– Что с тобой, Никонов?
– Все… конец, – еле прошептал он.
– Подожди часа полтора, я вернусь.
«Ушел, но вернулся даже раньше, – вспоминал Иван Дмитриевич. – Принес несколько кусков подсушенной кожи с шерстью и кость. Я спалил шерсть и съел кожу с таким аппетитом, какого у меня в жизни не было. Все пористые места кости сгрыз, а оставшиеся твердые части сжег, и уголь тоже съел. Так все делали. У голодного человека зубы становятся острыми, как у волка».
Утром 24 июня Никонов поднялся на ноги. Офицеры рассказали, что пропал Муса Залилов (Джалиль). Его знали многие. Никонов его встречал несколько раз в разных местах во время этого наступления. Один раз даже посмеялся над ним, когда под Глубочкой Муса пришел к ним на КП полка и попал под артобстрел. Будучи еще необстрелянным, Залилов (то, что он Джалиль, будущий Герой Советского Союза и автор еще не написанной «Моабитской тетради», Никонов узнал много позже), прячась от разрывов, стукнулся головой о перекрытие землянки. Лишь значительно позже стали просачиваться сведения о его судьбе.
Нашлись очевидцы того, что Муса Джалиль был ранен осколками в районе узкоколейки. Его нашли и доставили в госпиталь несколько солдат из охраны госпиталя. 26 июня Джалиль вместе с другими ходячими ранеными был захвачен немцами. Всех лежачих раненых немцы убили. В Германии Муса Джалиль стал участником антифашистского подполья и погиб в берлинской тюрьме Плетцензее, оставив потомкам чудом уцелевшие и переданные узниками тюрьмы страницы рукописи. Ему принадлежат строки:
Нет, врешь, палач, не встану на колени,
Хоть брось в застенки, хоть продай в рабы!
Умру я стоя, не прося прощенья,
Хоть голову мне топором руби.
Вместе с Джалилем в котле находились поэт Всеволод Багрицкий, погибший зимой 1942 года, и всемирно известный скульптор Вучетич, автор монументов в берлинском Трептовпарке и на Мамаевом кургане в Волгограде.
…В этот раз, пока Никонов лежал пластом, Муса приходил к ним на КП. Потом ушел, и никто его больше не видел.
Собрали оставшихся офицеров и сообщили, что Гитлер отдал приказ разбомбить остатки 2-й ударной армии с воздуха. И действительно, начались бомбежки. Группы немецких самолетов летели одна за другой. Бомбили, расстреливали из пулеметов. Многие бомбы в болоте не взрывались, только ухали. Хорошо, что еще раньше близко подошли к переднему краю немцев. Находились от них всего метрах в пятидесяти. Прятались в воронках. Немецкие летчики, не желая задеть своих, не бомбили, и это спасало.
Решено было отходить. Никонову опять поручили прикрытие. Ему оставили всех лежачих, тех, кто не мог уже встать, и еще несколько человек ходячих. Приказали потом все имущество собрать и сжечь.
Никонов пошел не передний край, начал проверять людей. В ячейках лежало много уже умерших и тех, кто не мог двигаться. После ухода остатков полка на передовой остались кучи винтовок. Возле ручного пулемета были оставлены два бойца с двумя снаряженными дисками. Никонов зарядил оставшимися патронами диски своего автомата, распределил людей, каждому бойцу указал позицию. Все понимали, что придется погибать. «Немцы, видимо, получили приказ уничтожить нас, – вспоминал Иван Дмитриевич. – Сначала с немецких позиций стали доноситься громкие гортанные выкрики, затем они встали почти в полный рост, открыли огонь и пошли в атаку. Мы дали залп. Они сразу затихли. Потом все повторилось сначала. Когда у них прошла охота наступать, мы дали очередь из пулемета и стали отходить. На КП сожгли все, что могли. Оставили себе только оружие».
Стали искать пути отхода. Никонов повел людей вдоль ручья к бывшей узкоколейке. Обессиленные бойцы еле передвигались, поэтому колонна растянулась. Боец Поспеловский сел и сказал, что идти не может. Никонов посмотрел ему в глаза – зрачков не видно. Сказал, чтобы тот отдохнул, что-нибудь съел и догонял. Сам-то понял, что не жилец он уже. Догнали своих. Немцы, заметив группу, открыли сильный огонь из пулеметов и автоматов.
Комполка приказал организовать оборону. Он собрал для совещания оставшихся в живых офицеров: Никонова, комиссара и инженера полка. Все стояли очень близко друг к другу, буквально на одном квадратном метре. Никонов пояснял, что он здесь был в разведке, что они подошли к флангу немецкой обороны. В этот момент немецкая минометная мина попала прямо в грудь инженеру и разорвалась. Инженер умер мгновенно, командира ранило в ноги осколками. Комиссар полка Ковзун и лейтенант Никонов остались невредимы, без единой царапины. Майора Красуляка оставили на попечение начальника санчасти Сидоркина и адъютанта Загайнова, а Никонову комиссар поручил принять командование над остатками полка, как самому опытному из оставшихся командиров. Никонов заметил в двадцати метрах перед собой немецкие минометы. Здесь был фланг обороны противника. Сами минометчики убежали, увидев наших бойцов. Решение было одно: только вперед. Он сказал, что если они пробьются, то за ними пойдут все остальные.
