сосны, ветви которой шевелил легкий ветерок, и ощущая чувственный жар послеполуденного солнца, разбрызгивавшего ослепительные веснушки по клетчатой скатерти, они выпили бутылку вина. Встав из-за стола, Томми подошел к ней сзади, положил ладони на плечи и, скользнув ими вдоль рук, стиснул ей пальцы. Они прижались друг к другу щеками, потом губами, и она задохнулась – наполовину от страсти, наполовину от неожиданного изумления тем, сколь сильна оказалась эта страсть…
– Нельзя ли на время отправить куда-нибудь детей с гувернанткой?
– У них урок музыки. К тому же я в любом случае не хочу здесь оставаться.
– Поцелуй меня еще раз.
Позднее, в машине, на пути в Ниццу, она подумала: значит, у меня плутоватый взгляд, да? Ну и прекрасно – лучше быть плутом в здравом уме, чем сумасшедшей святошей.
Его уверенность словно бы освобождала ее от ответственности и чувства вины, и при мысли о том, что она стала другой, ее пронизывала дрожь восторга. Перед ней открывались новые перспективы, где маячили лица множества мужчин, которых она не была обязана слушаться и даже любить. Она сделала глубокий вдох, передернула плечами и повернулась к Томми:
– Нам обязательно ехать до самого вашего отеля в Монте-Карло?
От неожиданности он затормозил так резко, что завизжали шины.
– Нет! – воскликнул он. – Господи, я никогда не был так счастлив, как в эту минуту.
За Ниццей дорога, бежавшая вдоль кромки синего моря, стала подниматься в гору, карнизом огибая уступ средней высоты. Но Томми резко свернул к берегу, выехал на тупой мыс и остановился у тыльной части небольшого прибрежного отеля.
На миг откровенность происходящего испугала Николь. У стойки какой-то американец вел нескончаемую дискуссию с портье по поводу курса обмена валют. Пока Томми заполнял бланки регистрации – свой на настоящее, ее на вымышленное имя, – она стояла поодаль, внешне спокойная, но внутренне чувствуя себя несчастной. Их номер, выходивший окнами на море, был почти аскетичным и почти чистым, окна были затенены, чтобы солнечные блики, отражавшиеся от воды, не слепили постояльцев. Непритязательное пристанище для непритязательных удовольствий. Томми заказал два коньяка и, когда дверь за официантом закрылась, уселся в единственное кресло – загорелый, покрытый шрамами, мужественно-красивый, с выгнутыми дугой бровями, одна чуть приподнята – ни дать ни взять приготовившийся к проказам дух-озорник Пак или нешуточный сатана. [71]
Не допив коньяк, они вдруг оба поднялись и двинулись навстречу друг другу, а уже в следующий миг сидели на кровати, и он осыпал поцелуями ее колени. Ее сопротивление было недолгим, как агония обезглавленного животного, и вскоре она уже забыла и о Дике, и о своем новом плутоватом взгляде, и даже о Томми, а лишь все больше и больше, минута за минутой, отдавалась происходящему.
…Когда он встал и, подойдя к окну, раздвинул жалюзи, чтобы посмотреть, что за шум нарастает под их окном, она мысленно отметила, что он смуглее и крепче Дика, солнечный свет выгодно оттенял мускулы, похожие на скрученные веревки. Был момент, когда он тоже забыл о Николь. Через секунду после того, как его плоть разъединилась с ее плотью, у Николь возникло предчувствие, что все будет не так, как она себе представляла. Она испытала безотчетный страх, предшествующий всякому эмоциональному потрясению – радостному или печальному – с той же неизбежностью, с какой раскат грома предвещает грозу.
Осторожно выглянув с балкона, Томми доложил:
– Вижу только двух женщин, которые сидят на нижнем балконе в креслах-качалках и беседуют о погоде.
– И это они производят такой шум?
– Нет, шум идет откуда-то из-под их балкона. Вот послушай.
Где-то на юге, в хлопковом крае
Пустуют отели, не процветая,
Тошно глядеть…
– Это американцы.
Лежа на спине и широко раскинув руки, Николь глядела в потолок; от испарины пудра на ее коже превратилась в молочную пленку. Ей нравились пустота этой комнаты, жужжание одинокой мухи где-то над головой. Придвинув кресло к кровати, Томми смахнул с него одежду, чтобы сесть. Малость этой кучки их общей одежды на полу – ее невесомое платье, сандалии и его брюки – тоже нравилась ей.
Разглядывая ее удлиненный белый торс, резко переходящий в загорелые бедра с одной стороны и заканчивающийся таким же загорелым лицом в обрамлении темных волос – с другой, он вдруг рассмеялся, а потом сказал серьезно:
– Ты похожа на новорожденную.
– С плутоватым взглядом.
– Ну, это я исправлю.
– Плута очень трудно исправить – особенно если он сделан в Чикаго.
– Я знаю все лангедокские народные средства.
– Поцелуй меня, Томми. В губы.
– Как это по-американски, – сказал он, исполняя ее просьбу. – Когда я в последний раз был в Америке, мне там встречались девушки, которые готовы были искусать тебя и дать искусать себя до крови, но дальше – ни-ни.
Николь приподнялась на локте и сказала:
– Мне нравится эта комната.
– На мой вкус, немного бедновата. Но я рад, что ты не дотерпела до Монте-Карло, дорогая.
– По-твоему, только немного? А по-моему, она восхитительна именно своей пустотой – как те голые столы, которые любили рисовать Сезанн и Пикассо.
– Ну, не знаю. – Он даже не пытался понять ее. – Опять этот шум. Черт, там что, кого-то убивают?
Он снова подошел к окну и доложил:
– Кажется, там дерутся два американских матроса, а многочисленные товарищи их подзадоривают. Наверняка они с вашего линкора, стоящего здесь на рейде. – Обернув полотенце вокруг бедер, он вышел на балкон. – Их курочки тоже с ними. Теперь, кажется, так принято: женщины следуют за кораблем с места на место – но что это за женщины! При их-то матросском жалованье они могли бы найти себе что-нибудь и получше! Видела бы ты, какие женщины сопровождали армию Корнилова! Меньше чем на балерин мы даже не смотрели!
Он знал столько женщин, что само это слово для него ничего не значило, и это радовало Николь: значит, она сможет удерживать его до тех пор, пока ее личность будет превосходить для него привлекательность ее тела.
– Ну-ка, наподдай ему по самому болезненному месту!
– Дава-а-ай-дава-а-ай!
– Эй, правой, правой бей!
– Ну же, Дульшмит, сукин ты сын!
– Та-а-ак! Та-а-ак его!
Томми вернулся в комнату.
– Похоже, нет смысла здесь оставаться, согласна?
Она согласилась, но прежде чем начать одеваться, они снова прильнули друг к другу и на недолгое время почувствовали себя не хуже, чем в каком-нибудь дворце…
Наконец одевшись, Томми снова вышел на балкон и воскликнул:
– Вот это да! Эти две дамы в качалках даже с места не сдвинулись! Пытаются делать вид, что ничего не происходит. Они приехали сюда экономно провести отпуск, и весь американский флот в полном
