Франц Кафка
Охотник Гракх
Двое детей сидели на стене набережной и играли в кости. Мужчина на ступенях к памятнику читал газету в тени взмахнувшего саблей героя. Девочка у колодца наполняла вёдра водой. Продавец фруктов лежал рядом со своим товаром и смотрел на озеро. В глубине кафе сквозь пустые оконные и дверной проём виднелись двое за бутылкой вина. Владелец сидел впереди за столиком и дремал. К маленькому причалу, тихо скользя, словно несомая водой, подплыла барка. Мужчина в синем кителе вышел на берег и продел концы сквозь кольца. Двое других, в тёмных сюртуках с серебряными пуговицами, вынесли, следуя за боцманом, из барки носилки, на которых лежал человек, покрытый большим шёлковым платком в цветах и с бахромой.
Никто на набережной не обращал внимания на новоприбывших, даже когда они поставили носилки на землю, дожидаясь лодочника, ещё вязавшего концы, никто не подошёл поближе, не задал вопроса, не вгляделся пристальнее.
Лодочника ещё немного задержала женщина с ребёнком на груди, с распущенными волосами, показавшаяся на борту. Наконец, он пришёл, указал на охристый двухэтажный дом, прямолинейно возвышавшийся слева, носильщики подняли груз и внесли его сквозь низкие, но образованные тонкими колоннами ворота. Маленький мальчик открыл окно, заметил уже краем глаза, как группа исчезает в доме, и поспешно снова его закрыл. Ворота из плотно пригнанных досок тёмного дуба теперь тоже закрыли. Стайка голубей, летавшая вокруг колокольни, опустилась на землю перед домом. Как если бы их корм хранился в доме, собрались голуби у ворот. Один из них взлетел к окну второго этажа и постучал клювом в стекло. Это были белые, ухоженные, жизнерадостные звери. Широким взмахом швырнула им зерно женщина из барки, они подобрали его и перелетели к ней.
Мужчина в цилиндре с траурной лентой спустился по одному из узких, ведущих круто под гору переулков. Он внимательно оглядывал всё вокруг, ему до всего было дело, при виде мусора в закоулке он скривился. На ступенях памятника лежали фруктовые шкурки, проходя мимо, он скинул их вниз тростью. Он постучал во входную дверь, одновременно взяв цилиндр в затянутую чёрной кожей правую руку. Открыли сразу же, около пятидесяти маленьких мальчиков выстроились, образуя проход в длинном коридоре, и согнулись в поклоне.
Лодочник спустился по лестнице, поздоровался с господином, повёл его вверх по лестнице, на втором этаже обошёл вместе с ним двор, окружённый лёгкими, искусными ложами, и оба вошли, преследуемые на почтительном растоянии мальчиками, в прохладное большое помещение в глубине дома, напротив которого других домов уже не было -- только голая серо-чёрная плоскость скалы. Носильщики занимались установкой длинных свечей у изголовья носилок, они зажгли их, но светлее от этого не стало, только спокойно лежавшие тени, вспугнутые, шарахнулись по стенам. С носилок откинули платок. Там лежал мужчина с буйно разросшимися волосами и бородой, загорелой кожей, похожий на охотника. Он лежал, не двигаясь, казалось, бездыханный, с закрытыми глазами, и тем не менее, только обстановка указывала на то, что он мёртв.
Господин подошёл к носилкам, положил руку на лоб лежавшего, опустился на колени и начал молиться. Лодочник кивнул носильщикам, чтобы те покинули комнату, они вышли, отогнали мальчиков, столпившихся снаружи, и закрыли дверь. Господину тишина показалась недостаточной, он посмотрел на лодочника, тот понял и удалился через боковую дверь в каморку. Мужчина на носилках тотчас открыл глаза, болезненно улыбаясь, повернул лицо к господину и спросил: "Ты кто?" -- Господин без признаков удивления поднялся с колен и ответил: "Бургомистр Ривы."
Мужчина на носилках кивнул, указал слабо протянутой рукой на кресло и сказал, когда бургомистр последовал приглашению: "Я знаю, господин бургомистр, просто в первый момент я всегда всё забываю, всё идёт кругом и лучше задать вопрос, даже если я знаю ответ. Вам, вероятно, тоже известно, что я охотник Гракх."
"Конечно," -- ответил бургомистр. "Мне о вас сообщили сегодня ночью. Мы давно уже спали. И вдруг около полуночи моя жена закричала: "Сальваторе," -так меня зовут, -- "посмотри, в окне голубь!" Это действительно был голубь, но размером с петуха. Он подлетел к моему уху и сказал: "Завтра приедет мёртвый охотник Гракх, прими его от имени города"."
Охотник кивнул и просунул кончик языка между губами: "Да, голуби летят впереди меня. Как вы думаете, господин бургомистр, следует ли мне остаться в Риве?"
"Не могу сказать," -- ответил бургомистр. -- "Вы мёртвый?"
