Зять сунул барбариску в рот и облизнул пальцы.
– Неизвестно…
Очередь неуклонно приближалась к заветному прилавку.
Наталья Петровна достала сетку из сумочки, встряхнула, расправила края.
– Мне лично кажется, что дня через два, ну, от силы три, за бананами никакой очереди не будет.
Беременная повернулась к Наталье Петровне и зажмурила глаза от солнца.
– Помните, как хватали грейпфруты, а потом они гнили на прилавках…
– Милая моя!..
Особа тоже повернулась к Наталье Петровне и уставилась прямо в ухо беременной.
– Когда кажется, тогда крестятся… А будет вам известно, что даже самые паршивые бананы лучше самых отборных грейпфрутов!
– Точно… Горькие до невозможности эти кубинские плоды…
Наталья Петровна обернула сетку вокруг ладони.
– И слишком большие.
– А я бы лучше гранат съела!..
Беременная улыбнулась.
– Или соленый огурец!
Наталья Петровна улыбнулась в ответ.
– Малосольный огурчик-то на рынке дешевле выйдет…
Наташа поправила на плече карабин, обошла замаскированную под деревом машину, постояла возле палатки.
Прошло два дня, как они догнали радиороту и двигались ночными бросками к горам, которые теперь можно было разглядеть и без бинокля.
Они походили на горы, которые она впервые в жизни увидела на курсах.
Только до этих гор хотелось добраться как можно скорее.
Беженцев заметно убавилось, как будто они разбрелись по известным им тропам.
Из палатки выглянула Зинка.
– Пора?
– Спи. У тебя еще полчаса.
– Душно. Закрою глаза, и чудится, что землей засыпают.
– Не прикидывайся, из-за Санушкина не спишь; думаешь, не видела, как вы вчера целовались?
– Подумаешь, целовались…
Зинка сладко потянулась, выгнув спину.
– С тоски я, Наток… Везут куда-то, черт их разберет… А Санушкин – теленок… Говорю ему – и не стыдно тебе с нами улепетывать, а он, мол, успею навоююсь… А целоваться совсем не умеет, тычется носом…
– Немец, небось, уже до наших мест добрался. Маму жалко и братика… Забыла, когда последнюю весточку получала…
– Опять ты за свое… А фашист все прет и прет… И когда его остановят – неизвестно.
– Ты потише, потише…
– Спасибо скажи мне, что сманила на курсы, а то сейчас сопли на кулак мотала бы в оккупации!
– Иди-ка лучше спать.
Наташа поправила карабин.
Ветка над маскировочной сетью подрагивала – видно, только что с нее вспорхнула птица.
За ближним взгорком опробовали мотор…
Наталья Петровна отошла к стене магазина.
Старушки на ящиках примолкли и, сложив руки на коленях, смотрели на очередь тусклыми глазами.
Наталья Петровна снова достала вьетнамский бальзам – посередине баночки образовалось отполированное пальцем углубление – тщательно, как и прежде, натерла виски.
Одна из старушек вдруг соскочила с ящика и почти врезалась в очередь.
На нее дружно заорали.
Старушка покорно вернулась назад.
– Ошиблась, господи!
Старушка поправила платок и втянула голову в плечи.
– Уж больно похожа оказалась, господи…
– Да вы, бабулечка, за мной, за мной занимали!
– И то верно.
– Не торопитесь, нам еще долго стоять.
– Говорят, бананы неважнецкие.
– Ерунда, были бы дрянь – очередь давно разбежалась бы.
– Это не страшно, если чуток зеленоватые, дойдут… Их, главное, в темное место положить – дойдут…
Радиобудку тряхнуло на краю очередной воронки.
В забитое фанерой оконце проник солнечный луч и скользнул по лицам девчонок.
– Пора бы и передохнуть, а то с вечера трясемся… И как ты, Зинка, можешь дрыхнуть сутками?
Наташа метко швырнула пилотку в Зинку, которая, сцепив пальцы, вытянула руки и громко зевала.
Машина вдруг резко затормозила.
У карабина в углу колыхнулся ремень.
Луч замер и уперся в одну точку над головой Зинки.
Наташа подняла пилотку и стала водить ею по носу разомлевшего Санушкина.
Аккумуляторщик оглушительно чихнул и съехал с матраца.
В дверь забарабанили.
Наташа отбросила щеколду, увидела злое лицо лейтенанта Ремезова и отпрянула, задев коленкой пустое ведро.
– Десант!
Лейтенант облизнул сухие губы и зачем-то снял фуражку.
– Немцы высадили десант!
Санушкин приподнялся, еще раз чихнул и рванул единственный карабин к себе.
Лейтенант шлепнул фуражку на голову:
– Приготовиться к бою!
И куда-то побежал, придерживая рукой полевую сумку.
Девчонки уставились на Санушкина, который, хотя и вооружился, но не спешил выбираться из будки.
