— О, подлая, бессердечная порода!
Стен посмотрел на часы:
— А ведь так никто и не пришел!
— А вот Эрвин молодец, пришел. Вы умница, Эрвин, — одобрила Эрна новоявленного Анатоля Курагина, лаская его взглядом.
— У меня есть причины, — осторожно пояснил Эрвин Грюне.
Луч прожектора скользнул по фигуре Акселя Хольма.
— Кто там в зале? — выкрикнул Стен Экман. — А, это вы, инспектор. Интересуетесь? Ничего нового! По-прежнему действующих лиц в пьесе больше, чем исполнителей. Хоть Астрид на Наташу назначай! Как, Астрид, согласилась бы? Текст ты знаешь…
Астрид, заволновавшись, даже привстала.
— Шучу, шучу, — успокоил ее Стен. — Тогда ни костюмера не будет, ни гримера, ни билетера, кто ты еще у нас?..
На глаза Астрид навернулись слезы.
— Я советую вам прекратить репетиции, — произнес Аксель Хольм. — Для этого у меня есть основания. Это опасно. Вы не согласны со мной? — неожиданно инспектор обратился к Эрвину Грюне.
— Я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, — ответил он словами Анатоля Курагина и лучезарно улыбнулся.
— Спасибо, но мы взрослые люди и отдаем отчет в своих действиях, — Стен был серьезен.
— Каждый из вас становится живой мишенью…
В это время в подъезд театра вошла Карин. Миновала пустой вестибюль и оказалась в зале.
— Карин? — удивился Аксель Хольм. — Ты почему здесь?
— По объявлению, — сказала Карин. — А вдруг из меня получится Наташа Ростова, а? Можно попробовать? — обратилась она к Стену Экману.
— Конечно, можно, — спокойно ответил Стен.
Тесное помещение мясной лавки. Мясо выдают по карточкам. Каждый следующий в очереди протягивает талончик и получает свой кусок, до половины запеленатый в бумагу. Делает пометку в талоне и вручает свертки Зандерс. На нем просторная куртка полувоенного образца, нарукавники. Чувствуется, что многие в публике относятся к нему с симпатией.
— Спасибо, Зандерс, дай Бог тебе здоровья, — говорит старушка. — Вот ведь и среди немцев есть неплохие люди.
— Лет пятнадцать здесь торгует. Как родные стали, — отвечает ей пожилая женщина.
Между собой шепчутся две женщины средних лет:
— К вам приходили из комитета помощи русским детям?
— Да, приходили: немного денег дала, игрушки…
— А я три пары носков связала… Шерсть достану — еще свяжу.
Зандерс слышит, о чем говорят в очереди.
— Шли бы напротив! Такая же лавка, — добродушно обращается он ко всем.
— Лавка такая, да мясо другое, — отвечают ему.
— Это верно. Там свиньи новой породы — гончие.
Люди улыбаются. И тут Зандерс видит, что в лавку вошел Эрвин Грюне.
— Извините. Мясо кончилось, — сообщает Зандерс. — После обеда подвезут…
Разочарованно загалдели покупатели.
Эрвин Грюне и Зандерс сидели в подсобке лавки, где один из мотоциклистов разделывал на колоде свиную тушу. Он делал это умело, но Зандерс, краем глаза наблюдавший за ним, судя по выражению лица, оставался недоволен.
— Не знаю, что делать, — сказал Эрвин Грюне. — Они продолжают. Взяли девочку на главную роль. Между прочим, девочка что надо! И, между прочим, дочь старшего инспектора уголовной полиции Акселя Хольма. Может быть, я, конечно, ошибаюсь, но этот Хольм, похоже, о чем-то начинает догадываться — плохо смотрит…
— А кто его вообще просит смотреть? — возмутился Зандерс. — Ему велели оставить это дело… А ты случано не наследил? — Зандерс подозрительно уставился на Грюне.
— Я уже свой у них. Роль дали.
— Ты помни о своей роли! Если премьера состоится, мы тебя… Понял? Придумай что-нибудь… Стрелять-то больше нельзя. Слишком много шума. Упрямые, значит… Может, дочкой займешься? Если у нее главная роль…
Эрвин Грюне задумался.
— Чего замолчал?
— Ее так просто не возьмешь, — неуверенно протянул Эрвин.
