Цзы Цзюнь и выскажу ей все мое раскаяние и всю мою скорбь… Я буду молить ее о прощении. Или пусть пламя ада охватит меня и испепелит мои раскаяния и скорбь… В вихре возмездия и пламени, я сожму в своих объятиях Цзы Цзюнь и вымолю ее прощение. Я дам ей радость… Но все это только увеличивает пустоту на моем новом жизненном пути. У меня остались только ночи ранней весны, а они такие длинные. Я живу. Я должен сделать первый шаг на новом жизненном пути. Первый шаг, это – написать о моем раскаянии и скорби, о Цзы Цзюнь не о себе… Для похорон Цзы Цзюнь у меня остается только плач, похожий на пение. Забытые похороны… Я хочу забыть все… Ради себя я не хочу больше думать о похоронах Цзы Цзюнь, я не хочу больше думать о забвении. Я хочу сделать первый шаг и вступить на путь новой жизни. Я хочу искренне и глубоко погрузиться в скорбь моего сердца и молча идти вперед, влекомый скорбью и раскаянием.
Как я теперь вспоминаю, мое первое знакомство с Вэй Лянь-тао было не совсем обыкновенным, оно произошло в начале и в конце похорон. Я жил тогда в городе «S» [51]. Люди часто говорили о нем. Все утверждали, что он отличается некоторыми странностями. Он изучал зоологию, а впоследствии стал преподавателем истории в средней школе. С людьми он был бесцеремонен и любил вмешиваться в чужие дела. Он часто говорил, что семью нужно разрушить. Бывало, как только получит жалование, сразу же, не медля ни одного дня, посылал деньги своей бабушке. Кроме всего этого, были еще различные мелкие поводы для сплетен о нем. Итак, он был в городе «S» человеком, который давал пищу для разговоров.
Однажды осенью я жил в Хэньшишане [52], в доме своих родственников. Их фамилия была Вэй, они также были родственники Лянь-тао. Семья Вэй тоже не понимала его и считала его чем-то вроде иностранца.
– На нас он совсем не похож – говорили они.
Во всем этом не было ничего удивительного. Просвещение в Китае хотя и развилось за последние несколько лет, но в Хэньшишане не было даже начальной школы. Во всей деревне только и был один Лянь-тао, получивший образование вне ее пределов. В глазах деревенских жителей, он, конечно, был человеком странным. Кроме того, ему еще и завидовали, говоря, что он много зарабатывает. В начале весны в деревушке появилась эпидемия дизентерии. Я перепугался и собирался уехать в город. Как раз в это время прошел слух, что заболела бабушка Лянь-тао. Она была очень стара и поэтому заболела серьезно. В Хэньшишане не было ни одного доктора. Из ближайших родственников у Лянь-тао только и была бабушка. Она держала прислугу и жила очень просто. Сам Лянь-тао потерял своих родителей еще в детстве и воспитывался у бабушки. По слухам, жилось ей раньше очень трудно, а теперь она жила в покое, в тиши. В семье у нее никого не было. И это тоже все считали очень странным.
От Хэньшишаня до города было сто ли, а по реке – только семьдесят. Мы отправили нарочного, чтобы вызвать Лянь-тао к его больной бабушке. На дорогу в оба конца требовалось, самое малое, четыре дня. Жители Хэньшишаня были самые простые и такой случай заставлял всех интересоваться новостями. На следующий день прошел слух, что болезнь старухи осложнилась и что она едва ли выживет. На четвертый день она умерла. Ee последние слова были:
– «Почему не дали мне посмотреть на Лянь-тао?»
Старшие в роде, близкие родственники, вся ее родня, просто досужие люди сразу же собрались в доме. Они обсуждали приезд Лянь-тао. Нужно приступать к похоронным обрядам. Гроб и погребальное платье были приготовлены заранее и это не вызывало затруднений. Самой главной их заботой было как им поступить с этим «большим внуком». Они подозревали, что он, наверное, захочет все похоронные обряды повернуть по-новому. На этом собрании они порешили приготовить условия, которым он должен обязательно подчиниться. Первое – одеться во все белое [53], второе – пригласить подходящего даосского монаха для совершения всех похоронных обрядов. Короче говоря, чтобы все было по старинке. Посовещавшись еще немного, они решили собраться снова в день приезда Лянь-тао, чтобы «установив позиции, при взаимной поддержке», вести с ним решительный разговор. Деревенские жители глотали слюнки в ожидании новостей. Они знали, что Лянь-тао, с «заморским образованием», принадлежит к новой партии и что он никогда не считался со старыми обычаями, поэтому должны начаться самые невероятные недоразумения, или же он может выкинуть что-нибудь сверх всякого ожидания. По слухам, Лянь-тао приехал домой после полудня. Как только он вошел в дверь, он совершил поклон духу своей бабушки. Старшие родственники сразу же стали действовать по заранее выработанному плану, они пригласили его в зал, сначала долго говорили о разных посторонних вещах, а потом перешли к самому главному. Говорили они очень дружно, а он ни на что не возражал. Наконец все высказались и тишина наполнила комнату. Все напряженно смотрели ему в рот. Выражение его лица нисколько не изменилось и он очень просто ответил:
– «Делайте все, что хотите».
Это было сверх ожиданий. Тяжесть спала с их плеч, но сразу же им стало казаться, что стало еще тяжелее. От этой неожиданности все насторожились. Деревенские жители, интересовавшиеся новостями, были разочарованы и из уст в уста передавали:
– Странно, он сказал делайте все, что хотите. Посмотрим, что из этого выйдет. Если все можно, это значит можно поступать по старинке.
И хотя ничего особенного еще не произошло, но всех тянуло рассмотреть, что происходит в доме. С наступлением сумерек перед домом собралось много народу. Я тоже был в толпе, а перед этим я послал курительные свечи. Когда я вошел в дом, Лянь-тао как раз одевал покойницу. Он был небольшого роста, худощавый, с длинным квадратным лицом. Казалось, что большую часть лица занимали всклоченные, ниспадавшие вниз волосы и очень черные брови. Из под бровей были видны поблескивавшие в темноте глаза. Он одевал покойницу по всем правилам, как это подобало, словно он был специалистом по похоронам. Набившиеся в дом зрители невольно испускали возгласы удивления, но даже и в этом случае, родственники бабушки старались находить упущения. Он молчал, если ошибался сразу поправлялся, а выражение его лица оставалось без изменения.
Седая старуха, стоявшая около меня, все время восхищалась, а женщины
