Через час он вышел и не спеша направился в сторону Монмартра, вверх по улице Пигаль, на площадь Бланш. Дождь перестал; по-вечернему одетые люди высаживались из такси у дверей кабаре, в одиночку и по двое прохаживались cocoties[*Уличные девицы (франц.)], было много негров. Он миновал освещенный подъезд, из которого доносилась музыка, и, почуяв что-то знакомое, остановился, - это оказалось заведение Бриктопа, и сколько часов сюда ухнуло, сколько денег. Еще несколько дверей, и еще одно полузабытое место давних сборищ; он опрометчиво заглянул в дверь. Тут же с готовностью грянул оркестр, вскочила на ноги пара профессиональных танцоров, и с возгласом: "Милости просим, сэр, поспели к самому сбору!" - к нему устремился метрдотель. Чарли поспешил убраться. Да, думал он, для такого нужно черт те сколько выпить.
У Зелли было закрыто, и сомнительные гостинички по соседству прятали свои облезлые стены в темноте, зато на улице Бланш светились огни, слышался бойкий говор парижан. "Пещеры поэтов" не стало, но по-прежнему разверзали пасти кафе "Рай" и кафе "Ад" - и даже, у него на глазах, заглотнули скудное содержимое туристского автобуса - одного немца, одного японца и чету американцев, которая покосилась на него испуганно.
Вот и все, к чему сводился Монмартр, его старания, ухищрения. Порок и расточительство обставлены были совершенно по-детски, и Чарли вдруг осознал, что значат слова "вести рассеянный образ жизни" - рассеять по ветру, обратить нечто в ничто. В предутренние часы всякий переход из одного заведения в другое был как бы резкий скачок в иное человеческое состояние, скачок в цене за возможность все более замедлять свой ход.
Вспомнились тысячные бумажки, отданные в оркестр за то, что сыграли по заказу одну вещицу; сотенные бумажки, брошенные швейцару за то, что кликнул такси.
Впрочем, все это отдавалось не даром.
Все это, вплоть до совсем уж дико промотанных денег, отдавалось, как мзда судьбе, чтобы не вспоминать главное, о чем только и стоило помнить, о чем теперь он будет помнить всегда, - что у него забрали ребенка, что жена скрылась от него на вермонтском кладбище.
В пронзительном свете brasserie[*Пивная (франц.)] с ним заговорила женщина. Он взял для нее омлет и кофе, потом, стараясь не встречаться с ее зазывным взглядом, дал ей двадцать франков, сел в такси и поехал в гостиницу.
II
Когда он проснулся, стоял осенний солнечный день - подходящая погода для футбола. Вчерашняя хандра прошла, встречные на улице радовали глаз. В двенадцать он сидел против Онории в "Ле Гран Ватель" - из всех знакомых ресторанов только этот не приводил на память ужины с шампанским, долгие обеды, которые начинались в два пополудни и завершались в расплывчатых, мутных сумерках.
- Ну, а как ты насчет овощей? Возьмем тебе что-нибудь?
- Давай.
- Есть epinards[*Шпинат (франц.)], chou-fleur[*Цветная капуста (франц.)], морковка есть, haricots[*Стручковая фасоль (франц.)].
- Chou-fleur, если можно.
- Еще что хочешь?
- Я за обедом больше не ем.
Официант переигрывал, изображая, как любит детей.
- Qu' elle est mignonne la petite! EIle parle exactement comme une francaise[*Что за милая девчурка! И говорит совсем как француженка (франц.)].
- Что скажешь насчет сладкого? Или подождем, там видно будет?
Официант скрылся. Онория с надеждой взглянула на отца.
- Что мы сегодня будем делать?
- Первым долгом идем на улицу Сент-Оноре в магазин игрушек, и ты выбираешь, что твоей душе угодно. Потом едем в театр "Ампир" на утренник.
Она помялась.
- Утренник - это хорошо, а в игрушечный лучше не надо.
- Почему?
- Ты уже мне привез куклу. - Кукла была при ней. - И потом, у меня и так много всего. Мы ведь теперь не богатые, правда?
- .И не были никогда. Но сегодня тебе будет все, что пожелаешь.
- Ладно, - покорно согласилась она.
Когда рядом были мать и няня-француженка, он считал нужным держаться строго, теперь он ломал все, чем отгораживался от нее раньше, учился быть терпимым - она должна была найти в нем и отца и мать, должна знать, что он не останется глух ни к одному ее зову.
- Я хочу познакомиться с тобой поближе, - серьезно сказал он. - Во-первых, разрешите представиться. Я - Чарлз Джей Уэйлс, живу в Праге.
- Ой, папа! - У нее голос сорвался от смеха.
- А вас как зовут, позвольте узнать? - не отступался он, и она мгновенно включилась в игру.
- Онория Уэйлс, живу в Париже, улица Палатин.
- Одна или с мужем?
- Одна. Я не замужем.
Он указал на куклу.
- Но я вижу, у вас ребенок, мадам.