…Военным советом армии было принято решение прорываться всеми оставшимися силами в ночь с 24 на 25 июня. Люди прекрасно понимали, что их ждет во время прорыва и в случае, если он не удастся. Результат мог быть один – смерть. Но другого выхода не было. Немцы тоже все прекрасно видели и понимали. С двух сторон 300-400-метрового коридора протяженностью несколько километров, прозванного долиной смерти, прорывающихся поджидали эсэсовцы – сытые, вооруженные до зубов и зарывшиеся в землю. Командование фронта не бросило в прорыв на помощь выходящим из окружения танки. И авиация не смогла оказать поддержку. Остатки армии устремились в узкий, как загон для охоты на волков, коридор, простреливаемый из всех видов оружия. Удивительно, что после такого огня кто-то уцелел. При попытке выхода через этот постоянно открывающийся и закрывающийся клапан был рассеян штаб армии, отдавший команду выходить полками, группами, кто как может. Многие работники штаба армии погибли во время прорыва. Некоторым удалось выбраться к своим, в том числе и к партизанам. Кто-то был взят в плен. Некоторые по примеру комиссара Зуева застрелились, чтобы не попасть в плен. Командующий армией генерал Власов более двух недель скитался по лесам с небольшой группой сопровождавших. Эта группа постоянно уменьшалась. От нее откалывались мелкие группы, пытавшиеся выйти самостоятельно. 12 июля Власов вместе с сопровождавшей его поваром-медсестрой Вороновой вошли в деревню Пятница, заявили, что они беженцы, и попросили еды. Им не поверили, и полицаи из местного отряда самообороны закрыли их в сарае. На следующее утро, 13 июля 1942 года, Власов и его спутница были переданы немцам. Из сохранившихся документов стало известно следующее.
…Из сарая вышел большевистский солдат, одетый в длинную блузу, в больших роговых очках, и на ломаном немецком произнес: «Не стрелять, я генерал Власов». Он передал немецкому обер-лейтенанту все свои документы. Предательство Власова началось сразу. Он согласился работать на немцев, выдал известные ему сведения и стал предлагать свои услуги по созданию из советских пленных вооруженных формирований для борьбы против СССР. 15 июля в штабе немецкой группы армий «Север» в Сиверской Власов подтвердил данные немцев о том, что советские войска под Ленинградом еле удерживают линию фронта и для нового наступления сил нет. Очень возможно, что после этого часть немецких войск была переброшена под Сталинград.
…Остатки 382-й стрелковой дивизии, и в том числе 1267-го стрелкового полка, командиром которого теперь уже стал лейтенант Никонов, около 22.00 24 июня двинулись вдоль узкоколейки к речке Полисть. Рванули вперед из последних сил, если так можно выразиться. Немцы открыли огонь из всех видов оружия: прямой наводкой била артиллерия, сыпались бомбы, косил кинжальный огонь пулеметов. Все превратилось в кровавую кашу, долину смерти, мясной бор. Наши ударили по немцам с другой, внешней стороны Мясного Бора из всех имеющихся калибров, сообразив, что если немцы ведут огонь, значит, начался прорыв из кольца. Этот участок немцами был хорошо пристрелян. Здесь из окружения уже пытались прорываться не раз. Огонь был страшным. Все летело вверх: трупы, земля, пыль. Все было в дыму, ничего не видать. Люди падали и спереди, и сзади. Их добивали вражеские автоматчики. Приходилось перешагивать и через старые разложившиеся трупы, мертвых лошадей и людей. Такого огня Иван Дмитриевич больше не видел никогда, хотя потом прошел всю войну. Разве что у Спасской Полисти было что-то подобное. Земля, болотная жижа и все остальное было красным от крови. Вокруг сплошное людское месиво.
Прошли так километра три. Дошли до огромной воронки, в которую могла бы поместиться изба. Глубина – не менее трех метров. Спустились в нее передохнуть и осмотреться. Набралось человек пятнадцать. Бойцы тут же начали меняться: мясо, срезанное с убитой лошади, на махорку… Немцы услышали разговор и начали из пушки стрелять по воронке прямой наводкой. Один снаряд попал в край воронки, ранив осколками несколько человек. Воронка осыпалась. Пришлось вылезать из нее и идти дальше (бежать никто не мог). Рядом с Никоновым двигались несколько человек. Орудие продолжало стрелять. Под огнем, уже не обращая внимания ни на что, дошли до речки Полисть. Когда стали входить в воду, от пулеметной очереди упали шедший рядом лейтенант Александров и еще несколько человек. Входя в воду, Никонов почувствовал сильную боль. В него попала пуля, но крови видно не было. «Воздухом прошла, ничего не задела», – подумал он.
