Потом они ехали молча. Неподалеку о берег плескалось море, скрипел песок под колесами, мягко шумели деревья.
Редкие прохожие удивленно оглядывались на счастливую пару.
В маленьком кинотеатрике Карин и Стен, сидя рядом, смотрят на экран. Идет хроника: события на Восточном фронте. Немецкие солдаты вешают партизан. Выбиты ящики из под ног, тела качаются на веревках. Среди них одна — женщина.
Глаза Карин распахнуты от ужаса. Она невольно прижалась плечом к плечу Стена.
Потом на экране замелькали титры художественного фильма. Очаровательная Марика Рокк в расклешенной юбочке едет на велосипеде и поет песенку. Подружки ее на велосипедах поспешают рядом.
Стен и Карин пробираются между рядами к выходу, сопровождаемые недовольными взглядами других зрителей…
Идут по улице.
— Я столько видел в своей жизни, — тихо говорит Стен, — что мне иногда кажется, что я живу сто лет, не меньше. В Испании из моего отделения в живых остался я один, Все погибли, и все погибали на моих глазах. Какие были ребята!
Карин молча слушала, потом осторожно спросила:
— У вас есть семья?
— Жена? — уточнил Стен, — Она умерла при родах. Когда я вернулся, ее уже не было. Не уберегли. А может, просто судьба. У меня сын! — с гордостью сказал Стен. — Моя мать назвала его Оскаром.
— Помните, маленькая княгиня как раз умирала при родах, когда Болконский вернулся с войны. И остался сын, Николушка…
— Да-да, как вы сразу это подметили, — удивился Стен. — Даже Карл не обратил на это внимания.
— Вы дружите с Карлом?
— Ближе у меня человека нет.
— А сын?
— Он еще маленький. Мы пока только идем навстречу друг другу. Я не хотел бы умереть сейчас. Я хочу быть рядом с сыном, пока он не станет все понимать. Я хочу передать ему, что есть во мне…
— Я пришла, — сказала Карин, остановившись у подъезда своего дома.
— Быстро стемнело, — огорченно произнес Стен.
Он стоял перед девушкой: чуточку растерянный большой ребенок, совсем не похожий на упрямого, волевого и смелого человека, каким его знали в театре.
Карин на мгновение прижалась к нему и, поднявшись на носки, поцеловала в щеку.
— До завтра! — сказала она, махнув рукой из подъезда.
Стен идет по песку вдоль моря, а перед ним резвится маленький Оскар.
— Папа, — кричит мальчик, — а море было всегда?
— Всегда. И деревья были всегда, и небо.
— А мы поплывем на пароходе?
— Конечно, поплывем.
— А когда?
— Когда кончится война.
— А это скоро?
— Не знаю.
— Бабушка сказала, я еще буду маленьким, а война кончится. Ты сегодня снова уедешь? — спросил Оскар.
— Уеду, потом приеду. Пошли домой, бабушка волноваться будет.
— Возьми меня в город…
Стен прижал мальчика к себе:
— В городе сейчас плохо…
Карин сидела перед зеркалом в гримерной, а Астрид колдовала над ее прической, примеряя шиньон — русскую косу.
— Ну что, нашел отец убийц — спросила Астрид.
Карин неопределенно пожала плечами.
— Ох-хо-хо! Времечко! — вздохнула Астрид.
— Но ты-то не унываешь, — заметила Карин.
— Хочешь совет? Чаще улыбайся! Вот плохо тебе, хоть в петлю лезь, а заставь себя улыбнуться — сразу легче станет. Это мне один пожилой господин дал такую рекомендацию. Когда он сообщил, что больше мы встречаться не будем, я по его же рецепту улыбнулась. Все в порядке! Он даже похвалил меня на прощание.
В гримерную заглянул и тут же исчез Эрвин Грюне. Астрид заметила его, сказала:
— Смотри, опять… Зря он, честное слово… Абсолютно не в моем вкусе.
Карин улыбнулась.
— Вот-вот, — поддержала ее Астрид. — Улыбайся! Проверено.
— Тебе никогда не бывает грустно? — спросила Карин.
— Никогда! Даже когда мой Диттер уходит ночевать к своей жене, я веселюсь.
— Что ж тут веселого?
— А я ее видела. Без смеха смотреть невозможно. На месте Диттера я бы всю ночь хохотала. До утра.
