Ознакомительная версия.
– Очень неправдоподобно и пошло к тому же. Я не читаю любовных романов, поэтому в лирические истории про безответную школьную любовь не верю. Неужели не понятно, я позволила вам сесть в машину из вежливости. И из вежливости поддерживаю этот дурацкий разговор. И если вы не против, Дима, я хочу дождаться эвакуатора в одиночестве.
– Да-да, конечно. Простите. До свидания. Хотя знаете, вот моя визитка. Захотите поговорить, позвоните. Или выбросьте. До свидания.
Дима хлопнул дверцей. Марина смотрела на него в зеркало. Широкие плечи. Хорошо одет. «А почему бы и нет?» Она схватила визитку и набрала номер мобильного. Дима ответил: «Алле?» Марина сказала: «Возвращайтесь». Он вернулся и плюхнулся на сиденье.
– Теперь у меня есть номер твоего мобильного, – сказал Дима, перейдя на «ты».
– Ну и что ты хочешь узнать? – спросила Марина.
– А что ты хотела бы рассказать?
Марина росла самостоятельно. Мать направляла, но не помогала. У Марины не было воспоминаний детства – только отрывки, вспышки.
Самое первое – они переехали в новую квартиру. Четырехлетняя Марина зашла в комнату и увидела своих кукол – в большой коробке. У любимой, самой большой, самой красивой, была оторвана рука. Рукав «фонариком» сдулся и висел культей. Марина заплакала. Мать, занятая переездом, не успокаивала. Подошла, пошуровала в коробке, достала оторванную руку, засунула в туловище, расправила платье, отдала куклу дочери и ушла ругаться с грузчиками. Марина поняла, что кукла не настоящая подружка. Ей можно оторвать и приставить назад руку, и будет как прежде. Она методично оторвала у куклы руки, потом ноги, голову. Стянула платье и надела на другую куклу. А части тела этой, самой главной куклы в игрушечной иерархии, собрала и засунула в ведро, стоящее в коридоре – с остатками то ли краски, то ли побелки.
Утром у Марины поднялась температура. Мать, спеша на работу, позвала соседку по лестничной площадке – тетю Люсю, с которой вчера и познакомились. Тетя Люся забрала Марину к себе. У соседки была красная квартира – красный диван, красный ковер на стене. Марина лежала на диване и замирала от ужаса и восторга, боясь пошевелиться и сходить в туалет – вдруг он тоже красный? Так и пролежала на мокрой простыне до вечера, пока не пришла забирать мать. Марина плакала и боялась встать, потому что было стыдно. Уставшая мать нервничала, уговаривала надрывным голосом, сердилась. Марина, плача, не заметила, как заснула. Проснулась уже в своей комнате, в своей кровати. Еще долго потом она боялась посмотреть на тетю Люсю. Здоровалась, уставившись в пол.
Еще Марина любила утро. Потому что утром было все понятно. Мать плевала в узенькую коробочку на черную ссохшуюся краску, терла кисточкой и, корча рожи в зеркале, красила ресницы. Потом выливала из бутылки противно пахнущую жидкость – пиво, заменявшее лак для волос, – и терла волосы. Мать варила кофе, кофе всегда убегал. Она терла тряпкой плиту, подсушивая над газовой конфоркой волосы. Однажды, правда, включила газ, а зажженную спичку поднесла к голове. Волосы вспыхнули. Мать испуганно смотрела на свою руку с обугленной спичкой. Марина подбежала и накинула ей на голову полотенце. Мать кивнула и ушла в ванную.
На лестничной площадке по утрам подавал голос Ванька – сын тети Люси, Маринин ровесник. «Пора выходить», – говорила мать, и они шли в детский сад. Сад был рядом с домом, из их окна была видна веранда для игр. В старшей группе Марина ходила туда одна – мать не успевала отвести. Шла и плакала все двести-триста метров. Потому что дети шли с кем-то, а она одна. С Ванькой Марина ходить отказывалась – он ковырялся в носу и ел козявки, пока мать не видит. Марина хранила его секрет, но составлять ему компанию отказывалась с истерикой.
По вечерам Марина не всегда уходила домой. Когда была смена воспитательницы Нины Павловны, она ночевала у нее. Мать задерживалась на второй работе. У нее вообще никогда не было одной работы, как у всех родителей. Две или три. Сначала нужно было ехать на одну, потом на другую. Когда у Марины спрашивали: «Кем работает мама?» – она молчала и не говорила. Ее мама была юристом. Не учительницей или врачом, как хотелось бы Марине, а непонятным юристом.
У Нины Павловны Марине нравилось оставаться – там был попугайчик в клетке. Марину клали на высокую кровать и давали на ночь что-нибудь вкусненькое. Марина очень гордилась, когда утром шла в сад с Ниной Павловной. Во-первых, не одна. Во-вторых, с самой воспитательницей.
