оставил адреса, куда пересылать почту. До сих пор приходят иногда письма, то ему, то жене, то обоим вместе. Если это почтовое отправление первого класса, мы его держим день-два, потом отсылаем по обратному адресу. Не так уж их много. Да мне и нетрудно. Это ведь моя работа, что ни говори, а я всегда рад, когда есть чем заняться.
Он читал ей Рильке, поэта, которым восхищался, а она в процессе уснула, уронив голову на его подушку. Ему нравилось читать вслух, причем читал он хорошо – твердым звучным голосом, то падавшим до зловещего рокота, то взмывающим, то трепещущим. Читая, он не отрывал глаз от страницы и прерывался, только чтобы нашарить сигарету на тумбочке у кровати. Этот могучий голос просочился ей в сон про караваны, выходившие из обнесенных стенами городов, про мужчин в длинных одеждах. Она послушала его несколько минут, потом закрыла глаза и задремала.
Он продолжал читать вслух. Дети давно уснули, снаружи время от времени раздавался шелест шин по мокрой мостовой. Через некоторое время он отложил книгу, повернулся в постели, потянулся к лампе. Тут она вдруг открыла глаза, будто перепугавшись, и два-три раза моргнула. Веки ее показались ему странно темными и припухшими – они вздымались и опадали над остекленевшими глазами. Он вгляделся.
– Задремала? – спросил он.
Она кивнула, подняла руку, дотронулась пальцами до пластмассовых бигудей на голове. Завтра пятница, с четырех до семи ее очередь пасти детей со всего многоквартирного дома. Он все смотрел на нее, опершись на локоть и подавшись вперед, и одновременно пытался свободной рукой расправить покрывало. Кожа у нее была гладкая, скулы – выступающие; скулы, любила она твердить знакомым, она унаследовала от отца, у которого четверть индейской крови нез-персе.
Потом:
– Сделай мне какой-нибудь бутербродик, Майк. С маслом, салатом, и хлеб посоли.
Он не шелохнулся и ничего не сказал, потому что хотел спать. Снова открыл глаза – она так и не угомонилась и смотрела на него.
– Спать не хочешь, Нэн? – спросил он очень серьезно. – Поздно уже.
– Сперва бы съесть что-нибудь, – сказала она. – У меня чего-то руки-ноги разболелись, и я страшно проголодалась.
Он с громогласным стоном вылез из кровати.
Сделал ей бутерброд, принес на блюдечке. Она села в постели, улыбнулась, когда он вошел в спальню, потом подсунула себе под спину подушку, взяла блюдце. Он подумал: она в своей белой ночнушке похожа на больничную пациентку.
– Какая мне чепуха приснилась.
– Что тебе приснилось? – сказал он, залезая в постель и поворачиваясь на свою сторону, спиной к ней. В ожидании он уставился на тумбочку. Потом медленно закрыл глаза.
– Тебе правда интересно? – сказала она.
– Конечно, – сказал он.
Она удобно устроилась на подушке, слизала крошку с губы:
– Ладно. Мне показалось, что сон был очень длинный, подробный, с самыми разными историями, я всего не упомню. Как проснулась, отчетливо все помнила, а теперь оно уплывает. Я сколько спала, Майк? На самом деле, наверное, не важно. Короче, мы типа остановились на ночь в каком-то месте. Где были дети, не знаю, мы были вдвоем в какой-то гостиничке или типа того. На каком-то озере, незнакомом. Там еще была другая пара, постарше, они предложили покатать нас на моторной лодке. – Она хихикнула, вспоминая, подалась вперед, оторвав голову от подушки. – Дальше я помню, что мы пришли к причалу. А там оказалось, что в лодке только одно сиденье, типа такая скамейка на носу, и на ней места только на троих. Мы с тобой стали препираться – кто пожертвует собой и согласен крючиться на корме. Ты сказал, ты готов, а я – что я. В результате на корму все-таки пошла я. Там было очень узко, ноги ломило, а еще я боялась, что вода будет плескать через борт. А потом я проснулась.
– Ну и сон, – выдавил он из себя, а потом подумал сквозь дрему, что надо бы что-то добавить. – Помнишь Бонни Тревис? Жену Фреда Тревиса? Она говорит, что ей когда-то снились цветные сны.
Она посмотрела на бутерброд в руке, откусила кусочек. Проглотила, провела языком под губой, поставила блюдечко на колени, потянулась назад, взбила подушку. Потом улыбнулась и снова откинулась назад.
– Помнишь, Майк, как мы ездили с ночевкой на реку Тилтон? Ты еще наутро поймал здоровую рыбину? – Она опустила руку ему на плечо. – Помнишь? – сказала она.
Сама она помнила. Уже несколько лет почти не вспоминала, а в последнее время раз за разом прокручивала в голове. Дело было через месяц-другой после свадьбы, они уехали на выходные из дома. Вечером сидели у костерка; в реке, холодной, как снег, остывал арбуз, на ужин она пожарила яичницу с тушенкой и подогрела фасоль из банки, а на следующее утро жарила блины и яичницу с тушенкой в той же почерневшей сковороде. Оба раза она подожгла сковороду, и кофе все не хотел закипать, но все равно то был один из лучших вечеров в их жизни. Он еще читал ей в тот вечер стихи: Элизабет Браунинг и что-то из «Рубаи». Они навалили на себя столько одеял, что она под их весом едва шевелила пальцами на ногах. Утром он поймал крупную форель, проезжие останавливали машины на дороге на другом берегу и смотрели, как он ее подсекает.
– Так что? Помнишь или нет? – сказала она, погладив его по плечу. – Майк?
– Помню, – сказал он.
Чуть сдвинулся на своей стороне, открыл глаза. Подумал, что помнит не слишком отчетливо. Хорошо он помнил аккуратно расчесанные волосы и громогласные малоумные рассуждения о жизни и искусстве, а это вспоминать совсем не хотелось.
– Оно ж давно было, Нэн, – сказал он.
– Мы тогда только школу закончили. Ты еще даже в колледж не поступил, – сказала она.
Он помолчал, потом приподнялся на локте, повернул голову и посмотрел на нее через плечо.
– Ты там как, бутерброд доела, Нэн?
Она все еще сидела в кровати. Кивнула, передала ему блюдечко.
– Тогда я свет погашу, – сказал он.
– Как хочешь, – сказала она.
Потом снова улегся, вытянул ногу, коснулся ступней ее ступни. Минутку полежал тихо, потом попытался задремать.
– Майк, ты ж не спишь, да?
– Не сплю, – сказал он. – Ни в одном глазу.
– Ну вот и не засыпай раньше меня, – сказала она. – Не хочу я не спать в одиночестве.
Он не ответил, но чуть придвинулся, оставаясь на своей стороне. Она вытянула руку, положила ладонь ему на грудь, он взял ее за пальцы, легонько сжал. Но через несколько секунд рука его упала на кровать, он вздохнул.
– Майк? Лапушка? Может, потрешь мне ножки? Очень болят, – сказала она.
– Да чтоб тебя, – произнес он тихо. – Я уже задремал.
– А я хочу, чтобы ты потер мне ноги и поговорил со мной. У меня еще и плечи болят. Но