"Да," -- сказал охотник, -- "как видите. Много лет назад, должно быть, чрезвычайно много лет назад, я упал в Шварцвальде -- это в Германии -- со скалы, преследуя лань. С тех пор я мёртв."
"Но вы и живы тоже," -- сказал бургомистр.
"Отчасти," -- сказал охотник, -- "отчасти я жив. Моя лодка смерти сбилась с пути, одно неправильное движение руля, одно мгновение невнимательности лодочника, один отвлечённый взгляд на мою прекрасную родину, -- я не знаю, что это было, я знаю только, что остался на земле, и с тех пор моя лодка дрейфует по земным водоёмам. Так я, желавший лишь остаться в родных горах, скитаюсь посмертно по всем странам света."
"И никакой своей частью вы не находитесь на том свете?" -- спросил бургомистр, нахмурив лоб.
"Я," -- ответил охотник, -- "всегда на лестнице, которая ведёт туда. На этой бесконечно широкой парадной лестнице я слоняюсь -- то вверху, то внизу, то справа, то слева, всё время в движении. Из охотника я превратился в бабочку. Не смейтесь."
"Я не смеюсь," -- сказал бургомистр.
"Весьма разумно," -- сказал охотник. -- "Я всё время в движении. Но стоит мне продвинуться настолько, что передо мною брезжит вход, как я просыпаюсь в своей старой одинокой лодке посреди земных вод. Первородная ошибка моей тогдашней смерти насмехается надо мной в каюте. Юлия, жена лодочника, стучит в дверь и вносит утренний напиток той страны, у берегов которой мы плывём. Я лежу на деревянной койке, на мне -- это не очень приятное зрелище -- грязный саван, волосы и борода, чёрные с сединой, безнадёжно перепутаны, мои ноги накрыты большим, шёлковым женским платком в цветах и с длинной бахромой. У изголовья стоит церковная свеча и светит мне. На стене напротив висит маленькая картина -- очевидно, бушмен, целящий в меня копьём и прикрывающийся замечательно расписанным щитом. На кораблях встречаются глупые изображения, но это одно из самых глупых. В остальном моя деревянная клетка совершенно пуста. Через люк в боковой стене сквозит тёплый воздух южной ночи, и я слышу плеск воды о барку.
Здесь лежу я с тех пор, как я, тогда ещё живой Гракх, преследовал лань дома, в Шварцвальде, и упал со скалы. Всё шло по заведённому порядку. Я охотился, упал, истёк кровью в лощине, умер, и эта барка должна была отвезти меня на тот свет. Я ещё помню, с какой радостью я растянулся в первый раз на этой койке. Никогда не доводилось горам слышать такого моего песнопения, как довелось этим тогда ещё неясным четырём стенам.
Я с удовольствием жил и с удовольствием умер, со счастьем скинул я на пол, едва успев вступить на борт, жалкую поклажу из фляжки, ягдташа, ружья, которую носил всегда с достоинством, а в саван нырнул подобно невесте, ныряющей в свадебное платье. Здесь я лежал и ждал. Потом случилось несчастье."
"Печальная судьба," -- сказал бургомистр, защищаясь поднятой рукой. -- "И вы совершенно в ней не виноваты?"
"Нет," -- ответил охотник, -- "я был охотником -- может быть, это моя вина? Я был назначен охотником в Шварцвальде, где тогда ещё водились волки. Я ждал в засаде, стрелял, снимал шкуру -- это моя вина? Мою работу благославляли. "Великий охотник Шварцвальда," называли меня. Это вина?"
"Я не вправе судить," -- сказал бургомистр, -- "но мне кажется, в этом нет вины. Но кто же тогда виноват?"
"Лодочник," -- сказал охотник. -- "Никто не прочтёт того, что я сейчас пишу, никто не придёт мне на помощь; если б вышло постановление мне помочь, все двери всех домов остались бы запертыми, все лежали бы в постелях, с головой накрывшись одеялами, весь свет -- как ночные покои. У этого есть и хорошая сторона, потому что никто обо мне не знает, а если бы знал -- то не знал бы моего временного пристанища, не мог бы меня там задержать, не мог бы мне помочь. Мысль о том, чтобы мне помочь -- болезнь, и больного следует положить в постель и лечить.
Я это знаю, и поэтому не зову на помощь, даже когда я временами -- вне себя, как, например, сейчас -- очень сильно об этом думаю. Но для того, чтобы прогнать эти мысли, достаточно оглядеться по сторонам и осознать, где я нахожусь, и -- я, наверное, могу это утрверждать -- где я сотни лет живу."
"Из ряда вон," -- промолвил бургомистр, -- "из ряда вон. И теперь вы намереваетесь остаться у нас, в Риве?"
"Не намереваюсь," -- ответил охотник с улыбкой и положил, чтобы смягчить насмешку, руку на колено бургомистра. "Я здесь, больше я ничего не знаю и не могу сделать. Моя лодка неуправляема, она плывет с ветром, дующим в нижних эшелонах смерти."
