Ознакомительная версия.
Первые два-три дня они ходили купаться, мать играла с ней в крестики-нолики, заплетала косички по утрам. Марина была счастлива. Иногда на мать находило, и она «бралась за дочь». Подговаривала ребят из числа отдыхающих, тех, кто повыше, они делали руки замком, а Марина должна была залезть на руки и прыгнуть с пирса и с рук «рыбкой». Войти без брызг. Если больно ударялась об воду животом, нужно было прыгнуть еще раз – правильно.
Или мама брала катамаран и увозила Марину далеко от берега. Там произносила всегда одну и ту же фразу: «По-хорошему или по-плохому?» Если Марина выбирала «по-хорошему», то она должна была сама прыгнуть в глубину с катамарана и доплыть до берега. Если по-плохому, то мать ее просто сбрасывала в воду и крутила педалями, чтобы Марина не догнала. Марина боялась медуз и глубины, но еще больше она боялась разочаровать или расстроить маму. Поэтому держала свои страхи при себе, за сжатыми зубами, и прыгала «рыбкой» или плыла.
Но это было лучше последующих дней, когда мать «забирали» соседки по жилью – поговорить, посоветоваться. Мать работала юрисконсультом даже на отдыхе. Плату брала натурой – проживанием, например, или вином с фруктами. Марину сдавали на руки старшим девочкам – хозяйским, соседским. Потом мать садилась и считала деньги. Денег до конца отпуска всегда не хватало. «Я пошла играть. Ты знаешь, что делать», – говорила мама.
Маринина мать была игроком. Преферанс, нарды, шахматы, шашки. Подходило все, что передвигалось и умещалось на столе. Только на деньги. Мать играла блестяще, но рисковала и заигрывалась. Марина ждала, когда большая стрелка дойдет до двенадцати, а маленькая – до одиннадцати, и шла забирать – днем мать всегда показывала ей дорогу, место, где будет играть, и назначала время. Марина приходила, стучалась, заходила в прокуренную комнату, где сидели страшные мужчины, и говорила: «Мама, пойдем». Мать вскакивала, улыбалась, отшучивалась, забирала выигрыш и убегала. Отыграться обещала завтра. Так они доживали до конца отпуска.
Назад всегда ехали отдельно – мать в купе, Марина у проводницы. Билеты были «оторваны» в день отъезда, а последняя красная потная десятка сунута в руку сердобольной женщине со значком-птичкой на груди.
Когда Марина была в третьем классе, мать отправила ее жить к бабушке, на Кавказ. Пришла и, как обычно, внезапно сказала: «Собирайся, ты уезжаешь».
– Мы уезжаем? – переспросила Марина.
– Нет, ты уезжаешь. Одна. У меня работа. Ничего, двое суток, и будешь на месте.
– А куда?
– К бабушке. Она тебя встретит.
Бабушка жила в Осетии. Где находится это место, Марина не знала, но название было очень красивое. На вокзале мать привычно завела Марину в купе проводницы, Марина все хотела признаться матери, что бабушку плохо помнит. Только запах и старое платье с большими пуговицами. Но мать сначала разговаривала с проводницей, а потом заспешила на работу. Даже отхода поезда не стала ждать.
Проводница кормила Марину пирогами и курицей. Через двое суток высадила на пустой станции. Марина стояла с чемоданом на перроне – ее никто не встречал. Подошел сторож и спросил что-то по-осетински. Марина не поняла. Взяла чемодан и села на лавочку. Сторож ушел и через пять минут вернулся с женщиной. Женщина спросила по-русски: «Чья ты девочка?» – «Мамина», – ответила Марина. Потом подумала и добавила: «Меня зовут Марина Крылова. Я из Москвы приехала. К бабушке». – «Хорошо», – сказала женщина и ушла. Еще через пять минут они вернулись уже втроем – сторож, женщина и старик. Старик взял чемодан и сказал что-то по-осетински. «Иди с ним, – сказала женщина по-русски. – Он тебя отвезет». – И сунула в руку Марине что-то твердое и зеленое, завернутое в промасленный пакет. Марина, держа сверток, пошла за стариком, села в машину. Осторожно развернула сверток. Старик посмотрел и опять что-то сказал. Она не поняла. Старик пошамкал губами: «Кюшай». Она отломила кусочек и положила в рот. Ничего вкуснее в жизни не ела. Халва с семечками.
Ехали недолго. Старик остановился, сказал по-русски: «Виходи». Они зашли в какое-то здание, где Марина почувствовала незнакомый запах. В помещении стояли огромные шумные машины. Они шлепали плитами на огромные листы бумаги. На бумагах оставались оттиски. «Вперед», – прочитала Марина на верхнем листе. Между машинами к ней пробиралась женщина с черными пальцами и листами под мышкой. «Мариночка…» – выдохнула женщина и обняла Марину. Она узнала женщину сразу – грудь, к которой прижалась Марина, пахла бабушкой. Они пошли в кабинет – бабушка оказалась главным редактором местной газеты. Бабушка крутила телефонный диск, дергая перемотанный изолентой шнур и мешая русские слова с осетинскими, требовала соединить с Москвой немедленно. Марине принесли пироги и курицу. Бабушке дали Москву. Она материлась, не обращая внимания на внучку. «Ты, твою мать, позвонить не могла? Куда ты ребенка одного отправила? Звонила? Плохо звонила. Да, все в порядке. Ее привезли. Ты ей хоть фамилию мою могла сказать? Она на станции сидела одна. Все, знать тебя не хочу. – И без перехода: – Пойдем, Мариночка, домой».
