка. – Ты, что ли, не знала, как я выгляжу?
– Не знала, – вздохнула бабушка Люся. – Сережа тоже хорош, ни одной фотографии не выслал! Знала только, что ты темненькая… Вот и смотрела на всех темненьких девочек.
Больше всего Динка теперь боялась, что мама узнает ее тайну и запретит ходить к бабушке Люсе. Но мама много работала, а после работы очень долго шла домой, и если бы Динка вечерами все так же сидела у окна с Юлой, глядя на сверкающий огнями город, то видела бы, что до дома маму кто-то провожает. И, конечно, поняла бы, кто это. Но Динка теперь все вечера пропадала во Дворце, в драмкружке. Давно она уже не ходила по гостям и, когда бабушка Тася звонила и спрашивала, что же она не заходит, начинала торопливо и сумбурно оправдываться. Динка не замечала маминой тайны, а мама не знала о Динкиной.
Динка изнывала. Они играли в прятки, и ей второй раз подряд досталось водить. Она стояла за кулисами, отвернувшись к стене, вдыхала запах старой побелки и считала до ста. Пока до ста досчитаешь, они разбегутся во всему Дворцу, опять она не найдет… Вообще-то теперь Динка знает Дворец, наверное, лучше всех драмовских. Она улыбнулась смешному слову «драмовские». Так их называют все во Дворце. И они сами так себя называют, те, кто занимаются в драмкружке. Идет вечерняя репетиция, но репетируют пока взрослые, ребята ждут своего выхода. Весело ждут – играют за кулисами в прятки.
– Восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь…
Соня наверняка забралась на колосники: Динка слышала, как скрипнула лестница. А Озеровы побежали в карман, тоже слышала, да и куда им еще бежать? Карман – самое надежное место, там столько декораций навалено, ни за что не найдешь. Янка Ярцева… Наверное, замоталась в занавес, тоже любимое местечко. Теперь-то она их всех найдет!
– Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять, сто!
– Дина! Позови всех, ваша сцена, я же сказала не разбегаться! – крикнула ей Татьяна Валерьевна и быстрым шагом вышла через боковую дверь зала.
Динка посмотрела ей вслед: легко Татьяне Валерьевне говорить «Позови!». Как она их позовет, если все попрятались?
– Эй! – крикнула Динка робко. – Выходите! Татьяна Валерьевна сказала!
Никто, конечно, не отозвался. Сверху посыпалась на Динку пыль, древесная труха и крошки голубиного помета. Она различила мелькнувший над сценой где-то там, на колосниках, голубой Сонин свитер и бросилась к стене:
– Туки-туки Соня!
– Так нечестно! – тут же закричала Соня сверху. – Сама сказала выходить!
– Так правда репетиция! – Динка тут же испугалась, что скажут, будто она жилит. – Татьяна Валерьевна сказала собрать вас…
– Тогда это не считово и я больше не играю! – Соня легко сбегала по лестнице с колосников, Янка разматывалась из красного бархатного занавеса, Аня вылезала из-под рояля, а братья Озеровы гремели в кармане декорациями.
Динка облегченно вздохнула. Хорошо, что так вовремя началась их репетиция!
В новогоднем спектакле у Динки была всего одна реплика, но Татьяна Валерьевна уже ее хвалила. Правда, на днях Динка узнала, что Татьяна Валерьевна – племянница бабушки Люси, а значит, ее, Динкина, тетя, и, значит, ее дочери Ксюша и Аня – ее двоюродные сестры.
От обилия родственников у Динки кружилась голова. Она слышала, как однажды бабушка Люся сказала:
– В маленьком городе каждый кому-то кум, брат, сват.
Динка не знала, кто такие кум и сват, но с братом было все понятно, и, посовещавшись, они с Соней решили быть сестрами. Навсегда.
После репетиции Татьяна Валерьевна собрала всех артистов в зале, сделала пару замечаний, напомнила, что завтра генеральный прогон, велела всем быть в костюмах в семь вечера, без опозданий, и отпустила детей по домам, а взрослых на перекур.
– Еще раз прогоним начало, и все на сегодня.
Конечно, никто из детей и не подумал идти домой. Они пробрались в карман, и Соня сказала:
– Давайте прыгать!