Обидеть куклу было выше сил, Онория прижала ее к груди и быстро нашлась:
- Верно, я была замужем, а теперь - нет. У меня муж умер.
Чарли поспешно задал другой вопрос:
- И как же зовут вашу девочку?
- Симона. В честь моей школьной подружки, самой лучшей.
- Я так доволен, что у тебя успехи в школе.
- На третьем месте в этом месяце, - похвалилась она. - Элси всего на восемнадцатом, по-моему... - Элси была ее двоюродная сестра, - А Ричард и вовсе в хвосте.
- Нравятся они тебе, Ричард и Элси?
- Да, вполне. Ричард очень нравится, и она тоже ничего.
Он спросил осторожно, как бы между прочим:
- А тетя Марион и дядя Линкольн - из них кто больше?
- Наверно, дядя Линкольн все-таки.
С каждой минутой он все острее ощущал ее присутствие. Когда они входили, вслед им шелестело "...прелесть", и сейчас молчание за соседним столиком посвящено было ей, ее разглядывали открыто, словно цветок, который не способен чувствовать, что им любуются.
- Почему я живу не с тобой? - внезапно спросила она, - Потому что мама умерла?
- Тебе полезно здесь пожить, подучишь французский как следует. Папе трудно было бы так хорошо за тобой смотреть.
- За мной больше не нужно особенно смотреть. Я все умею сама.
Они выходили из ресторана, как вдруг его окликнули двое, мужчина и женщина.
- Ба, Уэйлс собственной персоной!
- Лорейн, сколько лет... Здравствуй, Дунк.
Нежданные тени из прошлого - Дункан Шеффер, приятель и однокашник по колледжу, Лорейн Куолз, хорошенькая пепельная блондинка лет тридцати, из той компании, с чьей помощью в то бесшабашное времечко три года назад месяцы пролетали, как короткие дни.
- Муж в этом году приехать не мог, - ответила она на его вопрос. - Вконец обнищали. Определил мне двести в месяц и пожелал истратить их наихудшим для себя образом... Девочка ваша?
- Может быть, вернешься, посидим? - спросил Дункан.
- Рад бы, да не могу. - Хорошо, что было чем отговориться. Как всегда, он не остался равнодушен к дразнящему, влекущему обаянию Лорейн, однако ритм его жизни был теперь иной.
- Тогда пообедаем вместе? - спросила она.
- Если бы я был свободен. Вы мне оставьте ваш адрес, и я вам позвоню.
- Чарли, у меня подозрение, что вы трезвый, - осуждающе сказала она. Дунк, я, кроме шуток, подозреваю, что он трезв. Ущипните-ка его, и мы проверим.
Чарли показал глазами на Онорию. Они прыснули.
- Ты-то где живешь? - недоверчиво спросил Дункан. Чарли помедлил, называть гостиницу не было никакой охоты.
- Еще не знаю толком. Лучше все-таки я вам позвоню. Мы идем на утренник в театр "Ампир".
- Вот! Как раз то, что мне надо, - сказала Лорейн. - Желаю смотреть клоунов, акробатов, жонглеров. Дунк, решено, чем заняться.
- У нас еще до этого есть дела, - сказал Чарли. - Там, вероятно, увидимся.
- Ладно уж, сноб несчастный... До свидания, красивая девочка.
- До свидания.
Онория сделала вежливый книксен.
Как-то некстати эта встреча. Он им нравится, потому что он занят делом, твердо стоит на ногах - он сейчас сильней, чем они, оттого они льнут к нему, ища опору в его силе.
В театре Онория гордо отказалась сидеть на сложенном отцовском пальто. Она была уже личность, с собственными понятиями и правилами, и Чарли все сильней проникался желанием вложить в нее немножко себя, пока она не определилась окончательно. Тщетно было пытаться узнать ее близко за такой короткий срок.
После первого отделения, в фойе, где играла музыка, они столкнулись с Дунканом и Лорейн.
- Не выпьешь с нами?
- Давайте, только не у стойки. Сядем за стол.
- Ну, образцовый родитель.
Слушая рассеянно, что говорит Лорейн, Чарли смотрел, как глаза Онории покинули их столик, и с нежностью и печалью старался угадать, что-то они видят. Он перехватил ее взгляд, и она улыбнулась.
- Вкусный был лимонад, - сказала она.
Что это она такое сказала? Что он рассчитывал услышать? В такси, на обратном пути, он притянул ее к себе, и ее голова легла ему на грудь.
- Дочка, ты маму вспоминаешь когда-нибудь?
- Иногда вспоминаю, - небрежно отозвалась она.
- Мне хочется, чтобы ты ее не забывала. Есть у тебя ее карточка?
- Есть, по-моему. У тети Марион - наверняка есть. А почему ты хочешь, чтоб я ее не забывала?
- Она тебя очень любила.
- И я ее.
Они на минуту примолкли.
- Пап, я хочу уехать и жить с тобой, - сказала она вдруг.
У него забилось сердце, он мечтал, чтобы это случилось в точности так.
