Одну за другой я обошёл все известные мне норы, но по-видимому, выдры не размножались тогда в районе Камусфеарны. Я вовсе не отчаялся найти себе щенка в этой местности, так как у выдр не бывает определённого "сезона деторождения" и щенков находили практически в любое время года, но в качестве запасного варианта я написал Роберту Энгорли в Басру и попросил его договориться с болотными арабами, чтобы они достали мне ещё одну выдру породы Миджа.
В ответ на запрос Энгорли болотные арабы принесли ему несколько щенков подряд, три из которых были Lutrogale perspicillata maxwelli, но все они померли в первые же несколько дней. Это он в конце концов объяснил тем, что в течение нескольких дней до этого с ними обращались небрежно и неумело, а теперь заявил, что не возьмёт щенка, который пробыл в неволе более двенадцати часов. В результате, следующий щенок выжил, и в конце июня он написал мне, что можно заняться организацией его перевозки в Англию тогда, как мне только захочется.
Это была не максвеллова выдра, но он лично считает, что она принадлежит ещё к одному неизученному виду. Она жила в доме, и была так же дружелюбна и игрива, как любая собачка.
Теперь, будучи в уверенности, что у Миджа будет преемник, я начал тщательно готовиться к его приему и решил полностью воспользоваться с трудом приобретённым опытом. Мои давнишние запросы о попечителе выдры, наконец, принесли плоды, и теперь я мог нанять Джимми Уатта, выпускника школы, который хоть и не имел опыта общения с выдрами, очень хорошо чувствовал живую природу и хотел работать с этими зверьками. В Лондоне я построил большой стеклянный аквариум в саду. Я договорился, чтобы отправить выдру самолётом из Басры в Лондон в четверг, 10-го июля, но отделка аквариума в предыдущий понедельник ещё не была закончена, и я дал телеграмму Энгорли, попросив его отложить отправку до следующего рейса во вторник, 15-го.
В понедельник, 14-го июля, по Ираку прокатилась революция, и во вторник на улицах Багдада уже играли в футбол головой наследного принца. О Роберте Энгорли, который по роду своей службы в качестве главного егеря считался одним из личного окружения тирана, я больше с тех пор ничего не слыхал.
Один случай выделяется тем золотым среднеземноморским летом в Камусфеарне, летом, которое было испорчено только моим собственным вакуумом разочарования, моими лисичками, испортившими виноградник и лишившими мой любимый пейзаж присущего ему оптимизма.
Это было зрелище такого великолепия и грандиозности, которое, пожалуй, должно было подавить во мне это наваждение, как никчёмное желание завести у себя дома какой-то особый вид дикого животного. Я частенько и раньше видел как северное сияние, aurora borealis, мерцает и подрагивает в тихом ночном небе над горами, но никогда, до этой ночи, так и не понимал его грозного величия, не испытывал чувства полного отрицания, которое оно наводит.
Текс Геддес, который работал со мной гарпунёром на акульем промысле, приехал ко мне в гости с острова Соэй, который он купил, когда промысел закрылся. Он оставил свой баркас на якоре в заливе перед домом, и мы так разговорились, что только поздней ночью он вспомнил о времени. Занавески были опущены и горели лампы, так что мы и понятия не имели о том, что во внешнем мире происходит нечто необычное. Текс вышел в дверь раньше меня, а я всё ещё был в доме, когда раздался его голос: "Господи Иисусе Христе! Да ведь это просто конец света, они пытаются сбить луну спутниками или что-то в этом роде!"
Я посмотрел на небо через его плечо. Оно действительно светилось как в жуткий судный день. Мы стояли как бы под громадным коническим шатром на арене, возможно, космического цирка, где в бесконечной высоте над головой многоцветный купол света висел как бы подвешенный в одной точке. Или в громадном увеличении вид знакомый нам по войне, когда стоишь в центре круга, а по всему его периметру прожекторы направлены на один самолёт. Но теперь эти лучи были в несколько миль шириной, наливаясь красным и пурпурным, зелёным и синим, пелена льда и огня, которая двигалась и сливалась с жутким, но далёким великолепием.
То тут, то там лучи прерывались и раскалывались как щепки при колке дров, но они всё время вздымались вверх к центральной точке и соединялись в медном, тускло сияющем кольце света. Пока мы смотрели, цвета стали меняться и смещаться, теперь вся северная часть неба стала багровой, а на западе оно приобрело холодное великолепие ледовой зелени. Изо всех природных явлений, которые мне доводилось видеть, это было одновременно и самое прекрасное и самое жуткое; оно пробудило во мне какой-то древний природный анимизм, так что я готов был пасть ниц, молиться и умолять о прощении.
