Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

Леви отказалась отвечать на суде на вопрос о моем профессорском звании, свидетельствует о том, что они не знают или не хотят знать весь размах моей деятельности, как и мое настоящее положение. Поэтому полное представление биографического и библиографического материала, всех монографий и моих трудов очень важно, в этой связи желательно иметь под рукой и Лондонский «Who is Who», дабы освежить их память.

Обладая таким огромным материалом для опровержения клеветы, Вы несомненно используете его самым лучшим образом во имя торжества Справедливости.

Искренне Ваш.

P. S. Я также обратил внимание на то, что «Солнце» не раз упоминает не относящиеся к делу вопросы, например, покупку картин в Европе, которая никак не связана с данным случаем клеветы.

Приложение:

1. Меморандум на 11 страницах.

2. Фотография диплома к королевскому Ордену Северной Звезды первой степени.

3. Перевод письма от Тибетского правительства, 1928 г.

4. Копия письма г-на Гейзли, Министерство иностранных дел, Лондон, 30 июля 1930 г.

5. Телеграмма Барта министру сельского хозяйства, 30 ноября 1934 г.

6. Копия письма из Гаймушо, 14 февраля 1935 г.

7. Копия сопроводительного письма из Посольства Японии, 7 марта 1935 г.

8. Копия газетной вырезки из «North China Star» от 21 сентября 1933 г. (письмо князя Де-вана).

№ 124

Родные наши Зин[а], Фр[ансис], Амр[ида] и Мор[ис],

Печально, что уже десятый день сегодня Е. И. болеет. Началось с ларингитного кашля и возжжения центров, а затем все это отозвалось сильнейшими сердечными болями. Только подумать, что почти все эти десять ночей Е. И. не может спать. Все это прискорбно. В эти нагнетенные дни нас сильно порадовало письмо Франсис от 9 декабря. Приятно слышать, что Фр[ансис] с таким воодушевлением дала свои показания 8-го. Всегда вспоминаю, как Фр[ансис] может убедительно и возвышенно говорить, как, например, на юбилейном собрании 1929 года или на прощальном завтраке 1934 года и на многих других знаменательных выступлениях. Также мы порадовались о том, как сердечно Фр[ансис] написала о прекрасном выступлении Мориса 8 дек[абря]. Все это очень знаменательно, и с внешней стороны, и с внутренней показывает, что Вы теперь действуете в полном единении и взаимопонимании. Так и продолжайте.

Итак, Фр[ансис] пишет, что 8 дек[абря] Хорш был уличен в краже документов, принадлежащих Морису. Вот до какого падения доводит злая воля. Вытащить из-под замка документы — ведь это является особо квалифицированным преступлением. Судьи как бы ни относились к делу, все же должны быть потрясены столь показательным законом. Личность, желавшая изгнать Вас всех из дома и угрожавшая Вам арестом, оказалась квалифицированным вором. Конечно, трудно предположить, какие именно достойные соглашения возможны с ворами, лжесвидетелями и клеветниками, но мы вполне понимаем, что и с нашей стороны должна быть какая-то формулировка приемлемых для нас условий. Во всяком случае, и судьи, и все наши адвокаты еще раз могли убедиться, с какими беспринципными личностями нам всем во имя правды приходится бороться. Не может быть, чтобы на суде, подобно доисторическому Китаю, внимание уделялось лишь тому, насколько каллиграфично написано представление о деле, ведь надо смотреть в существо происходящего и соизмерять прежде всего основные ценности. В своем письме Фр[ансис] правильно вспоминает о том, что те же самые харбинские газеты яростно обрушивались на американского вице-консула, выражаясь о нем абсолютно непристойно. И такого характера пресса для газеты «Солнце» является авторитетом. Во всяком случае, в своем ответе «Солнце» столько раз упомянуло слово «шпионаж», что одно это повторное упоминание уже является достаточным основанием, чтобы преследовать такую клевету. Мы вполне согласны с Фр[ансис], что чета Леви не без особых причин требует прекращения этого дела о клевете. Ясно, что эта чета со своим другом Гл[иином] является исключительным источником, подстрекавшим газету «Солнце» на такой рискованный шаг, как поминание слова «шпионаж». Надо надеяться, что наши адвокаты поймут, насколько легко ответить на такие неумно подтасованные замечания харбинских фашистов. Когда зайдет речь об образовательном цензе «Гейдельбергского доктора», Фр[ансис] не забудет, что она же писала для него приветствия и выступления, на которые он теперь ссылается. Вполне естественно, что мы предоставляли ему технически финансовую сторону, но из этого вовсе не следует, что мы все являлись какими-то деми [635]. Фр[ансис] совершенно правильно дала показание о большей ценности всех наших вкладов. Кроме того, следовало бы деталировать постоянно упоминаемый резиновый миллион. В докладе к Хорнеру поминается миллион сто семнадцать тысяч. Но ведь в таком случае и все экспедиционные суммы вошли в эту же цифру. Помню, как в 1929 году Морис предупреждал меня о том, сколь многое постороннее могло включиться в эту же цифру. Как жалки утверждения Хорша, старающиеся показать, что все дело началось с ним. Еще и еще раз напомните всем, что дело было начато не в 1922 году, когда подошел Хорш, а в 1921-м, когда о Хорше никто и не слыхал. Очень хорошо поминается соображение Брата о том, что Хорш воспользовался всем нашим престижем для того, чтобы, возвысившись в общественном положении, изгнать всех истинных учредителей культурного дела. Надеемся, что Хорнер не будет препятствовать скорейшему учреждению Общества. Ведь такое культурное учреждение как выражение общественного мнения совершенно необходимо. Независимо от каких бы то ни было соглашений, такие Общества уже существуют и в других странах. Поэтому было бы странно, если в Америке почему-то такое общественное учреждение было бы воспрепятствовано. Должны помнить судьи и о том, что помимо Хорша жертвователями учреждений были целый ряд лиц, помянутых в том же Хорнеровском репорте. Об этом не следует забыть. Также не забудьте о том, какие письма восторженные писала белокурая еще в 1935 году после своего отъезда. Полагаю, если сопоставить эти ее письма с ее лжесвидетельством о здоровье Е. И., сфабрикованном ею теперь, то даже мало знакомый с делом судья должен поразиться такой беспринципностью. Не произошло ли за это время еще каких-либо краж или насилия над картинами в Музее? Весьма знаменательно, что Плаут, как пишет Фр[ансис], уже полагает, что преступники могут дойти до того, чтобы подсыпать стекло в пищу. Значит, он постиг степень их преступности. Недалеко время, когда и все постигнут степень преступности трио. Как простуда Зины? Пусть бережется. Шлем всем Вам самые лучшие мысли.

Сердцем и духом,

Родной Рихард Яковлевич,

Спасибо Вам за Ваше прекрасное письмо, где Вы описываете некоторые данные о Пакте.