кисловатые, терпкие, с мягкими косточками.
И почему-то захотелось ему, чтобы она опять, утопая по колено в снегу, так же по-бабьи подобрав подол своей длинной юбки (есть в этом движении что-то волнующее), пошла к этому кусту…
– Вот и прорыли тоннель.
Они стояли у дома, дверь которого была закрыта.
– Спасибо, – она ступила на крыльцо. Замерла в нерешительности. – Подождите минутку. Мне нужно кое-что спросить у старшей сестры, – и скрылась за дверью.
Расчистка снега его хорошенько разогрела и взбодрила.
...Тишина. Вокруг ели, редкий кустарник. Наклонившись, он выковырял пальцем комки снега, забившегося в сапоги.
На втором этаже вдруг погасло окно. Михаил вздохнул. Все. Пора домой. Сделал доброе дело. Бог зачтет. Хмыкнув, нахлобучил шапку на глаза. Но почему-то не уходил.
Скрипнула дверь.
– Входите. Старшая сестра разрешила. Да входите же!
В просторной прихожей у стены стоял старый буфет, на вешалке висели женские пальто. Обстановка здесь чем-то напоминала дачную, если бы не иконы на стенах и не разложенные на столах коробки с крестиками и свечами.
– У вас, наверное, ноги промокли? – спросила она. – Вот тапочки. А сапоги поставьте к батарее.
Тапочки были огромного размера, растоптанные, старые. Вообще, бедность здесь сквозила во всем.
– Красивая икона. Это кто на ней? – он подошел поближе, вгляделся в небольшую икону на стене.
– Архангел Михаил, предводитель небесного воинства. Вам нравится? – она стояла рядом и тоже смотрела на икону.
– Да, – он почему-то боялся шевельнуться.
– Это икона моей бабушки… Хотите супа? Горячего? – спросила она после недолгого молчания.
………….………..…………………………………………………………..
– Познакомьтесь, это – моя мама: Раиса Ароновна.
– Очень приятно.
Перед ним стояла неприглядная женщина преклонных лет, в светлой шерстяной кофте. Достаточно ей было улыбнуться и протянуть пухловатую руку, чтобы стало ясно: Раиса Ароновна – женщина очень милая, добродушная.
И вот, на столе – тарелка ароматных щей и краюха хлеба.
– Мама думала, что я осталась у отца Лавра. Она не знала, что я решила прорываться сквозь буран. Если бы узнала, что я одна, с лопатой. Она бы подняла на ноги весь штат. Вам наши щи нравятся?
– Да, очень.
За окнами мело, мело. За окнами – ветер, мгла. А здесь – свет, тишина. У батареи сохнут его мокрые сапоги, на столе – тарелка горячего супа. И рядом с ним – две прекрасные женщины, мать и дочь. Семья… Совсем он отвык от этого.
– Ваши родители живут с вами, в Нью-Йорке? – спросила Раиса Ароновна – в этой глуши она явно соскучилась по гостям.
– Нет, мои родители живут в Израиле. Так получилось: я здесь, они там.
– Передают, что в Израиле опять неспокойно. Ох-ох, а когда евреям было хорошо? Вы кто по специальности?
– Биржевой брокер. На бирже, знаете, сейчас обвал: скандалы, увольнения, – сказал он и запнулся.
Возникла неловкая пауза.
– Хотите еще супа? Тогда горячего чайку? – Раиса Ароновна, забрав пустую тарелку, вышла.
– Мама, ты справишься cама? – сестра Мария посмотрела вслед матери. Затем пригладила свои волосы под платком. Лицо ее вдруг посерьезнело. – Что-то в мире изменилось. Все опять хотят воевать. И евреи обязательно окажутся в центре кровавых событий. Так было всегда в истории. Так предсказано и в Апокалипсисе.
Михаил внимательно присмотрелся к ней. Еще минуту назад она казалась ему такой простой. Но простота вдруг исчезла, и эта женщина скрылась куда-то, в область, для него неведомую.
– Трудно вам, еврейке, в русском монастыре? – спросил он.
– Нет. Отец Лавр говорит, что православный еврей – дважды избранный Богом.
– Когда-то я читал рассказ, не помню, какого писателя. Там описывалось, как отец – ортодоксальный еврей, оплакивает свою дочь, принявшую христианство. Оплакивает по всем иудейским обрядам: неделю сидит дома, посыпает свою голову пеплом и читает Кадиш – поминальную молитву по умершей. Помню, мне тогда стало жутко – отец как бы хоронит живую дочь только потому, что она стала христианкой!
– Да-да. Это – страшно. Это мировая трагедия – евреи, отвергнувшие Христа! Я сейчас читаю об этом много разной литературы, пытаюсь разобраться и понять, почему же такое случилось. Но, боюсь, что человеческий разум ответ на этот вопрос дать не может.
Раиса Ароновна вошла, тихо поставила на стол стаканы с чаем. Села, слушала дочь.
– А на бытовом уровне, конечно, еврею в православии непросто. Вот, к примеру, у нас есть одна русская прихожанка, живет неподалеку отсюда. Ее сын погиб от наркомании. Она теперь много жертвует на нашу церковь. Но она – антисемитка: недавно стояла к причастию и, указывая на меня, говорила соседке: «Пропусти вперед эту богоизбранную жидовочку». А я по чину должна была причащаться перед ней, потому что я – монахиня, а она – мирянка. А вечером в мою келью постучал отец Лавр, опустился передо мной на колени и попросил прощения. Представляете, старый священник на коленях просил у меня прощения. Говорил, что он – духовник той антисемитки и что он виноват, если она такая.
– Лиза, может, Михаил тебе поможет переставить стол? Чтобы ты свою спину не напрягала? – спросила Раиса Ароновна у дочери.
ххх
«Что же со мной происходит?» Лиза шла по коридору, впереди Михаила. Пальцы ее нервно перебирали четки. «Но ведь ничего особенного. Мужчина? Да. Но он помог мне разгрести снег и добраться до дома. Устал, промок. Старшая сестра разрешила его ненадолго впустить. Какие у него длинные ресницы. Такие же, как и… Нет, он совершенно другой. Алексей был утонченным, ранимым, страдающим. А этот – грубоватый, холодный, самоуверенный. Но почему-то ранняя седина в его волосах. И какой-то несчастный…»
Она знала, что Михаил, идущий сзади, сейчас смотрит на нее. Ее пальцы стали еще быстрее перебирать четки: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Она ожидала, что молитва придаст ей душевной крепости. «Но если я сейчас скажу ему, что мне его помощь не нужна, то буду выглядеть очень глупо. Он тогда подумает, что я имела какие-то тайные помыслы на его счет. А мне ведь бояться нечего. Я дала клятву Богу, я обручена Небесному Жениху, и никакие мужчины мне не нужны».
Она смелее пошла вперед. Поднявшись по лестнице, подошла к небольшому столу, взялась за его
