Игорь перешел через дорогу, стараясь, чтобы его шаги были не слышны. Калитка не скрипнула, открывшись и закрывшись.
Он заглянул за правый угол дома, посмотрел на окно – в нем действительно горел неяркий свет.
– Не спится?! – прошептал Игорь. – Это хорошо! Не надо будет будить…
Он вернулся к порогу. Подошел к двери. Приподнял зажатый в правой руке нож к глазам, посмотрел на него с уважением. Кулаком левой руки стукнул два раза по двери.
Услышал шум, шаги.
– Кто там? – неприветливо спросил из-за двери Фима.
– Йосип, – прохрипел Игорь, пытаясь имитировать уже несколько раз слышанный голос.
Бжикнул, открываясь, железный внутренний засов. Звякнул металлический крючок, вытащенный из петли. Дверь открылась, и в нее шагнул Игорь, заставив ошарашенного Фиму сделать шаг назад. В передней было темно, и Фима не сразу понял, кто перед ним. Но даже если бы и понял сразу, вряд ли бы это изменило его судьбу.
Игорь резким движением толкнул нож, зажатый в руке, снизу вверх, под ребра Фимы. Нож вошел так плавно и быстро, не ощущая ни малейшего сопротивления тела. Игорь даже испугался, что и его рука вместе с деревянной рукояткой провалится в это странное, оказавшееся «пустым» тело. Но рукоятка остановилась, уперлась в тело, которое вдруг показалось тяжелым и непредсказуемым. Фима еще стоял перед Игорем, хватая ртом воздух или пытаясь произнести уже непроизносимое. Он стоял, а Игорь всё сильнее сжимал рукоятку, чувствуя, что нож становится всё тяжелее и тяжелее. Ноги Фимы подкосились, он начал наклоняться к Игорю, хрипел. Игорь оттолкнул его от себя и отпустил ручку ножа. Фима грохнулся на спину. Гул от упавшего тела прошелся по стенам дома, по воздуху.
Игорь закрыл дверь на засов. Включил свет.
Фима лежал на деревянном полу, раскинув руки. Его живот вздымался и опускался, и рукоятка ножа из-за этого тоже вздымалась и наклонялась. Игорь следил за движениями деревянной рукоятки. Он хотел, чтобы она замерла. Он был ею недоволен. Фима чуть приподнял голову и тут же ее уронил, оставив глаза открытыми. Игорь присел рядом на корточки. Зрачки Чагина замерли. Игорь поднес свою, всё еще щемящую из-за лопнувших волдырей ладонь, к открытому рту Фимы. Фима больше не дышал.
Игорь взялся за ручку ножа, дернул ее на себя, надеясь, что она сейчас отломается, оставив лезвие в теле. Но ручка не поддалась. Она крепко держалась за лезвие.
Игорь поднялся на ноги. Посмотрел на открытые двери, за которыми в гостиной горел свет. Прошел туда, и увидел, чем занимался Фима до его прихода. На овальном столе лежало восемь пачек советских сторублевок, оклеенных банковскими ленточками. Рядом – полотняный белый мешочек, блюдце с водой и половинка карандаша. На мешке уже было выведено этим карандашом: «Сима Н. Н. Заберет в 1961. Сам или с…»
– Сам или с… – прочитал Игорь вслух, пытаясь понять, какое слово он помешал Фиме дописать. – Сам или с-с-сын! – понял Игорь и обрадовался.
– Сын… Йосип или сын?.. Вот для чего отец делал Степану татуировку! Это очень медленная почта! Точнее – очень медленный перевод денег… Уголовный вариант «Вестерн Юниона»!
Игорь сложил деньги в белый мешочек, осмотрелся по сторонам. Он ощутил себя почти как дома. Ведь эту комнату он хорошо знал. Там, напротив окошка, в буфете, в верхнем шкафчике за дверцей со вставками из толстого граненого стекла, стоят стаканчики и рюмочки. Где-то стоят и бутылки. Но Игорь сейчас не хочет пить.
– Что тогда сказала старушка в Очакове, во флигельке у которой они со Степаном ночевали? Что Фиму нашли зарезанным, а рядом лежали две пачки денег и записка: «На роскошные похороны»?
Игорь взял в руки карандаш. Подошел к буфету и выдвинул верхний ящик. Среди всяких мелочей, открыток и наборов рыболовных крючков он увидел три чистых бланка «Повестка в милицию».
– Интересно! – вырвалось у Игоря.
Он взял один бланк, развернул. С другой стороны – чистый листик.
Опустил на стол, наклонился. Вывел карандашом «На роскошные…» и остановился, заметив, что надпись почти не видна.
Игорь удивленно посмотрел на карандаш, поднес его к глазам.
– Так это же химический! – понял он.
Взгляд сам ушел на блюдце с водой, стоявшее рядом. Но вместо того чтобы окунуть карандашный грифель в воду, Игорь поднес карандаш ко рту и наслюнил. Навел уже поверх написанного и добавил, придавливая карандаш посильнее к бумаге: «…похороны». Получилось «На роскошные похороны».
