– Сомневаюсь, что меня ожидает радушный прием, – отозвался Холмс и, кивнув маленькому инспектору, пошел по коридору. Я последовал за ним.
Дверь в кабинет Ньюкомена оказалась открытой, так что мы вошли и едва не столкнулись с выбегавшим оттуда констеблем в форме. Его бледное лицо и невнятные извинения на ходу ясно дали мне понять: начальник только что устроил ему головомойку.
Первый же взгляд на толстого инспектора подтвердил данное впечатление. Склонившись над заваленным бумагами столом напротив двери и вцепившись мясистыми руками в его край, он весь так и кипел. Его близко посаженные глаза блестели под насупленными густыми бровями, словно металлические бусины, а рыжеватые усы ощетинились. Волосы на голове торчали во все стороны, словно он рвал их на себе. Воротник съехал набок, лицо приобрело свекольный цвет. Наш приход не способствовал улучшению его мрачного настроения.
– Кто вам позволил войти? – прогремел Ньюкомен. – Ей-богу, я усею этот пол значками, если хоть еще один констебль не выполнит прямой приказ начальства!
– Успокойтесь, инспектор, – холодно произнес Холмс. – Здесь, в Скотленд-Ярде, у меня есть друзья. Я пришел снова предложить свою помощь по делу об убийстве Кэрью.
– Убирайтесь! Я уже сказал вам, что не потерплю вмешательства частного сыщика в официальное полицейское расследование. Пускай кое-кто из моих коллег и считает, что не может обойтись без вас, но я не из их числа!
– Есть и те, кто с вами не согласен.
– Трамбл!
В ответ на его крик едва ли не мгновенно появился долговязый молодой констебль, которого мы видели в прошлый раз у жилища Хайда в Сохо.
– Вызывали, сэр?
– Проследи, чтобы этих джентльменов выпроводили из здания… И без церемоний!
Трамбл кивнул и ринулся было вперед, чтобы взять Холмса под руку. Однако мой друг ловким движением уклонился, залез во внутренний карман, извлек врученное ему Майкрофтом письмо и одним взмахом раскрыл его перед самым носом инспектора.
Все краски исчезли с лица Ньюкомена, когда его взгляд упал на герб внизу документа.
– Отставить, Трамбл, – произнес он подавленно. – Выйди и закрой за собой дверь.
– Как прикажете, сэр. – Молодой полицейский явно был сбит с толку, но развернулся и послушно удалился, захлопнув дверь.
Инспектор указал на два простых деревянных стула перед столом, и мы сели. Он рухнул в свое кресло, словно ноги его уже не держали.
– Я недооценил вас, – признал он тихо.
– Как и многие другие, – отозвался мой товарищ. Он убрал письмо в карман. – Я не особо стремлюсь изменить подобное отношение, поскольку оно дает мне определенные преимущества. Итак, инспектор, что вам удалось выяснить о нашем друге Хайде?
– Очень мало, иначе вас бы сейчас здесь не было. – Примирившись с создавшимся положением, детектив живо вводил нас в курс дела: – Этот человек – чудовище. И это очевидно не только из той жестокости, с которой было совершено преступление. Мы разыскали всех каких только можно его дружков и хорошенько допросили. То, что я услышал о нем, омерзительно. Хайд, кажется, водил знакомство с самыми закоренелыми подонками, и все же среди них не нашлось ни одного, кто бы не ужасался его поведению: этот тип ни в чем не знает меры. Совестливость ему неведома, жестокость – образ его жизни. Говорю вам, я выслушал истории, от которых у вас волосы встали бы дыбом. Однако мне так и не удалось выяснить хоть что-либо о его нынешнем местонахождении. Представьте, ни один человек ничего об этом не знает!
– Возможно, друзья просто не выдают его, – предположил я.
Ньюкомен покачал головой.
– У него нет друзей. Все, с кем я разговаривал, – это более чем подозрительный сброд, и, разумеется, многие из них имеют основания не доверять полиции. Но у меня создалось впечатление, что, знай они об убежище Хайда, они бы его выдали. – Инспектор щелкнул пальцами. – И дело не только в награде, которую мы объявили за поимку преступника. Вокруг этого человека сложилась такая атмосфера жестокости и ненависти, что его избегают абсолютно все, включая и тех, кого можно отнести к лондонскому дну. Однако, пускай хоть весь мир против этого негодяя, он все же должен где-то объявиться.
– Орудие убийства у вас здесь? – спросил Холмс.
Ньюкомен пошарил среди кучи бумаг на столе и вытащил крепкий деревянный цилиндр длиной, быть может, чуть менее полуметра, с железным наконечником на одном конце. Другой конец был расколот. Холмс взял улику и внимательно ее изучил.
– Узнаете, Уотсон? – обратился он ко мне.
– Определенно похоже на трость, которой Хайд угрожал нам у Штюрмера.