Карман был за сценой, высоченное такое помещение, потолок до самой крыши. Здесь хранились декорации и старый реквизит, здесь было столько закоулков, тайников, секретов… А еще были надстроены антресоли с двух сторон от дверей. Подняться на них можно было по приставной лестнице. Под левыми антресолями стоял огромный железный бак, туда сваливали кулисы и задники от разных спектаклей.
Соня взобралась на антресоли, чуть-чуть постояла на краю, прищурив глаза, и ухнула в бак. Динка даже зажмурилась: вдруг промахнется? Но Соня завизжала:
– Класс!
Все остальные тут же бросились к лестнице. Они прыгали целый час: по одному и по парам, сидя и с разбега, а Ромка Озеров даже спиной. Прыгали, пока не загудела голова, пока Татьяна Валерьевна не начала щелкать рубильниками на щитке, гася один за другим ряды ламп, и очень удивилась, что в кармане раздался визг, когда стало совсем темно.
– А ну быстро по домам! Родители с вас шкуру спустят!
Это были самые счастливые Динкины дни. Они шли всей гурьбой до дома по заснеженному Лесногорску, и Соня на ходу сочиняла какие-то жуткие истории: будто из кармана ведет лестница в подземелье Дворца, там бродят призраки, и если остаться на ночь, то можно их увидеть…
Теперь, когда Динка приходила из театра, мама уже была дома, даже уже успевала выгулять Юлу. Обе они ждали Динку, и мама смотрела на нее как-то ласково и немножко грустно, будто прощалась, но Динка старалась этого не замечать. Перед сном они по-прежнему читали вслух книжки, иногда Динка что-то рассказывала про Дворец, старательно огибая все моменты, которые касались бабушки Люси.
Она была уверена, что мама рассердится, если узнает о том, что Динка с той бабушкой подружилась.
– Почему это? – не понимала Соня.
– Ну ты что? Бабушка Люся – мама папы Сережи. А он нас бросил!
– А сама-то она с ним гуляла! Тогда, в парке! За ручку шла!
– Ну и что! – тут же закричала Динка. – Это другое! Это совсем другое!
И Соня больше не заводила разговор на эту тему.
В один из таких поздних вечеров мама спросила Динку:
– Новый год будем дома отмечать или пойдем к дяде Саше?
– Пойдем к дяде Саше. Или дома.
Динке было все равно.
– Знаешь… – начала мама осторожно, – мне звонил сегодня папа… папа Сережа… Может быть, пригласим его на Новый год?
Динка надулась. Мама сказала поспешно:
– Он скучает по нам, он хочет вернуться, и, может быть, потом уедем опять в большой город, и…
И мама замолчала. Динка насупленно мешала сахар в чае. Он был зеленый, как любила мама, и сладкий, как любила бабушка Тася. Динка развернула конфету. На маму не смотрела. Если сделать вид, что не слышала, то разговора будто и нет.
– Ты слишком много сладкого ешь, – вздохнула мама, – у тебя выпадут все зубы. Будешь ходить без зубов, стрррашная-престрррашная!
Динка фыркнула, разбрызгивая чай по столу.
Всю предновогоднюю неделю Динка не вылезала из Дворца. Драмовцы давали по четыре спектакля в день, а потом еще помогали взрослым артистам на представлении. Домой они с Соней приходили под вечер еле живые. Но Динке это нравилось.
Нравилось, что так много народу приходит на них посмотреть, нравилась суета за кулисами, и перерывы нравились, когда они наскоро пили чай в гримерках, поправляли костюмы, прически, грим и снова шли на сцену. Даже уставать Динке нравилось. Этой усталостью можно было гордиться, носить ее, как медаль.
Бабушка Люся подарила Динке на Новый год особенный подарок. Она завела ее в свой кабинет, после того как закончился последний в этом году спектакль. Динка еще не сняла костюм, а все пили чай, и ей тоже туда хотелось, но бабушка Люся потащила ее к себе, и пришлось идти. И вот бабушка достала шуршащий сверток. Она не могла удержать улыбку, не чувствуя, что Динка рвется вниз, к Соне и всем остальным.