— Придумай что-нибудь, — сказал Зандерс и вдруг заорал на мотоциклиста:
— Как рубишь? Кости куда денем? Самого грызть заставлю! Дай сюда! — Зандерс отобрал топор.
— Может быть… Может, мне ей письмо написать? Так, мол, и так, вся моя жизнь у ваших ног, — размышлял вслух Грюне.
— Неплохая мысль, — Зандерс примеривался к туше.
— Может не получиться…
— Не получиться не может! — как отрубил Зандерс и начал с наслаждением разделывать тушу. — Помни о матери и сестре. Ты ведь хочешь, чтобы они оставались на свободе…
Грюне смотрел на Зандерса с испугом.
— Ладно, уже и в штаны наделал, — закончил рубить мясо Зандерс. — Возьми это, — он кивнул на сочные куски. — Подкорми артистов. Сытые сговорчивей голодных.
В театре шла репетиция. Карл стоял на сцене у кулисы, за его спиной, в глубине, пристроился со скрипкой Бруно Мильес. А Стен сидел в первом ряду партера. В середине зала расположились супруги Креппель, Эрна и Эрвин Грюне. Рядом с ним на сиденье — толстый портфель.
Все с восхищением следили за Карин, которая была одна на сцене.
Карин была озарена. То, как она держалась, говорила, двигалась, свидетельствовало о ее талантливости, доказывало, что роль по ней, что все у нее отлично получается. Она говорила радостно:
— Маман, Пьер Безухов нас отыскивает… (Карин посмотрела на Карла Монссона). Он мне обещал быть на бале и представить кавалеров… (Теперь она протянула руки в сторону Стена). Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама?.. Помните, он у нас ночевал в Отрадном…
В это время Эрна обратила внимание на портфель Эрвина и принюхалась:
— Принес? — шепнула она.
Эрвин кивнул.
— Даю реплику, — сказал Стен из первого ряда, — «однако на балу надо танцевать…»
Карин тут же откликнулась:
— Неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцевать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины?.. Нет, нет, это не может быть. Они должны же знать, как мне хочется танцевать, как я отлично танцую и как им весело будет танцевать со мною…
Бруно заиграл на скрипке, и Карин закружилась по сцене. Она танцевала, приостанавливалась и в паузах говорила текст Наташи Ростовой, как бы обращаясь через сцену к Экману — Болконскому:
— Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала… Но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами все это понимаем…
Пока Карин произносила свой монолог, Эрвин открыл портфель и стал передавать свертки с продуктами Креппелям и Эрне. Здесь было мясо, масло, кофе. Эрна с наслаждением обнюхала пакет с кофе. Креппели отдали деньги за мясо.
— Артист должен быть сытым, — шепнула Эрна, посылая Грюне воздушный поцелуй.
— Ты настоящая артистка, — возвратил Эрвин поцелуй.
Карин кружилась по сцене, а Стен одновременно говорил текст Болконского:
— Эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь и месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость… Если тур закончится возле меня, и она подойдет ко мне, то она будет моей женой…
Карин сделала последний изящный оборот и остановилась напротив Стена. Сияя, она сказала ему:
— Извините, нам совсем не дали поговорить.
Мелодия вальса, под который Карина танцевала на сцене, продолжает звучать, но теперь мы не можем сказать с точностью, какие именно инструменты рождают эти берущие за душу звуки. То ли голубое небо поет, то ли проплывающие в небе густозеленые, в синих тенях, кроны деревьев, а может быть, музыка эта звучит в сердцах Стена Экмана и Карин Хольм, которые едут на велосипедах по старому приморскому парку. Стен помолодел, будто свалился с плеч груз его нелегких забот, и сам себе — и нам тоже — кажется он сейчас совсем другим, открытым и восторженным.
— Вы чудо, Карин! Говорит Стен. — Когда вы с отцом, помните, подъехали на машине на Тегнера, я вдруг смотрю, нет, сначала я почувствовал — взгляд… Только взгляд. Смотрю: взгляд и больше ничего. Наташа Ростова прибыла к театру в полицейской машине. Разве не чудо!
— И вы тогда почувствовали?.. Я тоже. Я подумала: мы наверняка познакомимся. Так и вышло. Но если папа узнает, что с полицейской машины я пересела на велосипед, он задаст трепку!