– Иди хоть машину охраняй, ирод!..
Зинка потянула карабин на себя.
– А то отберу!
– Приказ был готовиться к бою, а не к охране объекта…
– Не спорьте.
Наташа выглянула наружу.
– Самое разумное – дождаться командира…
Минут через пятнадцать вернулся лейтенант Ремезов с охапкой новеньких ППШ.
Все это время девчонки, не шевелясь, сидели на своих местах, вслушиваясь в далекие беспорядочные выстрелы.
Санушкин то вылезал на дорогу, то карабкался обратно, каждый раз задевая прикладом ведро.
– Разбирай оружие!
Лейтенант уперся сапогом в подножку.
– Нашли время для посиделок.
– Мы же из этого стрелять не умеем, нам это разок показывали, и все!
Верочка приподнялась, одернула сбившуюся юбку и вдруг заголосила, прижав ладони к щекам.
– Затихни, дура!
Аккумуляторщик сунул карабин в угол и, нагнувшись, вырвал у лейтенанта автомат.
Теперь голосили все.
Кто со слезами, кто без слез.
Санушкин выпрыгнул на дорогу и повесил на плечо еще один автомат.
– Генерал идет! – гаркнул лейтенант, выпучив глаза. – Смирно!
В будке стало тихо.
Всхлипы затихли, но кто-то продолжал шмыгать носом.
– Выходи строиться, – лейтенант улыбнулся. – Пока есть время, подучу обращаться с ППШ.
– А генерал? – Верочка осторожно выглянула наружу.
– Прошел мимо!..
Но на этот раз им не довелось пострелять из автоматов.
Слух о немецком десанте оказался ложным.
Колонна свернула на проселок.
Потом машина долго тряслась на ухабах, потом была остановка в обезлюдевшей станице, и снова тряска – крепления приемников скрипели и вибрировали, девчонки судорожно цеплялись за ременные петли, но их все равно бросало друг на друга, и они мягко сшибались и отпадали к бортам.
Санушкин так ни разу и не выпустил из рук новенький автомат. Прижимал к груди, стискивал пальцами.
К вечеру, проскочив еще одну станицу, на выезде проломили плетень и застряли в вишневом саду.
Девчонки, разыскав шаткую лестницу, рвали спеющие вишни, и как будто не было утренней паники, а всегда был лишь отяжелевший сад, и непрекращающееся пение ошалелых птиц, и одуряющий запах ночной фиалки, и сладко-кислый вкус раздавленных вишен.
А ночью Зинка, прижавшись к Наташе, сбивчиво шептала:
– Нет сил моих… Сегодня пронесло, завтра – кто знает… Не могу, не хочу… Конца войне поганой не видно… Не могу…
Зинка, всхлипнув, помолчала и зашептала снова, и близкий рот ее пах вишней, перебродившей вишней, почерневшей и горькой…
Когда Наталья Петровна вернулась от стены в очередь и вслед за особой шагнула вперед, совсем близко мелькнул высокий колпак продавщицы и отчетливо задребезжали весы под гирями.
Вчера зять брюзжал, а с утра тихий… Наверное, получил накануне выволочку от Ольги за внезапный отпуск… Им бы поскорее второго завести, а то с такими настроениями зятя и Костик не удержит… У мужиков всегда так – сначала во всем виновата жизнь, а кончается разводом и новой семьей… Вот и наш, может, почву готовит?.. Еще неизвестно, что Ольге напевает… А все же разбередил душу… Бурцева, и того вспомнила…
Зять, откровенно морщась, слушал о старом здании геологоуправления, о высоких узких окнах, бронзовых люстрах и тяжелых дверях… Потом строго воздел палец и сказал, что именно это было шансом изменить течение жизни… Вот он… упущенный шанс…
Эпизоды войны, застрявшие в памяти, вдруг по-новому осветили дальнейшую послевоенную жизнь, все переплелось, перепуталось… Только начни разматывать – никогда не кончишь…
В кабинет заглянул Бурцев. Плечо и рукав вымазаны в известке.
– Наташенька, выдь на минутку.
Она закрыла папку, сверху положила толстый карандаш, откинулась на спинку довоенного стула, затем опять взяла карандаш, раскрыла папку.
– На одну минуточку… Очень важно…
Кто-то в глубине комнаты приглушенно хихикнул.
Она захлопнула папку, нарочно уронила карандаш, встала.
Бурцев, отряхивая плечо, шатнулся в коридор.
В спину ей зашептали:
– Он уже обходной подписал…
– За длинным рублем погнался…
– Непутевый…
– Его бы в надежные руки…
Она, ни разу не оглянувшись, вышла.
Бурцев сидел на подоконнике и болтал ногами. Каблуки стоптанных ботинок гулко стукали о радиатор отопления.
– В последний раз предлагаю сердце, руку и самый Крайний Север!
