class="p1">
Ханбэй. Клянусь, это Тюсити! Опять его преданность и доброта!
О-Хана. Что это за человек?
Ханбэй. Он – старший приказчик в нашем магазине. Это он та самая «белая мышка» [41], благодаря которой мой отец процветает. Даже его имя – Тюсити – означает «Преданный». Но то, что он сделал сейчас… Не понимаю!
О-Xана. Но раз контракт теперь у нас, мы можем и не умирать. Правда, Ханбэй-сан?
Ханбэй. Да, мы можем не умирать, и это (так считает автор) – прекрасно.
Продолжение в следующем выпуске [42].
Ёнэхати (дочитав до конца). До чего это раздражает! Вечная привычка авторов! А может быть, тут где-нибудь и продолжение есть…
Она бормочет про себя и поглядывает на Тобэя. Но подвыпивший Тобэй спит непробудным сном, издавая громкий храп.
Прочитала про этого Ханбэя и вспомнила госпожу Коноито. Ведь ее Хан-сан из Нэгиси тоже такой – на крайности пойдет, а не отступит. Не получилось бы и у них, как в этой книжке!
Тобэй. Да уж, ручаться нельзя!
Ёнэхати. То-сан? Это вы сказали?
Тобэй. Я давным-давно проснулся и слушаю… Хотя я и без тебя все знал. Ханбэй из Нэгиси заботился о Коноито с того дня, как она стала выходить к гостям. Потом он разорился, но она с ним не порвала. Ну а ваш покорный слуга Тобэй поддерживает Коноито потому, что она ему нравится: она умеет быть преданной и обольстительной одновременно. Теперь ты понимаешь, Ёнэхати, что у тебя не может быть обязательств перед Коноито?
Ёнэхати. Вот до чего вы додумались! Но как бы ни воспламенялось ваше сердце, у женщин тоже есть гордость. Простите меня, но я по-прежнему ничего не могу вам ответить.
Тобэй. Ну еще бы! «Дитя, которое страшится любви»…
Как раз в это время с насыпи слышится детский голос: «Мамочка, прости меня!»
Когда автор этих строк, Кёкунтэй, сидел над рукописью, в его хижину заглянул друг. Прочтя отрывок, в котором речь идет о чайной «Усия», о паланкине и о лодке, друг мой в шутку сложил стихи.
Стихи господина Кинтося:
Полями в инее налюбовавшись всласть,
Промерзнув в лодке,
пока плыл до Усидзимы,
Я тоже с радостью бы
прыгнул в паланкин,
И пусть несут меня
по тракту Умамити –
В квартал любви вернуться я не прочь!
Отшельник с Горы
Золотого Дракона
«Где проживешь свой век –
там и столица».
Присловье впору,
Ведь карниз к карнизу
Дома на Мукодзиме поднялись.
Какая же деревня здесь, коль мимо,
Как куколки точеные изящны,
Снуют красавицы?
Благоуханье
Струится вслед им,
И весенний ветер
Его мешает с ароматом сливы.
Сюда добраться
нынче можно без хлопот –
Не надо кликать лодочку Такэя,
Вот почему любители пить чай,
Что знают толк в крюке для котелка
И бульканье веселом кипятка,
Здесь завели «беседки», «павильоны»,
«обители», и «хижины», и «залы».
Плетенная на манер ограды храма Кэнниндзи изгородь одного из таких «павильонов» в этот час словно занялась огнем – это первые рассветные лучи. А как дивно поет на заре соловей! Но кое-кто мечтает лишь об одном – поскорее погрузиться в горячую воду, принять утреннюю ванну. Готова ли она уже? Стараясь открывать тугую калитку как можно бесшумнее, на улицу выходит девушка. На сонном лице играет улыбка – очаровательно, как будто пролил кто-то воду, а она наутро подернулась ледком и блестит. Путь девушки лежит через мокрое, в изморози поле, поэтому она в деревенских гэта и левой рукой подбирает подол платья. Громко стучат сандалии – да и имя ее гремит, в Коумэ оно известно всем. Эта девушка – молодая учительница декламации. Она только что, под утро, вернулась домой. Вчера допоздна наставляла своих подопечных и ночевала в доме одной из учениц.
Хоть здесь и не столица, но точь-в-точь по-столичному уложены ее волосы в модную нынче прическу «симада с напуском». А еще в ней чувствуется какая-то природная свежесть. Это – как сакэ «сумидагава», которое варят только на востоке, в столице Эдо.
* * *
Тем же утром в сад гостиницы «Хираива», что на Мукодзиме, после ночи обильных возлияний выходит Тобэй в деревянных сандалиях для постояльцев. Прислонившись к ограде храма Кофукудзи, он бранит местные порядки: из-за раннего часа гостиничная купальня еще закрыта.
Тобэй. Может быть, я требую слишком многого, но с утра голова не работает, пока не примешь ванну…
Следом за Тобэем выходит Сакурагава Ёсидзиро в небрежно наброшенной на плечи парадной накидке.
Ёсидзиро. По-моему, лучше нет, чем купаться в «Дайсити». Но и вы нынче неподражаемы – так рано поднялись!
Тобэй. Вино свалило с ног, но не нагнало сон, я все время ворочался с мыслью, не готова ли уже ванна…
Ёсидзиро. Должна уже быть готова. Но как бы нам не оплошать! Ведь в женском отделении наверняка еще не вскипятили воду. Того и гляди какая-нибудь гейша с опухшими после вчерашнего глазами пошлет слугу со своим купальным халатом, чтобы он занял мужскую купальню. «Как не хочется сегодня пудриться! Хоть бы поскорей в лодку – и уехать до того, как он проснется!» Бубня что-нибудь в этом духе, она будет сидеть в тесной мыльне, пока все вокруг не забрызгает. Подумать страшно!
Тобэй. Полно! Я ценю твой актерский дар, но ведь истина очевидна. Эта самая гейша, увидев тебя, тут же закричит: «Ой, Ёсидзиро-сан! И вы вчера были здесь? А я все думала, куда вы подевались… Вот не знала!» Потому-то ты и делаешь вид, что здешняя купальня нехороша, и пытаешься меня утащить отсюда. Я угадал?
Ёсидзиро. Ничего подобного! Я не настолько падок до женщин. Предоставляю это своим клиентам.
Тобэй. Хотя ты и приходишься сыном самому Сакурагаве Дзэнко, едва ли кто-нибудь поручится за тебя как за женоненавистника…
Таким образом беседуя, они направляются в купальню гостиницы «Мусасия», которая расположена по другую сторону дороги. Как раз когда они подходят к дверям купальни, оттуда появляется девушка. Волосы ее изящно подобраны и заколоты спереди и с боков, лицо после ванны розовеет, как цветок сакуры. Ей не больше семнадцати, поражающая стройностью фигурка облачена в утреннее кимоно яркой модной расцветки с узким пояском. Зажав во рту уголок небольшого полотенца, она зачесывает выбившиеся пряди волос крошечным самшитовым гребешком. Взглянув на Тобэя, она приходит в изумление: «То-сан?»
А я-то думал – кто