Когда Карин выходила из театра, ее окликнул Эрвин Грюне, который ждал на улице. Он был с кофром и фотокамерой.
— Карин, я должен вас сфотографировать, — сказал он. — Вот для этой витрины.
— Пожалуйста. Куда мне встать?
— Вот так хорошо!
Грюне несколько раз щелкнул аппаратом. Карин при этом, как заправская актриса, задорно меняла позы и выражение лица.
— Спасибо, — сказал Эрвин.
— Спасибо, — ответила Карин и совсем было собралась уходить, но Эрвин ее задержал.
Еще вот что… — сказал он смущенно и протянул конверт: — Я вам письмо написал.
— Письмо? — изумилась девушка. — А так сказать не можете?
— Так — я собьюсь, я не решаюсь, вы прочтите, сейчас…
Карин развернула письмо.
— Я буду вслух читать! — сообщила она.
Всем своим видом Эрвин выражал смущенное смирение.
Карин вслух прочитала:
— «С первой минуты, когда я вас увидел, я понял, что все в моей жизни переменилось. Я не надеюсь на счастье, знаю, что недостоин вашего внимания. Но я не могу не видеть вас каждую минуту, не слышать вашего голоса, не знать, что вы рядом. Я хочу, чтобы вы об этом знали».
— Ну, что вы скажете? — робко спросил Эрвин.
Карин пожала плечами и хотела вернуть письмо.
— Нет-нет, оставьте себе… Ну?
— Очень искренне написано, — сказала Карин. — Знаете, — добавила она грустно, — наверное, сейчас совсем не время влюбляться.
В большой квартире, специально снятой для артистов, в одной из комнат разговаривают Стен Экман и Карл Монссон.
Карл лежит на тахте, Стен вышагивает рядом и говорит:
— Я думал, что никогда, никогда уже не смогу полюбить. Ты не представляешь, какая это девушка!
— Почему не представляю? Представляю…
— Да, ты видел ее на сцене. Это удивительно. Но и это не вся она. Она Наташа и не Наташа. Она — Карин. Что мне делать, Карл, посоветуй!
— В таких делах трудно советовать. Ты взрослый человек… — замялся Карл.
— Вот, вот, именно! Я же стар для нее, у меня сын. Захочет ли она, поймет ли?.. Полюбит ли ее Оскар?.. — Стен продолжал метаться по комнате.
— Ты с ней объяснись, — сказал Карл, — послушай, что она скажет.
— Ты думаешь? Это не испугает ее? Идет война, гибнут люди. Это очень стыдно, что я полюбил в такое время?
Карл приподнялся, сел, подпер подбородок кулаком:
— Ты счастливый… — сказал он. — Полчаса назад я имел объяснение с Эрной. Мне все время было стыдно, что я вроде бы давал ей поводы надеяться… Короче, я предложил ей пожениться. Она согласилась.
— Поздравляю, — быстро поздравил Стен, продолжая оставаться в своих мыслях. — Все давно это ждали.
— Да я видел. Она ждет, все смотрят. Вот и разрубил разом. Перееду в ее комнату, — Карл потянулся. — Мы тебя приглашаем на дружеский ужин… Она где-то хороший кофе достала.
— Значит, ты считаешь, надо ей все сказать? — не слушая друга, говорил Стен. — Конечно, ты прав, если она — это она, как я ее понимаю, она все должна понять! Ах, Карл, как я счастлив! Я буду работать, как вол, как зверь, я сделаю наш спектакль, я докажу, что я молод еще, что я все могу, что я есть я, и она меня полюбит. Не сможет не полюбить…
В фотолаборатории, которая расположена в одном из подвальных помещений хутора, принадлежащего немецким разведчикам, Эрвин Грюне печатает фотографии Карин. Несколько ее увеличенных портретов уже висят на протянутом вдоль стены шнурке.
Эрвин вынимает из раствора очередной большой отпечаток, внимательно разглядывает его, вешает рядом с другими. Красный свет от фонаря придает всему зловещую таинственность.
Подумав, Эрвин решительно приспускает цилиндр фотоувеличителя, изображение Карин резко уменьшается, и вот он ножницами вырезает маленькую — в четверть ладони — фотокарточку Карин.
В этот момент к фотолаборатории по темному коридору бесшумно приближается профессор. Он заглянул в дверную щель и только тогда постучал. Он успел увидеть, как Эрвин что-то быстро спрятал вместе с бумажником в нагрудный карман, а потом уже открыл дверь.