По осени я предпринял ещё одну попытку приобрести себе выдру, но теперь надежды на это у меня стало уже меньше. Один приятель договорился о том, чтобы через лондонского посредника достать двух индийских выдр без когтей, одну себе, другую- мне. Говорили, что они молодые и ручные, девочка и мальчик.
Они должны были прибыть в лондонский аэропорт около часу ночи, а мы так беспокоились об их благополучии, что оба пришли их встречать. Однако, мы не нашли их следов, и подумав, что их направили посреднику, для которого это были живые деньги, отправились спать. Как только начался рабочий день, мы позвонили посреднику, и нам сказали, что выдры прибыли и что можно их забрать в любое время после двух часов. Мы прибыли туда, больше от нетерпения, чем по подозрению, в половине второго. Ящик всё ещё был закрыт, как он и простоял с ночи. Оба обитателя его были слабыми, дрожащими, перепачканными своим помётом и мочой, и еле держались на ногах. Они померли поутру на следующий день, моя в ветлечебнице зоопарка, а моего приятеля- на коленях у его жены, она бодрствовала всю ночь, пытаясь выняньчить это жалкое бедное создание.
И вот именно такие люди, которым отвратительны такие случаи, конечно же, своим участием и сохраняют тошнотворный рынок живыми зверями, и после этого я решил, что больше не буду даже пытаться импортировать выдр по обычным каналам.
Такие неудачи сами по себе могли обескуражить человека и менее решительного чем я, но впереди был ещё один случай, который казался гораздо более заманчивым, чем все предыдущие, так как на этот раз все преграды были уже как бы позади. Один ветеринар из Сингапура доставил в английский зоопарк прирученную, жившую в доме выдру. Эта новость мгновенно дошла до меня, и я сразу же предложил обменять на неё Кико, которая стоила на рынке раза в четыре больше выдры. Мое предложение было принято в письменном виде, и я отправился из Камусфеарны на юг, чтобы забрать свою покупку. За те сутки, пока я добирался туда, один из моих приятелей, ничего не зная о сделке, попытался раздобыть эту выдру для меня, и с этой целью связался с бывшим владельцем, который в то время был в краткосрочном отпуске на севере Англии. По каким-то причинам этот господин настаивал, чтобы зверёк оставался за решёткой (и кстати, чтобы воду ему давали только для питья), и вот, в результате возникших разногласий и достойной сожаления робости служащих зоопарка, он остался там и по сей день.
После третьего провала я принял решение вырастить щенка в Шотландии, и с этой целью вернулся в Камусфеарну весной 1959 года, чтобы остаться там на продолжительное время.
Я пробыл там не больше недели, когда произошёл самый странный эпизод в саге моих усилий по замене Миджбила, такое из ряда вон выходящее совпадение, которое настолько попахивает выдумкой, что, если бы не было свидетелей или если бы оно случилось в другой стране, я даже, пожалуй, и не стал бы писать об этом.
19 апреля я поехал на машине на станцию за тридцать с лишним миль, чтобы встретить гостя, который вложил много труда в благоустройство Камусфеарны и за множество приездов сюда изготовил значительную часть мебели здесь, и который вместе со мной наблюдал, как из голых стен дом превращается в хозяйство. Я приехал в ту деревню пораньше, чтобы сделать кое-какие покупки, и затем зашёл в гостиницу пообедать. Это была большая и исключительно шикарная гостиница, в которой селятся наиболее зажиточные слои туристов. Летом здесь довольно шумно от "Кадиллаков" и заокеанского акцента. Теперь же она была полупустая, и разговорившись с носильщиком, я выяснил, что у нас много общих знакомых. Он помнил мой охотничий корабль "Морской леопард", мы с удовольствием вспоминали о капитане Робертсоне с островного парохода "Лохмор", которого за голос, обладавший почти сверхзвуковыми тонами, называли "пискуном".
Мы обменялись историями о "Пискуне", и выяснилось, что я знаю такую, которой он не слыхал. Она произошла ещё в годы войны, "Пискун" шёл на север с Барра в плотном белом тумане, а среди пассажиров у него был один адмирал, который проводил свой отпуск на Гебридах. Выглядывая со шлюпочной палубы в обволакивающий всё белый экран, адмирал вдруг посчитал, что корабль идёт курсом на минное поле, и по мере того, как тянулись минуты, а "Лохмор" неуклонно шёл вперёд, опасения у него усиливались всё больше и больше. В конце концов он настолько встревожился, что решил оттаскать за бороду капитана на мостике. Они не были знакомы, и "Пискун" понятия не имел, что на борту у него высокопоставленный морской чин. Уставившись вперёд стеклянным взглядом своих очень выпуклых голубых глаз он вероятно мечтал об удачных сделках с твидовой тканью без купонов в конечном пункте своего рейса и рассердился, увидев рядом с собой плотного человечка в плаще и шляпе котелком. "Пискун" был по натуре вспыльчивым человеком и тут взорвался:
