проходя по Большому Залу, Эстерхази услышал низкий бубнящий голос, как видно, исходящий из комнаты с открытой дверью; он машинально заглянул туда и замер.
Это явно была часовня (или явная часовня), а внутри, перед скудной паствой, кто-то отправлял Божественную Литургию. Или, воспользовавшись распространённым в другом аспекте Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви выражением, кто-то служил мессу. Ну что ж, у Дома Попофф имелся свой капеллан, хотя князь и не казался особо набожным. И этот капеллан ежедневно отправлял службы. Ну, почему бы и нет. Хотя немного удивляло то, что дверь часовни почти тут же притворили перед его, Эстерхази, лицом. Тем не менее…
На необъятной кухне, где немного удивлённые работники выдали доктору такую городскую снедь, как сковороду, бекон и яйца, обжаренный хлеб с гусиным жиром (он отказался от шкварок, по крайней мере, на завтрак), и чашку «слабого» кофе — он был достаточно крепким, чтобы прийтись по вкусу Гусарам Смерти [21], чей кофе славился крепостью — в уголке этой огромной кухни доктор Эстерхази позволил своему уму вернуться к сцене в маленькой комнате. Возможно, капеллан — какой-то безграмотный поп сомнительной квалификации и вот почему было нежелательно, чтобы гость его увидел или даже невзначай о нём упомянул. Что ж, вполне понятно — но, в таком случае, раз Эстерхази не знал этого клирика, отчего же чувствовалась такая уверенность, что священник, по крайней мере, частично знаком ему, хотя лица его разглядеть не удалось.
Вдобавок, доктор — несмотря на краткость наблюдения — был совершенно уверен, что проводимое богослужение не являлось ни римско-католическим, ни православным; определённо оно не было и униатским (или восточно-католическим); побывав на множестве англиканских воскресных служб, доктор понимал, что и англиканским оно не являлось: но, тогда, каким же?
Легче спросить, чем ответить.
Казалось, оно немного походило на малабарский обряд [22]. Но малабарский обряд был упразднён. Не так ли? И, в любом случае, это выглядело иначе. Итак, несомненно, это было что-то иное. Вот как. В таком случае, что же?
Эстерхази рискнул спросить у поварёнка: — Они что, заперлись там и проводят римскую службу?
Ответ поварёнка ничем не напоминал догмат Никейского Собора [23] и in toto [24] сводился к: — Вам что, барчук, яичница не по вкусу?
На догмат Трентского Собора это тоже ничуть не походило.
— Уверен, она мне по вкусу. Принеси-ка кусочек бекона, вот…
— Бекон сюда нести далековато, барчук…
— …а я угощу тебя настоящей доброй понюшкой Свартблоя, лучшего в Белле. — Заблестев глазами и задёргав ноздрями, поварёнок быстрым шагом удалился. Вскоре он возвратился, принеся доктору Эстерхази тарелку с чем-то, смахивающим на сушёного нетопыря.
— Кухарка заперла кладовку, барчук, и она держит ключ промеж сам-знаешь-чего; но я упёр засоленного голубя, барчук, из подпола для прислуги; и я пообещал подпольничему, что поделюсь с ним табаком.
В любом случае, «барчук», Энгельберт Эстерхази, бакалавр искусств, бакалавр филологии, магистр искусств, магистр наук, доктор медицины, доктор горного дела, доктор философии, доктор теологии, доктор наук и прочая, и помыслить не мог о засоленном голубе; но, в любом случае, понюшку он отдал. И, как только появился хозяин, они сразу же отправились в Старое Книгохранилище в Южной Башне и полюбовались на уйму древних книг. А после этого направились в горы и попытались — словом, песней, жестом и кое-чем ещё — передвинуть уйму древних валунов.
Некоторые они и правда сдвинули, а некоторые — нет.
А пока происходило то да сё, сцена в полутайном святилище совсем вылетела у Эстерхази из головы. И вспомнилась вновь лишь через немалое время.
Землю на Красной Горе [25] (не так далеко находилась Чёрная Гора, Черногория — независимая страна, князья-епископы которой не так давно были королями) — землю на Красной Горе весенний дождь превратил в красную грязь, и Эстерхази двигался не очень грациозно.
— Меня, в принципе, не смущает стрелять по птицам из арбалета, — поведал он в горном лесу своему наставнику; — но, полагаю, в принципе смущает стрелять из арбалета по бескрылой гагарке [26], потому что мне отлично известно, что они вымерли; а, кроме того, никогда здесь и не водились.
— Меньше болтовни, — отвечал ему наставник: — или я заставлю тебя стрелять по дронту. Немного правее и дальше.
Эстерхази видел, как бескрылая гагарка упала; но, когда он подошёл, чтобы её поднять (гончая упиралась всеми лапами), птицы там не оказалось. Однако, через несколько дней, он заметил её в витрине комнаты трофеев. В ящике рядом Эстерхази увидел гнездо со страусиными яйцами. А в следующей витрине — дронта. Лапы обеих птиц были вымазаны чем-то, похожим на высохшую красную грязь.
Однажды, несколько дней спустя, когда они стояли у открытого окна, князь Йохан внезапно воскликнул: — Ха! Вот время для ясновиденья. Прекрасное время для ясновиденья, о да!
Эстерхази, глубоко заинтересованный, спросил: — С чего вы это взяли?
Князь Попофф обратил к нему слегка удивлённое лицо. — С чего взял? Ну… сейчас время Тельца, на куспиде [27] Овен — для ясновиденья лучше выбирать это куспидное время, не знаю, почему…И, вдобавок, присмотрись к погоде! Воздух не мёртвый и недвижный, так что живые образы не лежат тихонько, как опавшие листья, о нет: как видишь, ни буйного ветра, ни бури, толку в них нет, они рвут все живые образы и рассеивают их вокруг, видишь ли.
— Но посмотри теперь. Видишь, воздух ясен и чист; видишь — по небу несутся облака и ветер свеж. Это значит, живые образы движутся довольно верно, это значит, их можно увидеть весьма ясно и чисто, в предсказательных чернилах или в зри-камне, или в зорком стекле. Знаешь ли, не всякий раз удаётся воспользоваться чернильной лужицей.
Эстерхази сказал, что знает. — Есть те, кто пользуется хрустальными шарами, — прибавил он.
На этот раз выражение князя Попоффа было удивлённым больше, чем слегка. — Есть и такие? — вскричал невероятно поражённый князь.
Вскоре, оправившись от удивления, он отвёл гостя во внутреннюю комнату, куда они прежде не заходили. Она была оштукатурена, но не так уж недавно и кусочки стародавней штукатурки тут и там крошатся и отпадают, являя — под теми местами, где была смесь извести, песка и воды — поверхность стародавних каменных стен этой палаты. На стенах висят (зачастую довольно криво) ужасного качества гравюры нынешнего императора, всяческих королей и подобных личностей; а также ксилографии разнообразных воевод, графов, бояр, мухтаров и мамелюков, митрополитов и инпретов [28], патриархов и князей — упаси Боже! — и кто знает, кого ещё?