Игорь вернулся к трупу. Вытащил из мешка две пачки рублей, опустил их возле головы Фимы, а записку положил на грудь.
– Одним лесником стало меньше, – прошептал он, глядя на убитого Чагина совершенно спокойно, как на траву или камень.
На улице к этому времени стало холоднее. По дороге назад Игорь несколько раз спохватывался, будто забыл что-то, будто чего-то не хватает в руке. И каждый раз вспоминал, что не хватает ножа. И успокаивался, зная, что этого ножа уже хватать не будет. Он ушел в вечность.
Легкое сожаление вызывала не отломавшаяся после удара рукоятка, но и это сожаление в конце концов было стерто одной простой мыслью: «Я его ударил ножом как «садовник», а не как «лесник». Больше таких ножей, подпиленных и неподпиленных, в моей жизни не будет. В моей жизни теперь будет всё красиво!»
И слово «красиво» отправило его мысли дальше, к рыжей Вальке. Хотелось ее увидеть, пусть даже в трауре. Хотелось ее утешить, ведь ее лишили жалости к своему мужу, а ее жалость была сильнее любви! Она сейчас наверняка дома, одна. Спит или плачет… Но нет, больше он ее не увидит! Больше он сюда не вернется. Зато он может передать ей записку или даже деньги!.. Да, он попросит Коляна зайти к ней, познакомиться. Может, Колян даже влюбится в нее и заменит ей мужа, заменит ей рыбака, благодаря которому она занималась любимым делом – торговлей рыбой на базаре! Может, она будет жалеть Коляна не меньше, чем она жалела своего убитого мужа. И будет от этой сильной жалости Коляну в сто раз лучше, чем от ее любви!!!
Игорь остановился перед калиткой. Зашел, придерживая ее. Аккуратно открыл не захлопнутую на замок дверь. В сапогах прошел в комнату со старым диваном. Разулся, разделся и прилег, накрывшись заботливо оставленным рядом на табуретке одеялом.
Уже засыпая, продолжал думать о Вальке и Коляне, словно то, что он их помолвил в своем воображении, обязательно должно закончиться свадьбой в реальной жизни. Закончив решать их судьбу, вызвал из памяти Алену, дочь садовника. И с мыслями о ней заснул.
Игоря разбудил громкий, раздававшийся рядом кашель. Он открыл глаза, протянул руку к настольной лампе на тумбочке.
Неяркий свет не резанул по глазам. Просто предрассветная серость отодвинулась за окно. Игорь лежал у себя в комнате. В углу на матрасе спал Колян. Он уже перестал кашлять, но лежал беспокойно, похрипывая почти при каждом дыхании. У его изголовья на полу стоял стакан с маминой настойкой. Чуть дальше, под стенкой, стояли две пустые бутылки и одна початая.
Игорь уселся на кровати. В голове шумело, но как только взгляд Игоря остановился на Коляне, шум отступил. На его место пришли смутные мысли и отчетливая жалость. Игорю было жалко Коляна. Жалость Игоря не была такой уж сильной. Колян явно заслуживал большего, большей жалости, большего сочувствия. Его хакерский талант ударил бумерангом, оставив на память «зэчеэмтэ» и реальную угрозу жизни. Ему приходилось теперь готовиться к переходу в другую реальность, которая не была намного гуманнее первой. Она была просто иной. И всё в ней было иным, в том числе иные угрозы и опасности. Но, с другой стороны, ощутил Игорь и легкую зависть. Очень легкую, но заслуживающую внимания того, кто завидует. Если нарисованная Игорем картинка счастливого будущего Коляна и Вальки превратится в свадебную фотографию и на свадьбу в качестве фотографа они пригласят Ваньку Самохина, то их счастье может оказаться куда слаще невнятного и пока только лишь воображаемого собственного счастья Игоря. Дело было в том, что воображать счастье Коляна и Вальки было намного легче, и в реальность такого счастья верилось без труда. На тему собственного счастья Игорь еще так подробно не фантазировал. Может, пора начать?
Он совершил над собой усилие, отодвинув на край прозрачный, виртуальный портрет Вальки с ее задорными, нагловатыми глазами, и приблизил маленькую фотокарточку Алены. Алена на карточке была тихой и не хотела соперничать с бойкой торговкой рыбой. Алена была из «садовников», трудолюбивых, тихих и скромных. Валька была «лесником». Это и помогло Игорю уравновесить в своем сознании эти оба мира. И поэтому легко и непринужденно дал он этим мирам свои названия – «Мир лесников» и «Мир садовников». И исчезла завить к Коляну, как и жалость к нему. Он тоже «лесник», в «мире лесников» ему не будет хуже, чем здесь!
Колян, словно почувствовав, что о нем думают, перевернулся на бок, лицом к Игорю. Он приподнял голову, протянул руку к стакану, поднес его к губам. Выпил и, когда опускал стакан на место, заметил Игоря и горящую настольную лампу.
