Ответа не последовало. Эми сложила руки на груди, чтобы выглядеть надменно, и холодно спросила:
– А вы кто такой?
– Я Саймон Уэст.
Молодой человек положил монету на стол и начал выстукивать пальцами какой-то ритм по его краешку.
– Я вам сказала, что монету мне подарил экскурсовод, – еще раз повторила Эми. – Я ее не украла.
– Хорошо, хорошо! Будем считать это простым совпадением. – Он перестал барабанить.
– Что именно?
– То, что вы оказались здесь с монетой, которую я столько лет искал.
– Вы что, думаете, я пришла, чтобы, как бы это сказать… Загнать ее вам? Ну, знаете…
Девушка потянулась к столу, чтобы забрать свою монету и уйти.
Саймон Уэст наклонился и перехватил ее руку.
– Я не думаю, что вы раздобыли монету, чтобы прийти сюда и продать ее мне. Это было бы слишком просто.
– Теперь вы заговорили загадками. – От его прикосновения Эми вновь ощутила дрожь, и ее голос сорвался на шепот.
«Черт побери, почему все так нескладно получается?» – мелькнула у нее мысль.
«Ты дурак, Саймон Уэст», – подумал молодой человек.
Да, она казалась очень хорошенькой со своими золотистыми локонами и большими блестящими глазами. Кстати, какие они у нее – зеленые или карие? Впрочем, какая разница? Эта девица что-то замышляет – знать бы только, что именно.
– Простите, Эми. Я действительно говорю загадками.
То, что монета оказалась здесь и сейчас, – слишком невероятное совпадение, чтобы не быть мошенничеством. Или волшебством, но это абсурд. Он поддержит предложенную ему игру, но только потому, что ему нужна монета, а не потому, что попался на удочку этой американки. Интересно, где она училась последний год – быть может, в театральной школе?
– Так вы мне верите? Ну что? Я не украла эту монету?
У нее был просто восхитительный акцент. Значит, девушка изучает литературный английский… Саймону нравилось, как янки пытаются «правильно» говорить на языке, который когда-то был для них родным. Этот акцент очаровывал его так же, как многих других пленяет французский прононс[7].
«Прекрати отвлекаться на глупости! Лучше думай, идиот».
– Я хочу услышать, что вы мне верите, – продолжала настаивать Эми.
– Мисс говорит правду, сэр. Она не украла монету и сюда пришла не затем, чтобы продать ее вам. Могу поклясться в этом.
Уэст обернулся и увидел невесть откуда появившегося возле столика человека, одетого в старомодную морскую форму.
– Могу я узнать, кто вы такой? – спросил Саймон, но, увидев, как удивилась Эми, поднял руку, призывая воздержаться от ответа. – Я сам скажу. Вы экскурсовод из того самого музея с синей дверью.
– Да, – хором подтвердили это предположение псевдоморяк и Эми.
«Ну, разумеется! Это одна компания. Что дальше?» – подумал Саймон.
– Вы не верите мне, сэр? – спросил подошедший, гордо выпрямившись. – Но я действительно экскурсовод. Меня зовут Уэнтворт Арбакль. Я на самом деле работаю в доме-музее в трех кварталах отсюда. В музее с синей дверью.
– Хорошо. Может быть, это так и есть, – сказал Саймон, размышляя над новым поворотом событий. О его собственных исследованиях не знал никто, кроме него самого. Они не представляли никакой ценности, и он хранил их в тайне прежде всего потому, что не мог допустить, чтобы его считали дураком. – Скажите лучше, как вы могли вот так запросто взять и отдать эту монету? Не думаю, что администрации музея такая расточительность придется по вкусу.
– Что вам известно об этой монете? – спросил экскурсовод, игнорируя обвинение в краже – теперь выдвинутое против него.
Саймон посмотрел на него, а затем перевел взгляд на Эми, которая, судя по выражению ее лица, сгорала от нетерпения и любопытства.
– Не заставляйте нас ждать, – повторил мистер Арбакль.
«Что за черт? – подумал Уэст. – Очевидно, им многое известно, иначе зачем бы они сюда явились?»
– Я видел эту монету на портрете, – сказал он, адресуясь непосредственно к экскурсоводу.
– На портрете? Где эта картина?! – в ажитации воскликнул Арбакль, мгновенно выходя из прежнего флегматичного состояния.
– В моем кабинете, – чуть помедлив, ответил Саймон. Он чувствовал, как затягивается узел интриги.
– А у вас имеется настоящая монета, мисс! – Экскурсовод хлопнул в ладоши, словно сию минуту сделал какое-то невероятное открытие. – Прошу вас, сэр! Умоляю! Могу я взглянуть на вашу картину?
Саймон немного помолчал, просчитывая различные варианты.
