Ознакомительная версия.
Постиранную одежду и белье она развесила на спинках стульев и на батареях, которые шпарили, будто в лютый мороз. Таська, намотав на мокрые волосы полотенце, залезла в постель и тотчас заснула.
Спиридонов же отправился обратно, в товарищество «Сад и ягодка».
Он не стал разыскивать подонков, напавших на Таську. Он с полной авоськой водки пришел к лейтенанту Забийворота, и они старательно нарезались, пока Миленький дрых в углу. Только к вечеру пьяный Спиридонов позвонил из сторожки товарищества Маховикову и попросил отвезти его в гостиницу.
В номер Спиридонов зашел на цыпочках, дошел до дивана – и рухнул рядом с ним на пол.
12Хомяк любил цитировать Ницше. Мол, все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Таська же считала, что все, что нас не убивает, по меньшей мере делает калеками.
После ужаса, пережитого накануне, логично было бы предположить, что у девушки начнется затяжная депрессия. Однако здоровая психика и продолжительный сон сотворили маленькое чудо – проснулась Таська не в бодром расположении духа, но и не в подавленном. Она открыла глаза, посмотрела на часы, на валявшегося рядом с диваном храпящего спасителя, осторожно встала с кровати. Подложила Спиридонову под голову подушку, укрыла своим одеялом, после чего принялась собираться – до поезда оставалось всего сорок минут. Она оделась, умылась, почистила зубы, проверила документы и билет на поезд. Все, можно идти.
Путь от гостиницы до вокзала, судя по позавчерашней пешей прогулке, занял бы от силы минут пятнадцать. Таська вышла из гостиницы на чуть влажный от ночного дождичка асфальт и вдохнула пахнущий листвой и цветами прохладный воздух. На улице было пусто, солнечно и немного тоскливо. Как будто снился яркий сон, а потом прозвонил будильник, и ты понимаешь, что ничего яркого в жизни не предвидится.
Таська и думать забыла об уродах, едва не искалечивших ее вечером. В голове, как будто салют, бабахали картины Миленького – яркие, праздничные, даже если совсем непонятно было, что на них изображено. Портреты, обнаженка, натюрморты – нарушение перспективы, искажение пропорций, густо намешанные мастихином куски масла, так что и не понять – живопись это, или барельеф, или вообще использованная палитра.
Но это было красиво. Это будило воображение, будоражило чувства, заставляло вскочить, куда-нибудь бежать, что-то делать… И как бездарно все пропало – по пьяной лавочке, вместе с отвратительными голыми и полуодетыми бабами в одном пожаре.
– Таисия! Таисия, стойте! – услышала она и обернулась на голос.
Через площадь, со стороны памятника Ленину, к ней бежала Виктория Робертовна.
Чего ей надо?
– С праздником! – Виктория Робертовна начала говорить, не дойдя до Таськи десяти метров.
– С праздником, – растерянно ответила Таська и посмотрела на часы. До поезда оставалось полчаса. – Я тороплюсь на вокзал.
– Конечно, я вас провожу.
Они пошли по направлению к вокзалу.
– Тася, я хотела вас кое о чем попросить…
– О чем?
– Вы вчера работы Миленького приносили… – Виктория Робертовна глубоко вдохнула, пытаясь унять одышку, немного подержала воздух в легких и с шипением выдохнула: – Мы ничего не решили, а вопрос серьезный.
Таська остановилась. Дура, как она могла забыть? Притащила в музей несколько шедевров, да так и бросила там.
– А что с ними случилось? Я их вроде у вас в музее оставила.
– Они здесь, – Виктория Робертовна помахала огромной папкой из двух листов оргалита. С такими ученики художественных школ обычно ходят на пленэр. – Все пять. Я подумала, вдруг вы захотите забрать их с собой?
– Зачем же вы так рано встали? Оставили бы спокойно работы себе, я же тут совершенно ни при чем, – сказала Таська. – В конце концов, спросите у Миленького, это же его картины.
На самом деле, конечно, ей нужно было сразу хватать работы, на всех парах лететь на вокзал, прыгать в поезд – и поминай как звали. Все равно в этой дыре никто не понимает настоящей их ценности.
– Да где его искать, пьянь подзаборную, – вздохнула Виктория Робертовна. – Мне-то сначала казалось, он вам эти работы подарил.
– Нет, – призналась Таська. – Я их стащила.
– Я так и подумала потом. Но убедиться не мешало.
Таська не поняла интонацию музейщицы. Осуждение, ирония?
– Если бы я их не взяла, они бы тоже сгорели! – сказала она.
