По этой аллее шел в рождественский день высокий молодой человек с заложенными за спину руками и довольно рассеянным выражением лица. Он выглядел как итальянец, был одет как англичанин и имел независимый вид американца – сочетание, заставившее немало пар женских глаз проводить его благосклонным взглядом и немало щеголей в черных бархатных костюмах с розовыми галстуками, желтыми кожаными перчатками и апельсиновыми цветами в петлицах пожать плечами, а затем втайне позавидовать его росту. Вокруг было множество прелестных лиц, вызывавших восхищение, но молодой человек обращал на них мало внимания, лишь изредка бросая взгляд на какую-нибудь юную блондинку или леди в голубом. Вскоре он дошел до конца аллеи и на мгновение задержался на перекрестке, словно был в нерешительности – пойти ли послушать оркестр в публичном саду или пройтись вдоль берега к Замковому холму[93]. Быстрый топот резвых пони заставил его поднять глаза – вдоль по улице стремительно мчался один из прелестных маленьких экипажей, в котором сидела одинокая леди – молодая блондинка в голубом. Молодой человек внимательно посмотрел на нее, затем лицо его оживилось и, размахивая шляпой, точно мальчик, он бросился к ней.
– О, Лори, неужели ты? Я уж думала, ты никогда не приедешь! – воскликнула Эми, бросив вожжи и протянув ему обе руки, к великому возмущению какой-то французской мамаши, которая заставила свою дочь ускорить шаги, чтобы на нее не оказал дурного влияния вид свободных манер этих «сумасшедших англичан».
– Была задержка в пути; но я обещал провести с тобой Рождество – и вот я здесь.
– Как здоровье твоего дедушки? Когда ты приехал? Где остановился?
– Очень хорошо… Вчера вечером… В «Шовэне». Я заходил в вашу гостиницу, но мне сказали, что вы вышли.
– Мне так много нужно тебе сказать, не знаю даже, с чего начать! Садись, и мы сможем поговорить свободно. Я собираюсь прокатиться и очень хочу иметь спутника. Фло не поехала – готовится к вечеру.
– Что же будет? Бал?
– Большой рождественский бал в нашей гостинице. Там много американцев, и они хотят отпраздновать Рождество. Ты ведь пойдешь с нами? Тетя будет в восторге.
– Спасибо. А куда сейчас? – спросил Лори, откинувшись на спинку сиденья и сложив руки, что вполне устраивало Эми, которая предпочитала править сама – ее очаровательный кнутик и голубые вожжи, протянувшиеся над спинами белых пони, доставляли ей бесконечную радость.
– Сначала за письмами, а затем на Замковый холм; там такой прелестный вид, и я очень люблю кормить павлинов. Ты бывал там?
– Часто, много лет назад, но не против взглянуть и сейчас.
– Теперь расскажи мне все о себе. Последние вести о тебе были от твоего дедушки: он писал, что ждет тебя из Берлина.
– Да, я провел там месяц, а затем присоединился к нему в Париже, где он обосновался на зиму. У него там друзья и много развлечений, так что я то приезжаю к нему, то уезжаю, и все у нас идет отлично.
– Дружеский уговор, – заметила Эми, которой чего-то не хватало в манерах Лори, хотя она не могла сказать, чего именно.
– Понимаешь, он терпеть не может путешествовать, а я терпеть не могу сидеть на одном месте, так что каждый из нас поступает в соответствии со своими желаниями – и никаких хлопот. Я часто бываю с ним, он радуется моим приключениям, а мне приятно, что кто-то рад меня видеть, когда я возвращаюсь из моих странствий… Грязная старая дыра, правда? – добавил он с отвращением, когда они ехали по бульвару в старой части города к площади Наполеона.
– Грязь живописна, так что я не против. Река и горы восхитительны, а эти мелькающие с обеих сторон узкие извилистые улочки вызывают восторг. Нам придется подождать, пока пройдет эта процессия. Они идут в церковь Святого Иоанна.
В то время как Лори равнодушно наблюдал за процессией, состоявшей из священников под балдахинами, монахинь в белых покрывалах, несущих горящие свечи, и монахов в голубом, поющих на ходу, Эми наблюдала за ним и чувствовала, как какая-то незнакомая робость овладевает ею. Он изменился, и она не могла увидеть в этом угрюмом мужчине, сидевшем рядом с ней, того милого мальчика с веселым лицом, которого покинула дома. Она подумала, что он стал еще красивее и даже гораздо интереснее, но теперь, когда первый порыв радости при встрече с ней прошел, он выглядел утомленным и апатичным – не больным, не явно несчастным, но казался как-то старше и серьезнее, чем могли сделать его год или два благополучной жизни. Она не могла этого понять, но не решилась задать какие-либо вопросы, а лишь покачала головой и тронула с места своих пони, когда процессия свернула под арки моста Пальони и исчезла в церкви.