Впрочем, бабушка тоже была мастером экспромтов. Мать достала им путевки в пансионат. В Плес. По плану три недели на Волге. Потом на самолете в Москву. Оттуда, через день, в Осетию. Что уж там случилось, Марина не поняла. Но они ехали, точнее, плыли в Москву на пароходе – белом, огромном. Марина стояла на палубе и пускала мыльные пузыри. Еще было весело стоять и махать рукой людям на берегу. Они приплыли в Москву. Бабушка поймала такси и дала адрес. Марина хотела поскорее приехать и рассказать матери, какой у них был красивый пароход. Бабушка нажала дверной звонок. Никто не открыл. Бабушка толкнула дверь – открыто. На кухне сидела мать с серым лицом и пила коньяк. Медленно повернула голову и увидела бабушку и Марину. Взяла рюмку и швырнула в стену. Туда же полетела бутылка. На стене расползлось пятно, стекая пахучими полосками на пол. Марину отправили в «свою» комнату. Но она слышала рассказ матери о том, как она обзвонила все больницы и морги в Плесе, Москве и в городах по дороге. Объявила мать и дочь в розыск – пошла вторая неделя с того дня, когда она ждала их в аэропорту. Бабушка тихо оправдывалась – поменялась с одной женщиной бронью на билеты. Той срочно нужно было в Москву, что-то случилось. Бабушка звонила, но Москву или не давали, или был занят номер.
У Марины в Осетии оказался дед. Она его так и называла – дед, потому что имени не знала, ей никто не сказал, а спросить стеснялась. Дед вязал веники. Красивые. Большие и маленькие. Широкие и узкие. Она стояла и смотрела – дед раскладывает прутья, перетягивает веревкой, разделяет на ровные части, опять перетягивает, обрезает лишнее коротким ножом. Марине он связал из колосьев куклу и персональный веничек с узкой ручкой, чтобы было удобно держать.
Утром бабушка убегала в редакцию, а Марина мела своим новым веником двор, кормила кур, гладила белье, носила воду. Ждала, что приедет мать. Но она не приезжала. В сентябре Марина пошла в школу. Она лучше всех говорила по-русски, и ее не дразнили. Бабушка, пропадавшая целыми днями в редакции, отвела внучку в музыкалку, и Марина стала играть на фортепиано и на осетинской гармошке.
Здесь, в Осетии, все было по-другому – со свадьбами, где им, детям, давали охапками конфеты, с баранами, которых они ходили пасти, с кукурузой, которую они собирали всем двором, с бабушкой, которая показывала ей, как из букв получаются гранки, а потом выходит газета. Марина бойко говорила по-осетински и на вопрос: «Чья ты девочка?» – привычно отвечала: «Кураевой». Она и на обложке тетради привыкла писать: «Тетрадь Марины Кураевой». Бабушка была уважаемым человеком, и Марину никогда не отпускали из гостей без сладкого, куска пирога… За два года Марина забыла о том, что может быть другая жизнь.
«Твоя мама приехала», – крикнула одноклассница Фатима Марине в школе. В классе появилась небесной красоты женщина – блондинка, в голубом платье. «Мама?» – тихо спросила Марина. Женщина засмеялась, погладила Марину по косичке и ушла. Весь класс кинулся к окнам – посмотреть на видение. Марина убежала в туалет плакать – ей было обидно, что это не ее мама, а гостья из района с проверкой.
После школы, когда Марина пришла домой, ее никто не встретил. Она зашла на летнюю кухню – пристройку к домику – и увидела коротко стриженную женщину в желтых штанах, которая жадно пила из трехлитровой банки парное молоко. «Бабушка!» – заголосила Марина и кинулась вон из кухни. «Мариночка, это же мама, ты что, не узнала?» – успокаивала бабушка перепуганную вусмерть Марину. Женщина в желтых штанах и с молочными усами над верхней губой, кинувшись к сумке, протянула Марине яркие коробки. Марина спряталась за бабушку и боялась выглянуть из-за спины. У женщины были барашки на голове – такого Марина никогда не видела. «Господи, ну что ты как Арлекино? Не могла нормально одеться?» – бурчала бабушка, выталкивая рукой Марину из-за спины. Марина все-таки подошла к матери, быстро схватила в охапку подарки, переоделась и выскочила за ворота во двор. Там ее обступили соседские друзья, которым она по очереди раздавала пластинки, пахнущие клубникой. Когда Марина вернулась, мать сказала: «Собирайся, мы уезжаем». В этот момент Марина признала мать.
Ознакомительная версия.