– Почему же нет? – Он счел за лучшее притвориться, будто разделяет щенячий восторг экскурсовода. – Предлагаю обмен. Вы увидите мою картину, а я еще раз как следует рассмотрю монету. Договорились?
– Нет проблем, – с готовностью откликнулась Эми.
Ну что еще могла сказать американка? Саймон отвел взгляд от ее честного и, надо признаться, красивого личика.
– Позвольте мне кое с кем переговорить, – сказал Уэст и, не дожидаясь ответа, направился к стоявшему возле двери человеку.
Парня, с которым разговаривал Саймон, Эми знала и называла про себя вышибалой, хотя при ней он занимался только тем, что время от времени вызывал такси для тех, кто был уже не способен добраться до дома самостоятельно. Уэст говорил с ним не больше минуты. Неизвестно, о чем была эта непродолжительная беседа, но в конце ее вышибала подозрительно покосился в их сторону и понимающе кивнул головой.
Эми отвернулась и поглубже засунула монету в карман джинсов – на случай проблем с «плохими парнями». Посмотрела, не обидело ли это экскурсовода. Отнюдь. Он улыбался, словно в предвкушении чего-то очень приятного.
Саймон Уэст быстро перекинулся несколькими словами с одним из барменов и приглашающе махнул рукой Эми и Арбаклю. Затем он открыл заднюю дверь, ведущую в служебное помещение, и пошел первым, указывая дорогу.
Комната, в которой оказалась Эми, ее совсем не впечатлила. Обычная неприбранная подсобка, захламленная всякой всячиной. И, разумеется, никакого портрета. Девушка подумала, что в дальнейшем лучше будет пропустить впереди себя мистера Арбакля.
Уэст подошел к видневшейся в дальнем конце комнаты двери и сказал, оборачиваясь:
– Это, конечно, не здесь. Портрет, на котором вы увидите монету, в моем кабинете наверху.
– А дома у вас кто-нибудь есть? Ваша жена, например? – спросила Эми.
Быть родом из Топеки вовсе не значит быть доверчивой дурочкой. Не слишком хорошо готовой к самообороне, может быть, но не совсем уж наивной, это точно.
– У меня нет жены, – ответил на бестактный вопрос Уэст. – Только секретарша. В доме может быть кто-нибудь из слуг… Нужно посмотреть.
Он открыл дверь и крикнул:
– Тэнди? Роджер? Есть здесь кто-нибудь?
– Я натираю медяшки в вестибюле, – откликнулся женский голос, – а Роджер наверху, чинит кран в туалете. Если вам что-то нужно, мы здесь.
Саймон кивнул и придержал дверь, пропуская девушку и экскурсовода. Затем он повел их через большой пустой холл, заканчивавшийся лестницей, которая, как припомнила Эми, в старину называлась черной. В конце холла была еще одна дверь – обитая зеленым сукном. Она выходила в роскошный вестибюль.
Прежде всего в глаза Эми Стивенс бросились покрытый черно-белыми керамическими плитками пол, огромные напольные часы и фигура женщины, натиравшей медную дверную ручку. Эми решила, что это, наверное, Тэнди. К запаху средства из разряда бытовой химии примешивался аромат стоявших в кадках лилий.
«Элегантно, ничего не скажешь, – подумала Эми. – И совсем не похоже на обычную холостяцкую квартиру».
– Мы будем в кабинете. Я хочу показать мисс Стивенс и этому джентльмену одну картину, – сказал Саймон.
– Хорошо, – откликнулась Тэнди. – Если захотите чаю, позвоните.
Саймон кивнул и повел своих гостей к лестнице.
Эми помахала Тэнди рукой, и та ответила ей дружелюбной улыбкой. Все трое начали подниматься по натертым мастикой деревянным ступеням. Два крыла лестницы напоминали букву U, а ее верхние площадки соединялись длинным переходом с резными перилами. Эми шла очень медленно, рассматривая развешанные по стенам картины.
У одной из них она остановилась.
– Это Рембрандт? – спросила она, стараясь поймать взгляд Саймона.
– Мы тоже так думали, но искусствоведы определили, что это подделка. Да, школа Рембрандта, и написано полотно в тот же период, но не им самим.
– Я, конечно, не специалист, но, по-моему, это очень классная подделка, – сказала Эми, внимательно рассматривая картину.
– Да, полотно принимали за настоящего Рембрандта вплоть до тридцатых годов прошлого века. Именно тогда Беренсон и его помощники засомневались в этом. Сейчас повсюду сотни почти настоящих полотен старых мастеров.
Но даже работа школы Рембрандта начала семнадцатого века должна стоить уйму денег – намного больше, чем могла бы потратить на картину она сама. И все же жаль, что это не подлинник.