Маленькая Марина боялась мать, не понимала ее и иногда жалела. Как-то вечером они шли из сада домой. Мать молчала, хотя они обычно играли по дороге в слова. Мама называла слово – «арбуз», а Марина должна была назвать слово на «з» – «заяц». Слова часто были одни и те же, и это тоже успокаивало. Они зашли в подъезд, подошли к лифту. Мать достала связку ключей и стала ковыряться ключом в порванной резине лифтовых дверей. Марина стояла молча и смотрела. Потом сказала: «Мам, можно, я нажму кнопку, лифт вызвать?» – «Давай не сейчас, ладно? Я так устала на работе», – ответила мать, засовывая ключ в дверь лифта. Марина все-таки нажала на кнопку. Лифт приехал, двери открылись. Мать постояла в недоумении, а потом Марина увидела, что по ее щеке катится слеза. «Я просто очень устала», – сказала мама.
В первый класс они опоздали. Точнее, сначала пришли на час раньше – что-то случилось с часами. Еще боялись, что опаздывают, – Марина шлепнула яичницу на белый фартук, и мать лихорадочно замывала пятно. Они пришли в пустой школьный двор. Мама нашла дворника, тихо сказала неприличное слово, и они пошли домой. Марина сидела на кухне, мама разговаривала по телефону. Пошли опять и опоздали на линейку. Бегали по пустым коридорам – искали класс. Мать завела Марину в класс и убежала на работу. Все уже сидели за партами. Марина стояла перед одноклассниками с потрепанным в беготне букетом астр. Учительница – Светлана Аркадьевна – сказала: «Какие красивые у тебя цветы. Ты знаешь, как они называются?» – «Ромашки», – выдавила Марина и расплакалась. Дети засмеялись. Ее посадили на заднюю парту с каким-то мальчишкой. «Ромашки. Ы-ы-ы-ы», – передразнил Марину мальчишка. Все опять засмеялись.
Вечером Марина устроила истерику, отказываясь идти в школу. Мать допытывалась: «Почему?» Марина молчала. Утром у нее поднялась температура, и она две недели просидела дома. В один из вечеров к ним пришла Светлана Аркадьевна. Марина боялась, что ее будут ругать, выгонят из школы за то, что она сказала «ромашки», а не «астры», и сидела в своей комнате, боясь дышать. Но мать увела гостью на кухню и разлила по рюмкам коньяк. Марина по звуку определила, что мать поставила варить кофе – значит, гадать будет. Потом затрещала пишущая машинка – Марина часто засыпала под этот звук. Мать печатала документы, чтобы помочь кому-то разделить имущество или получить наследство. «Зачем Светлане Аркадьевне чужое имущество?» – удивилась Марина и заснула. После выздоровления ее пересадили на первую парту, с девочкой.
Марина всегда хотела увидеть хоть одну из работ матери, но мать говорила: «Нечего тебе там делать». Случай представился, когда Марина училась во втором классе. Тогда умер Черненко, и школа не работала. Девать Марину было некуда. Мама привезла ее в огромное серое здание, завела в кабинет, посадила за стол, на котором стояла машинка, дала кипу листов и показала, как их заправлять. «Можешь что-нибудь напечатать. Я скоро вернусь», – сказала она и ушла на общее собрание коллектива по случаю смерти генерального секретаря.
Марина осталась одна в запертом кабинете. Вставила лист, как показывала мать, и три раза напечатала алфавит. Было интересно искать буквы на клавиатуре. Вдруг она услышала строгий громкий голос: «Встаньте, товарищи, объявляется минута молчания». Марина от испуга вскочила со стула и замерла. Играла грустная музыка. Потом затикали часы. Марина стояла и плакала от испуга. Почувствовала, как колготки стали мокрые, и заплакала навзрыд от стыда. Когда мать зашла в кабинет с чужими людьми, Марина стояла ровненько, держа спину, и тихо плакала. Мать кинулась к ней, обняла, начала успокаивать. «Какой мудак оставил радио включенным? – спросила мать коллег. – Поехали домой, ничего страшного», – сказала она Марине.
По дороге они заехали в «Детский мир» и купили огромную черную плюшевую обезьяну. Обезьяна была страшная, с кровавой раной вместо рта, и Марине она совсем не нравилась. Но сказать матери об этом она не решилась. Мать отдала ей пакет с обезьяной, и Марина держала его на вытянутой руке – боялась, что пакет дотронется до ноги в уже высохшей колготке и обезьяна ее укусит.
Летом они уезжали на море. Мама приходила и говорила: «Собирайся, мы уезжаем». Марина очень боялась ездить – ей казалось, что они не вернутся.
Первые два-три дня они ходили купаться, мать играла с ней в крестики-нолики, заплетала косички по утрам. Марина была счастлива. Иногда на мать находило, и она «бралась за дочь». Подговаривала ребят из числа отдыхающих, тех, кто повыше, они делали руки замком, а Марина должна была залезть на руки и прыгнуть с пирса и с рук «рыбкой». Войти без брызг. Если больно ударялась об воду животом, нужно было прыгнуть еще раз – правильно.
Ознакомительная версия.
