Увы-увы. Элис подошла вплотную к окну и продолжила прямой репортаж:
– Она уже почти у кассы. Взяла поднос. И…
– И что? – Я забыла, что мне вовсе не интересно.
– И на нем две чашки, – бесцветным голосом произнесла Элис.
Надеяться на то, что Вероника умирает от жажды и поэтому взяла два кофе или что она собирается поболтать в кафе с подружкой, было бессмысленно. Дело принимало серьезный оборот.
Я совсем спряталась за Элис.
– Ты столики видишь? Там есть мужчины поодиночке?
Она вытянула шею.
– Вроде нет. Одни женщины. Там полно домохозяек. Это какой-то домохозяечный рай.
Я даже не успела рассмеяться, как она продолжила:
– Ой! Там есть один мужчина.
Я не отважилась посмотреть.
– Он сидит один?
Элис кивнула.
– Пока да. Но мама еще в очереди. Может, он ее ждет. Да нет. Не может быть… Мама бы не стала… Он…
– Что такое?
– Посмотри, Мэг. Посмотри на мужика рядом с тем горшком.
Я выглянула из-за ее плеча – и не поверила своим глазам.
Скажите мне, что это не Норман.
Не может быть, что этот дядька – будущий отчим Элис.
Или может?
Мужик был высокий, бледный и тощий. На голове одна-единственная, очень длинная прядь, которую он зачесал на макушку, – может, надеялся, что под этой сальной паклей не видно лысины. На нем был лоснящийся серый костюм и грязные кеды. Он ел гигантский пончик. Рот у него был перемазан липким кремом. Он достал носовой платок, высморкался, а потом тем же платком вытер рот. Меня чуть не передернуло от отвращения. Я посмотрела на Элис. Она и так была бледная, а теперь стала какого-то жуткого желто-белого цвета – как пахучий сыр, который мама покупает на рынке по субботам.
– Да нет. Мама бы… – прошептала Элис.
Я вдруг поняла, что она права. Вероника никогда бы не запала на такого. Это не ее тип мужчины. Она повернута на одежде и внешности и всем таком. Она бы никогда не появилась на людях с человеком, который плохо одет и не умеет пользоваться носовым платком.
Вот моей маме он вполне мог бы понравиться, если б она решила, что он хороший человек или переживает насчет окружающей среды. Но Веронике? Ни за что.
Я ухмыльнулась.
– Спокойно, Эл. Не в этой жизни.
– Да уж, – ухмыльнулась она в ответ.
Только я приготовилась облегченно выдохнуть, как Элис снова схватила меня за локоть. Больно. Что за привычка? Хватка у нее будь здоров. Что-то мне подсказывало, что к концу дня у меня вся рука будет в синяках.
– Смотри, Мэг. Это точно он. Маме такие нравятся, – опять зашипела она.
Она показала на мужчину, который стоял на краю тротуара через дорогу от нас. Молодой. Ну, точно моложе Вероники. Стильная куртка, брюки, элегантный кожаный портфель. Волосы впереди взъерошены гелем, но не сильно – он не выглядел так, словно косит под подростка, он просто выглядел в меру круто.
Машины проехали, мужчина перешел улицу и оказался прямо рядом с нами. Мы с Элис опустили головы и сделали вид, что в жизни не видели более интересных трещин в асфальте. Мужские ноги зашагали прочь от нас. Симпатичные, кстати, ноги, не слишком большие, не слишком маленькие, в шикарных синих ботинках. Не поднимая головы, я наблюдала за тем, как синие ботинки идут к кофейне. Через несколько секунд я уловила запах дорогого одеколона. Не то чтобы я очень разбиралась в таких вещах, но почему-то я подумала, что именно так пахнут мужчины, которые идут на свидание.
– Думаешь, он? – спросила я.
Элис вздохнула.
– Есть только один способ это узнать. – И без всякого предупреждения крикнула: – Норман!
Как только мужчина обернулся, Элис схватила меня за руку и затащила в дверной проем.
– Точно он, – сказала она.
Потирая свою несчастную руку, я выглянула из-за угла. Норман оглядывался по сторонам, не понимая, кто на пустой вроде бы улице окликнул его по имени. Затем пожал плечами и вошел в кофейню.
Элис осталась в укрытии, вид у нее был очень сердитый. А я, вытянув шею, следила за развитием событий. А куда деваться? Мужчина стоял в дверях кофейни и оглядывался. Будь это воскресный спектакль, я бы крикнула: «Она у тебя за спиной!» – и все бы рассмеялись. Но это был не спектакль, и на счастливый конец рассчитывать не приходилось.
Вероника сидела за столиком у окна. Мне было хорошо ее видно. Пальто она аккуратно сложила на соседний стул. Она теребила цепочку на шее и стучала пальцами по столу. Обычно Вероника себе такого не позволяет, бережет накладные ногти. Похоже, она жутко нервничала.