– Да вы не подумайте, я не в укор вам. На самом деле, я просто жалею, что вы взяли так мало.
– Сколько влезло – столько и взяла, – буркнула Таська и посмотрела на часы. Оставалось двадцать пять минут. – Вы со мной или как? Я на поезд опаздываю.
– Ой, извините… да, я вас провожу, если вы не против. Все равно выходной, а досыпать уже смысла нет.
Они быстрым шагом пошли вдоль по проспекту Ленина, солнце било в спину, тени пытались оторваться от ног и бежать к поезду.
– А вы Миленького давно знаете? – спросила Таська.
– Да все время, что он у нас живет. Я ведь тоже Строгановку заканчивала и работала на керамическом по распределению. У нас сначала Болотов всем руководил.
– Это которого работы в музее?
– Да какие работы, говно всякое лепит. Он Ленина с закрытыми глазами рисует и лепит, во всех положениях. Политбюро в полном составе может. А кувшин или чашку придумать не в состоянии, не говоря уже про унитаз. И ничего смешного, унитаз – это серьезное дело! Вы иностранные унитазы видели? А я видела. И они куда красивее, чем тот Ленин, что у нас на площади стоит.
Виктория Робертовна оглянулась через левое плечо – не подслушивает ли кто? Сзади никого не было, и она продолжила, вновь устремив взор на убегающие тени.
– Миленький у нас на заводе недолго работал, месяц или около того. Но рубился – будь здоров. Он просто жил на работе. Эскизов и проектов наделал столько, что нынешние оформители только диву даются. Предприятие-то, скажем откровенно, убыточное было. А как по проектам Миленького работать начали, все изменилось. Продукция на складе залеживаться перестала, заказы какие-то пошли. Сам Миленький, конечно, всего этого не увидел, его уволили до того, как завод прибыль давать стал. Какое-то время он с женой жил, за всякие подработки хватался, а потом плюнул – и покатился. Жена сначала терпела, но Миленький пил не просыхая, начал из дома таскать… Короче, выгнала она его…
– У него жена была?
– Ну как – жена… Нерасписанные они были, как оказалось. Приехали вместе из Москвы, она сначала приемщицей на завод устроилась, потом как-то быстро до секретаря директорского дослужилась. Тамара Александровна вообще умная женщина, недаром ее Маховиков в горисполком за собой перетащил. И даже женился.
– Чего? – опешила Таська. – Получается, что ваш глава у Миленького жену отбил?
– Не совсем. Я же говорю – Миленький с Тамарой расписаны не были. Она, сколько могла, тянула его на себе, а как невмоготу стало – ушла к Маховикову. Миленький после этого еще быстрее покатился, вот и попал в конце концов на свалку. Иван Иванович, конечно, шефство над ним взял, Миленький у нас теперь вроде городского сумасшедшего.
– Я заметила.
– Сначала к нему так и относились. Но как он собрал первую свою фотосамоделку, сразу проблемы и начались. Он ведь такой проныра оказался – и в примерочную кабинку заглянет, и в женское отделение, на диком пляже он буквально под каждым кустом! Конечно, его и били, и даже убивали, да только пьяных, видимо, и впрямь бог хранит. Все знали, что он фотографии потом печатает и у себя в будке вывешивает. Я как-то «Голос Америки» слушала, так оказалось, эти фотографии за границу попали контрабандными путями, и все там прямо изнемогают, продают за бешеные деньги. Вы их видели?
– Видела.
– Мне тоже довелось. На мой взгляд – безвкусица, китч. У них там, за бугром, не могут отличить подлинный авангард от подделки. Думаю, там и эти уцелевшие работы никто не оценил бы.
Таська тяжело вздохнула. Отчего-то ей тоже так начало казаться.
– Знаете, мне кажется, я понимаю, почему он начал заниматься фотографией, – сказала вдруг Виктория Робертовна.
– Почему?
– Да пропил талант, вот и все. Никто его не видел ни с карандашом, ни с красками. Он даже не лепит ничего, только фотографирует.
– Талант нельзя пропить, – неуверенно сказала Таська. Она прекрасно помнила, как выражался Хомяк: «Мастерство не пропьешь».
– Да сколько раз я видела, как пропивали, – горько вздохнула Виктория Робертовна. – И талант, и мастерство. Нельзя талант на полочку положить или в гардероб повесить. Это как мышцы – если лишить нагрузок, сначала одрябнут, а потом и вовсе атрофируются.
– Но фотография – это тоже творчество!
– Он их наугад делает. И как попало. Не работает ни с освещением, ни с натурой. Ему главное – чтобы баба голая была. Я же говорю – пропал человек, спился.
Ознакомительная версия.