– Que pensez-vous?[94] – спросила она, демонстрируя свой французский, который улучшился количественно, если не качественно, с тех пор как она приехала в Европу.
– Эта мадемуазель не теряла времени даром, и результат очарователен, – галантно ответил Лори, поклонившись с восхищенным видом и положа руку на сердце.
Она покраснела от удовольствия, но почему-то комплимент не удовлетворил ее так, как удовлетворяли те грубоватые похвалы, которые она прежде слышала от него дома, когда в праздник он, обойдя ее со всех сторон, говорил, что она выглядит «вполне отлично», и с сердечной улыбкой одобрительно гладил по голове. Ей не нравился его новый тон, так как хоть в нем и не было пресыщенности, он оставался равнодушным, несмотря на восхищенный взгляд.
«Если он так будет меняться с возрастом, то уж лучше бы всегда оставался мальчиком», – подумала она со странным ощущением разочарования и неловкости, пытаясь тем временем казаться непринужденной и веселой.
В Авигдоре она получила драгоценные письма из дома и, отдав вожжи Лори, читала с наслаждением, пока они ехали по тенистой дороге, вьющейся между живыми изгородями, в которых цвели чайные розы, такие же свежие, как в июне.
– Бесс очень плоха, мама пишет. Я часто думаю, что мне следовало бы вернуться домой, но все они говорят «оставайся». И я остаюсь, ведь мне никогда больше не представится такая возможность, как сейчас, – сказала Эми, печально глядя на одну из страниц письма.
– Я думаю, ты поступаешь правильно. Ты не смогла бы ничем помочь дома, а для них большое утешение знать, что ты здорова и счастлива и так хорошо проводишь время, моя дорогая.
Он придвинулся чуть ближе, говоря это, и стал больше похож на прежнего Лори; и страх, закрадывавшийся порой в душу Эми, отступил, ибо взгляд, движение, братское «моя дорогая» уверили ее, что, если придет горе, она не будет одна с этим горем в чужой земле.
Вскоре она засмеялась и показала ему маленький рисунок Джо – она сама в ее «писательском костюме» с грозно торчащим на шапочке бантиком и исходящими изо рта словами: «Гений кипит!» Лори улыбнулся, взял листок, положил в карман жилета – чтобы «не унесло ветром» – и с интересом прослушал веселое письмо, которое прочитала ему Эми.
– Это будет самое настоящее «веселое Рождество» для меня: утром – подарки, после обеда – ты и письма, а вечером – бал, – сказала Эми, когда они вышли из ландо среди руин и стая великолепных, совсем ручных павлинов окружила их, ожидая угощения. Пока Эми стояла на валу, смеясь и бросая крошки сверкающим на солнце птицам, Лори смотрел вверх на нее так, как прежде она смотрела на него, – с естественным любопытством, отмечая перемены, которые принесло время. Он не нашел ничего, что смутило бы его или разочаровало, но нашел многое, чем восхитился и что одобрил, так как, если не считать некоторой искусственности речей и манер, она была такой же веселой и грациозной, как всегда, но к этому добавилось нечто такое в одежде и поведении, что не поддается описанию и что мы называем элегантностью. Всегда необычно зрелая для своего возраста, она обрела определенный апломб и в осанке, и в разговоре, отчего еще больше казалась светской женщиной; но все же ее прежняя капризность иногда проявлялась, ее сильная воля не слабела, а природная искренность не была испорчена иностранным лоском.
Всего написанного здесь Лори не читал, пока наблюдал, как она кормит павлинов, но он заметил в ней немало такого, что понравилось ему и вызвало интерес, и унес с собой прекрасное воспоминание – девушка с оживленным лицом, стоящая на солнце, которое подчеркивает нежный оттенок ее платья, свежий румянец на щеках, золотистый блеск ее волос и делает всю ее заметной фигурой на фоне приятного пейзажа.
Когда они поднялись на каменную площадку на вершине горы, Эми помахала рукой, словно приглашая его на свое излюбленное место, и, указывая рукой то туда, то сюда, сказала:
– Ты помнишь все это – собор и Корсо, рыбаков, которые тянут сети в заливе, прелестную дорогу, ведущую к Вилла-Франка, башню Шуберта здесь, внизу, и самое лучшее – вон то пятнышко в морской дали, говорят, что это Корсика?
– Помню; не так уж все изменилось за то время, что я не был здесь, – отозвался он без энтузиазма.
