это? А это, оказывается, О-Тё… Мы с тобой давно не виделись, и ты так за это время выросла, что не узнать! Где ты теперь?
Дружелюбный и приветливый по натуре, Тобэй долго и подробно ее расспрашивает. Ёсидзиро потихоньку похлопывает Тобэя по спине и негромко посмеивается.
Ёсидзиро. Так-так… Чем других укорять, лучше на себя оборотиться! И чем же вы оправдаетесь?
Тобэй (обращаясь к О-Тё). Ты с вечера в одной из здешних гостиниц?
О-Тё. Нет… В Коумэ у меня сестра, и она заболела. Теперь она перебралась сюда и живет в усадьбе, что на соседней улице, а я ее навестила.
Сакурагава Ёсидзиро намеренно оставляет их разговаривать, а сам первым идет в купальню.
Ёсидзиро. Пойду первым, сниму пробу – вечно я на себе проверяю, достаточно ли подогрели сакэ… (Смеется.)
Он решительно толкает раздвижные двери, чтобы войти, и двери с грохотом падают прямо на него, поскольку желоб, по которому должны скользить створки, мелковат. Из купальни выскакивает мальчишка-банщик: «Ничего-ничего, не беспокойтесь!» «Неудачная шутка!» – с этими словами Ёсидзиро заходит в предбанник, снимает кимоно, кладет его на решетчатую полочку и оглядывает помещение для мытья. В месте слива доски позеленели, как в колодце, ушаты для мытья – меньше, чем можно себе представить, а видавший виды мешочек с рисовой шелухой, которым драят спины, украшен цветущей веткой алой сливы. Еще одна шутка мальчишки-банщика! Хоть все это изрядно отдает провинцией, но есть тут и особое очарование, уже исчезнувшее из столичных купален. «Ну, тут уж я отдохну!» – с этими словами Ёсидзиро погружается в горячую воду. Тобэй и О-Тё продолжают беседовать у ограды внутреннего дворика гостиницы «Мусасия». Неожиданно из бокового переулка появляется не кто иной, как старуха О-Кума (та самая бывшая управительница «Каракотоя», на которую теперь работает О-Тё).
О-Кума. В хорошеньком месте я тебя встретила! Весь день сегодня понапрасну за тобой пробегала – ну-ка, пошли домой!
О-Тё. Ой, мама? Вы меня напугали…
О-Кума. Чего там «напугала»! Ишь, бессовестная, дурачить меня вздумала! Сказала, что больна сестра, и отпросилась на пару дней, а сама? Ведь пени, которые ты платишь мне за дни прогулов, не идут ни в какое сравнение с деньгами, которые ты бы заработала, выходя к гостям. Разве я могу протянуть целых десять дней на твои два или три бу? А сколько ты сегодня еще пробегаешь? К врачу за лекарством, в Хориноути за амулетом… Твое дело, сколько ты будешь еще отпрашиваться, – ведь потом тебе отрабатывать. Но я-то голодная сижу! Немедленно иди за мной!
О-Тё краснеет от злобных выкриков старухи, ей очень горько, но поделать она ничего не может.
О-Тё. Я виновата, что задержалась… Через несколько дней приедет ее тетя и сможет присмотреть за больной. А до этого – прошу вас!
О-Кума. Нет, не выйдет! Мелешь всякий вздор…
Тобэю неприятно видеть, что разговор у них не получается.
Тобэй. Тетушка, я не знаю всех подробностей дела, но ведь перед вами всего лишь дитя. Не лучше ли сходить с ней вместе к ее старшей сестре и уж с сестрой вести разговор?
О-Кума. А вы-то – кто?
Тобэй. Может быть, вы меня и позабыли, но я тот самый Тобэй, который пользовался когда-то некоторой известностью в верхних покоях «Каракотоя». В дни «момби» я, помнится, всем из прислуги воздавал должное, да и вы щедро одаривали меня поклонами в гостиной ойран Коноито.
О-Кума. Так вы, верно, тот господин из Киба?
Тобэй. Чем величать меня господином, вспомните лучше о том, что О-Тё прежде была госпожой над вашей светлостью. Вы так грубы с ней, держите ее в страхе, точно малое дитя, – это не пойдет вам на пользу в грядущей жизни.
Получив отпор, старуха О-Кума сначала как будто бы теряется, но потом берет себя в руки и отвечает Тобэю.
О-Кума. А вы, может быть, сами хотите о ней позаботиться? Какое доброе у вас сердце! Давайте-ка оставим в покое то, что было прежде. А нынче мы с ней обе приносим друг другу выгоду. Делаем вид, будто мы мать и дочь, а говоря по правде, она нанялась ко мне, и она – моя слуга. Я ей уже уплатила вперед, однако же, если мне вернут мои двадцать рё чистыми деньгами да возместят расходы на еду и прочее, что потребовалось для ее содержания, тогда я готова выложить ее долговую расписку. Но только яблоко-то с червоточинкой, прошу иметь в виду!
Рыцарственную душу Тобэя, наследника героев японской старины и пленника собственной чести, оскорбили грязные намеки, высказанные столь откровенно, как говорится, «не завернутые в шелк».
Характер его таков, что он не может остановиться на полпути, прикинувшись, что дело его не касается.
Тобэй. Я, признаться, ничего не понял, но ведь говорят же, что против бабки-сводни и хозяйки чайного домика мужчине не устоять. Впрочем, это так, к слову. На самом деле мне жаль О-Тё. Не потому, что «сел в лодку – назад не вернешься», не из куража, а просто чтобы, как говорится, «распутать корабельные цепи» и во всем разобраться, я уплачу вам сполна. Матушка, доверьте мне на сегодня О-Тё!
Как раз в это время к Тобэю с поклоном подходит служанка из гостиницы «Хираива», в руках у нее купальный халат: «Да вы еще и в купальне не были!»
А, ты халат принесла? Спасибо. Как раз вовремя ты здесь оказалась.
Наклонившись к служанке, что-то шепчет ей на ухо, после чего она поспешно убегает.
О-Тё. То-сан, простите меня! Мне очень неловко… (Голос ее звучит неуверенно.)
Сакурагава Ёсидзиро наблюдает за происходящим через решетчатое окошко купальни.
Ёсидзиро. Господин Тобэй, я уже выхожу!
Тобэй. А, это ты, Еси-сан? У меня тут кое-какие дела. Ванну я потом приму.
В это время возвращается служанка и передает Тобэю небольшой сверток. Тобэй разворачивает бумагу, проверяя содержимое, а затем передает сверток старухе О-Куме.
Прошу продлить ее отпуск еще на несколько дней – что бы ни случилось, я буду поручителем.
Переданных старухе О-Куме денег ровно десять рё, и в душе она очень довольна.
О-Кума. Да что уж там! Напрасно вы огорчались! Если бы знала, в чем дело, разве бы я стала шум поднимать?
Тобэй. Ладно, ладно, мы ведь договорились, у каждого своя выгода…
Отослав старуху прочь, Тобэй в сопровождении О-Тё занимает одну из уединенных гостиных заведения «Хираива».
О-Тё. Прошу простить меня за неожиданно доставленные хлопоты!
Тобэй. Не стоит благодарности. Твоей вины здесь нет. А у меня, я думаю, есть веская причина поступить так. Разве не была эта О-Кума твоей домоправительницей? Разве