Она подняла голову и заметила Нормана. Поправила волосы – снова. Улыбнулась и помахала. Норман направился к ней. Она привстала и протянула ему руку. Он взял ее ладонь обеими руками, в кино мужчины так делают, когда изображают искреннее чувство. Она улыбалась ему, как самая счастливая в мире женщина. Норман стоял ко мне спиной, так что мне не было видно, улыбается ли он в ответ. Скорее всего, да. Я повернулась к Элис. Она по-прежнему разглядывала трещины на тротуаре. Наверное, уже так хорошо их изучила, что могла бы нарисовать по памяти. Хотя, пожалуй, и хорошо, что она всего этого не видела.
Норман все никак не мог отпустить руку Вероники. По-моему, я наблюдала самое долгое рукопожатие в истории человечества. И тут случилась катастрофа. Норман подался вперед и поцеловал Веронику в щеку.
Мне захотелось сесть на жесткий, холодный, потрескавшийся тротуар и заплакать. Я бы плакала, пока река слез не унесла бы меня далеко-далеко от этого ужасного места.
Мне, понятно, не хотелось рассказывать Элис все подробности. Поэтому ей пришлось меня уговаривать. Целых двадцать две секунды. Впечатляющий результат – даже для Элис.
Элис внимательно меня выслушала. Она не кричала, не визжала, даже ногой не топнула. Не стала ломиться в кофейню, чтобы спросить Нормана, какое право он имеет целовать ее маму. Она просто молчала, и это пугало меня до чертиков. Я бы пережила, если б она стала злиться или надулась, но молчание – это было очень странно. Я не знала, что мне с ней делать.
Мы приплелись домой. Элис сразу пошла в свою комнату, легла на кровать и уставилась в потолок. А я пошла на кухню и заварила горячий шоколад. Я мешала и мешала, но вкусной пенки, как в кофейне, все равно не получилось. Я бухнула в кружки побольше розовых зефирок. Потом порылась в шкафчиках и нашла шоколадное печенье. Я старательно расставила все на подносе. Я сомневалась, что это поможет, но ничего другого мне в голову не пришло.
Я отнесла поднос в комнату Элис. Она буркнула «спасибо», но поставила кружку на пол и пить не стала. К печенью она тоже не притронулась, и я поняла, что дела совсем плохи. Элис обожает шоколадное печенье так же, как моя мама – кашу из экологически чистой крупы.
Она все лежала и смотрела в потолок. Я отхлебнула шоколада и подумала, чем бы я могла сейчас заниматься, будь я дома. Конечно, шоколада с печеньем дома нет, но обстановка, думаю, была бы повеселей. Да где угодно сейчас веселей, чем в комнате Элис. Я хотела помочь Элис, утешить ее, но не знала как. Затея с печеньем провалилась, а других идей у меня не было.
Как же я ненавижу трагедии. Мне хотелось всего-навсего нормальных каникул в компании лучшей подруги. Неужели это так много?
Лет через пятьсот Элис наконец заговорила. Голос у нее был тихий и хриплый, как будто она разучилась разговаривать. Может, и впрямь разучилась – не припомню, чтобы она когда-нибудь так долго молчала.
– Он действительно ее поцеловал? Ты уверена?
– Да, уверена, – ответила я и вздохнула. – Но не в губы, клянусь. Только в щечку.
– И что ты думаешь? – сказала Элис уже громче.
– Может, они просто друзья. Сейчас друзья сплошь и рядом при встрече целуются. У взрослых так принято. Наверняка они просто дружат.
Сама я, конечно, в это не верила. И зачем я рассказала ей про этот дурацкий поцелуй? Я была слишком потрясена, в этом все дело.
Элис меня не слушала.
– Интересно, когда она собирается нам о нем рассказать? Небось скоро приведет его домой, – размышляла она вслух. – Дети, познакомьтесь с Норманом, мы с ним очень близкие друзья, – сказала она голосом Вероники. Потом перекатилась на живот и ткнула кулаком в подушку. – Нельзя так с нами поступать. Нельзя. Я ей не позволю.
Ее боевое настроение мне не нравилось. Почему Элис не умеет принимать все как есть? Почему она всегда уверена, что может все изменить?
– Может, все не так плохо. Может, ты постепенно привыкнешь. Как другие дети, – сказала я как можно мягче.
Элис резко села и уставилась на меня.
– Я – не «другие дети». Я не собираюсь привыкать. Не собираюсь с ним дружить. Не собираюсь с ним разговаривать. Я не позволю ему вломиться в нашу семью. Я…
Она замолчала на полуслове.
– Ты что? – с опаской спросила я.
Она улыбнулась, но не ответила.
– Ну же, Эл. Говори. Что ты задумала? – В который раз я задавала вопрос и боялась ответа.
Элис снова улыбнулась.