– Это она и есть. Несомненно, она раскололась в результате яростного удара. Думаю, мы можем безошибочно считать ее орудием преступления, повлекшего за собой безвременную смерть сэра Дэнверса Кэрью. – Он вернул обломок инспектору.
– А вы в этом сомневались? – спросил тот.
– Я ни в чем не сомневаюсь, пока не увижу улику. Однако довольно легко сделать ошибочные выводы, когда сталкиваешься со столь тяжелым преступлением, как убийство. Обычно газетные отчеты не стоит воспринимать всерьез.
Инспектор заерзал под пристальным взглядом Холмса.
– Согласен. Что ж, я предоставил вам все, что нам известно. Кроме, конечно же, обугленной чековой книжки, о которой вы, несомненно, уже знаете. Надеюсь, вы не забудете о нас, если у вас что-нибудь появится. Хотя я не думаю, что подобное произойдет.
– Представьте, кое-что у меня уже появилось.
– Уже? – Выражение на осунувшемся лице шотландца было не столь благодарным, каким при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы быть. – И что же?
– Система. Разве вы не видите ее? Убийство сэра Дэнверса, вопиющий случай с маленькой девочкой, нападение на безногого нищего – напомните как-нибудь рассказать вам о последнем, весьма пренеприятная история, – мотивом каждого из известных преступлений Хайда являлось не что иное, как злоба. Отнюдь не жажда наживы и даже не месть. Насколько я могу судить, исходя из своих обширных знаний истории преступлений, случай беспрецедентный. Разве был бы возможен ужасающий разгул Бёрка и Хэра[13], если бы непомерно ограниченные медицинские практики того времени не выплачивали вознаграждение за необходимые им трупы, которые злоумышленники и доставляли. Бетси Фрэнсис и Мэри Тиррелл могли бы сегодня жить, если бы страхи молодого Джорджа Херси не сподвигли его накачать их слабые организмы огромными дозами стрихнина. Стремление выжить подтолкнуло переселенцев из отряда Доннера к убийствам и каннибализму… – Холмс методично загибал пальцы, приводя примеры из своих всесторонних исследований темной стороны человеческой природы. От этого зловещего перечня могла дрогнуть даже самая закаленная и ожесточенная душа вроде ньюкоменовской. Поняв, что сказал достаточно, мой друг завершил свою тираду следующим образом: – Дело в том, инспектор, что мы столкнулись с воплощенным злом. Распространенное объяснение, будто Хайд безумен, в данном случае просто не подойдет. Я встречался с этим человеком и уверяю вас: более здравомыслящего найти сложно.
– И каково ваше заключение?
– Пока у меня его нет. Но я убежден, что где-то в этой гипотезе и кроется ключ ко всему делу. Быть может, если мы оба будем работать над ним с противоположных сторон…
– Я попросил бы вас не объяснять мне, в чем заключается моя работа, мистер Холмс. – Тон инспектора снова был холоден. – Однако я ценю ваши усилия, даже столь безрезультатные. Если же вы по случайности наткнетесь на нечто важное, то, уверен, вам достанет здравого смысла заглянуть в мой кабинет.
– Вы будете первым, кто это узнает. – Холмс поднялся. – До свидания, инспектор, и благодарю вас за сотрудничество.
– Ну и чего вы добились этим визитом? – спросил я своего товарища, когда мы вышли из мрачного помещения Скотленд-Ярда на тусклый утренний свет. Снег теперь валил вовсю.
– По крайней мере, самоудовлетворения, – ответил он, остановившись раскурить трубку под козырьком подъезда. – Воспоминание о том, как внезапно изменилось выражение лица Ньюкомена, когда он увидел, кто предоставил мне полномочия, будет согревать меня в холодные ночи, когда я впаду в старческий маразм. С практической же стороны, я поставил в известность о своем участии в деле тех, у кого больше всего возможностей помешать моему расследованию, что впоследствии избавит нас от некоторых трудностей.
– Если говорить о последствиях, – заметил я, – то действия Аттерсона могут привести к весьма печальному результату.
Я отпустил это замечание, увидев, что на противоположной стороне улицы резко остановился кэб и из него выскочила высокая и худая фигура адвоката. Он едва ли остановился, чтобы расплатиться с извозчиком, а затем со всех ног кинулся в нашем направлении, уклоняясь от трясущихся экипажей и лавируя между: движение в этом оживленном квартале было соответствующим. Когда Аттерсон приблизился, по его тяжелому дыханию и пунцовому лицу я догадался, что сегодняшнее утро выдалось для него весьма напряженным. Он вот-вот мог оказаться под копытами лошади или под колесами повозки, доверху нагруженной бочонками с виски для какой-нибудь пивной, когда мы с Холмсом бросились вперед и вытащили его на обочину – лошади пронеслись мимо. Мы помогли адвокату пересечь тротуар и добраться до здания, которое только что покинули, где он прислонился к стене, хрипя и вытирая мокрым льняным платком пот со лба.
