трещина прошла от пола до потолка, причем наверху она была значительно шире.
Отбросив погасшую спичку, Армин вернулся в комнату и зажег электрический свет.
При виде его серьезного, даже какого-то торжественного лица Жофка заскулила не своим голосом. Но Армин, уже не обращая на нее внимания, произнес тревожно вздрагивающим голосом, какой бывает даже у бесстрашных мужчин при пожаре, наводнении или другой непосредственной опасности:
— Собирай, Жофка, что у тебя есть и что успеешь, и беги отсюда как можно скорее. Да не по главной лестнице, а по винтовой, она надежнее! На, возьми это, да торопись, теперь все пойдет быстро! — И он придвинул к ней конверт с деньгами, лежавший на столе.
Жофка не шевельнулась; она стояла, вытаращив полные слез глаза, зубы ее явственно выбивали дробь, отчего прерывистым становился протяжный жалостный вой, рвавшийся из ее горла. По виду ее нельзя было сказать, поняла ли она распоряжение Армина.
— Не слышишь, что говорю? Скорее прочь отсюда, не то погибнешь! — И он тряхнул ее, чтобы она очнулась и поняла положение.
А она, как будто его руки причинили ей сильную боль, заплакала навзрыд с детским упрямством и бросилась в его объятия, словно момент для этого был самым подходящим; вцепилась в его плечо:
— Без тебя не уйду!
Только эти слова и можно было разобрать под непрерывный лязг ее зубов и монотонный вой. Она соскользнула на пол, обняла его ноги, но тотчас выпрямилась и, не вставая с колен, вскрикнула пронзительно, как капризный ребенок, — видно, что-то страшное послышалось ей со стороны окна, — после чего продолжала выть.
Армин, сделав над собой усилие, разом вернул себе самообладание и рассудительность. В голове его вспыхнуло воспоминание о вчерашнем вечере, когда Жофка писала письмо, а он размышлял о своих отношениях с женщинами, и он подумал: «Быть может, эта Жофка — единственная, которая ради меня самого...»
Если и был подходящий момент испытать ее, то именно теперь, когда она вне себя от ужаса. Если он убедится, что для него возможно на свете счастье, и сделает это быстро — успеет еще бежать с ней отсюда за этим счастьем!
Он поднял ее, крепко обнял, поцеловал в губы и молвил с жаром:
— Беги же, дорогая моя девочка, гибель приближается с каждой минутой, жалко ведь, если погибнешь, такая молодая и хорошенькая — кто-нибудь еще будет счастлив с тобой. Уходи скорей и не забывай Армина Фрея, горбуна с «Папирки»! — И он опять пододвинул к ней конверт.
Жофка на него и не взглянула.
Она стала дергать Армина, схватила его за рукав и, постанывая от усилий, потащила к двери — он даже, подчиняясь ей, сделал несколько шагов. Нечеловеческая сила, с какой она увлекала его за собой, почти убедила его в том, что Жофка не притворяется. Но Армину нужно было еще большее доказательство. И, бросившись на кушетку, он заявил:
— В моей судьбе написано, что я погибну с «Папиркой», вместе с нею рухну в пропасть, как есть! Ты же, Жофка, беги и помни! Скорее, в любую минуту будет поздно!
Теперь притворялся он, ибо с уверенностью в ее любви в нем возрастала любовь к жизни. Неважно, кто она такая. Простая девка? Ну и что! Она единственная, кто его любит!
— Я боюсь одна, на лестнице темно, проводи меня, а потом хочешь, возвращайся! — молвила Жофка.
«Наивная хитрость! — решил Армин. — Едва мы окажемся внизу, она уже не пустит меня наверх!»
— Ты отлично знаешь, где выключатель, сто раз бегала вниз-вверх! Спасайся, пока возможно, а меня предоставь моей судьбе! — А сам не мог дождаться мгновения, когда встряхнется, возьмет ее за руку и скажет: «Пойдем!»
— Армин! — впервые назвала она его по имени. — Господом богом прошу, ради Христа — пойдем! Ой, мамочки, бежим! — В ее крике, в словах, привычных для девиц ее круга, слышалось подлинное отчаяние. — Ой, мне ужасти как страшно!
И она разревелась безутешно, как маленькая, всхлипывая и захлебываясь. Но скоро она подавила плач и кинулась к Армину, вцепилась в его запястье и так завопила, что лестница отозвалась эхом на этот вопль. Глаза ее вышли из орбит, на висках набрякли вены, у нее поистине был вид безумной.
Еще последнее испытание, и если она его выдержит — он будет принадлежать ей до самой смерти, он на руках вынесет ее отсюда, если понадобится...
Армин приподнялся на кушетке, сел, изображая крайний испуг.
— Слышала? — спросил ее голосом, от какого самому стало жутко. — Слышишь? — и показал на пол.
В эту минуту, правда, не слышно было ничего, но Армин, прислушавшись еще, поспешно вскочил, сунул конверт ей в руки, схватил ее за плечи, повернул и подтолкнул к выходу:
— Скорей же, скорей, не мешкай и не думай обо мне! Моя судьба решена бесповоротно. Но и ты оглянуться не успеешь, как погибнешь! Спасайся!
— Да тут мало, на двоих-то! — сорвалось вдруг у Жофки с совершенно иным оттенком — совсем не того ожидал Армин.
Он даже не сразу понял — чего мало; но дрожащая ее рука держала конверт...
— Ах! — вырвалось у него. — Денег тебе мало на двоих!
В голове его промелькнуло — она ведь видела, как он показывал свои деньги Уллику... И Армин мгновенно отрезвел.
— Значит, все-таки у тебя кто-то есть? Значит, ты зря отпиралась! Но того, что в конверте — а ты уже знаешь, что там такое, — достаточно, чтоб завести счастливую семью, так что оба молитесь за меня всю вашу жизнь!
Он уже насмехался, совсем забыв о грозной ситуации.
— И вовсе не поэтому, — с поразительным хладнокровием возразила Жофка, — а потому, как я уже на третьем месяце!
И она положила руку себе на живот.
— Женщина, поклянись! — вскричал Армин, бессознательно сжимая ее руки в своих, словно в тисках.
Чтобы исполнить его требование, Жофке пришлось силой выдернуть свою правую руку, и она подняла в клятве три дрожащих пальца.
— Что же ты вчера ничего не сказала?!
— Потому что вчера я еще не была уверена, только сейчас знаю точно!
Она говорила спокойно, изо всех сил подавляя волнение, и это удалось ей настолько, что зубы ее перестали стучать, хотя подбородок дрожал по-прежнему. Армин смотрел на нее в глубоком изумлении.
— Если это так, тогда... — Он
