согласился — Даниэль рассказывал, что сделала эта женщина и как она рисковала в самое жуткое время... Мое почтение, фрау Анна! Ваше здоровье! Сперва о житье-бытье, а там и о более личном: как же так, такая красивая женщина и не замужем? И прочее и прочее, слово за слово, и еще рюмочку шнапса, мало-помалу фрау Анне стало невмоготу во вдовьем уборе, он помог ей с застежкой, а потом — что значит не мог? — не захотел, у него ведь ко всему политический подход, а там на стене оказался портрет Бисмарка!
Сейчас ему семьдесят, волос бел, увы и ах! Седина в голову, бес в ребро — вот тебе и народная мудрость.
Что это его на такие мысли потянуло?
Внизу в земле два валуна, два скелета, давнишний привал у скал, дрожащий мальчонка, в обойме недостает двух пуль.
Что-то было у Даниэля на душе, что-то он утаивал — и потом тоже. Парень от природы мечтательный, замкнутый, всегда — как бы это сказать — овеян неуловимой тенью, не то унынием, не то легкой грустью, женщин это притягивало, так и льнули к нему. Подчас же, не умея понять парня, Гомолла думал, что на него влияет Штефан, причем плохо, это уж точно.
3. Не спеша шагая со Штефаном через чахлый лесок к липе, Гомолла украдкой наблюдал за ним.
Надо же, мальчишка-батрак, по рождению пролетарий, но было в нем нечто, беспардонная сила, что ли... на коленях должен благодарить судьбу, что тут нашлась на него управа, чем бы он стал иначе: предпринимателем или, может, менеджером-промышленником, миллионером, человеком, для социализма потерянным. Что ж, пока мог, Гомолла следил, чтобы Штефан не слишком лез на рожон, а вот воспитание Даниэля он всегда принимал близко к сердцу. Он помнит разговор, который произошел между ними году в сорок седьмом, да, в сорок седьмом — он как раз переезжал из общинной конторы, получив назначение первым секретарем Веранского райкома, а сменить его в должности бургомистра должен был некто Присколяйт, писарь... сомнительно, чтобы он сумел добиться успеха. И что получится в этой дыре из Даниэля?
Парень помогал Гомолле укладываться. Неожиданно тот ткнул его в грудь указательным пальцем:
«Поедешь со мной в Веран, я тебя устрою у наших, у товарищей. Тебе восемнадцать, пора поучиться уму-разуму, станешь, например, паровозным слесарем. Тут, в Хорбеке, ты ведь ерундой занимаешься».
Действительно, однажды ночью Штефан с этим сорванцом по жердочке разобрали телегу и снова ее собрали — у Крюгера на крыше. Даже навозом загрузили, причем в доме никто ничего не слышал. Выйдя утречком на крыльцо поглядеть, как погода, старый Крюгер не поверил своим глазам: на крыше торчала здоровенная фура навоза. Старик рвал и метал, деревня хохотала до слез. Гомолла, может, и сам не прочь был посмеяться, но проделке, к сожалению, не хватало политической подоплеки, нет, просто юнцы решили столь странным образом произвести впечатление на Крюгерову дочку.
В то время Даниэль, к неудовольствию Гомоллы, батрачил в усадьбе у Крюгера, потому якобы, что там легче всего было прокормить красавца коня. А в свободное время бил баклуши со Штефаном. Они даже обнаружили технические наклонности и сварганили из канистры для бензина и всевозможных трубок и винтиков перегонный аппарат для получения свекловичного шнапса. Агрегат действовал безупречно. В Хорбеке начались шумные празднества. Гомолла поначалу счел это проявлением созидательного энтузиазма и, пока Анна Прайбиш не раскрыла ему глаза, искренне думал: «Вот люди у нас, никогда не унывают!» Мальчишечье предприятие, с тревогой сообщила Анна, наносит чувствительный урон государственной монополии. Вообще-то фрау Прайбиш тревожилась, пожалуй, прежде всего за собственный бизнес: ее слабенькая выпивка и тягаться не могла с шедшим из-под полы забористым пойлом. Гомолла рассвирепел, велел уничтожить самогонный аппарат и обложил обоих правонарушителей суровым денежным штрафом.
«Итак, — сказал он, — мой мальчик, хватит строить из себя батрака, поедешь со мной в Веран, там рабочий класс за тебя возьмется».
Даниэль помрачнел.
«Я предлагаю тебе отличные перспективы, — взвился Гомолла, — а ты ведешь себя так, словно я покушаюсь на твою жизнь».
«Я хочу остаться в Хорбеке, — ответил парень, — мне здесь нравится, здесь у меня наконец появились друзья, ровесники», — добавил он, не подозревая, как глубоко обижает Гомоллу. Тот был разочарован, но ведь, в конце концов, он Даниэлю не нянька.
«Ты еще пожалеешь», — пообещал он на прощание, и действительно так оно и вышло.
Глупыш батрачил ради белокурой Хильды, вроде как тот библейский персонаж — Иаков, что ли, — работал ради дочери богатого овцевода и в результате все-таки остался с носом. А Штефан тем временем приумножал маленькое хозяйство, полученное матерью после земельной реформы в Хорбеке.
Что ж, Гомолла не потерял парня из виду, время от времени расспрашивал Присколяйта; так он в конце концов узнал, что коня — свой козырь, как он всегда говорил, — Даниэль продал старому Крюгеру, приобрел на вырученные деньги коленчатый вал, темными путями, скорее всего у Клёкнера из Западного Берлина, где же еще? Коленчатый вал поставили на полуразвалившийся трактор, и теперь — хотите верьте, хотите нет! — приятели открыли что-то вроде частной машинно-прокатной станции, позднее эти чертенята даже собрали дисковую пилу и резали строевой лес в соответствии с «Новой крестьянской программой», именуя и трактор и лесопилку «соседской взаимопомощью», то есть прикрывались прогрессивными лозунгами, и Гомолла не мог вмешаться. Зато потом отовсюду потянулся разный люд — контрабандисты, спекулянты, — чтобы воспользоваться услугами фирмы Штефан и компания. Фирма игнорировала официальные закупочные документы и никакого учета не вела. Тут Гомолла их и накрыл, обложил дружков налогом, да каким! Раз уж вы, ребятушки, занялись бизнесом, извольте расплачиваться!
С Даниэлем у него разговор особый, причем весьма серьезный: ведь в противоположность Штефану этот сорванец был членом партии и, надо думать, разбирался в классовом вопросе.
«Ой, парень, — воскликнул Гомолла, нагоняя страху, — метишь прямым ходом в капиталисты. Неужели сам не понимаешь?»
Парнишка испугался и промямлил извиняющимся тоном, что-де получал от работы огромное удовольствие.
Гомолла незамедлительно определил молодого товарища в веранскую районную партшколу. Было это где-то в начале пятидесятых годов.
Гомолла помнил, что уезжал Даниэль неохотно, но скоро увлекся и с удовольствием провел три месяца в обществе единомышленников. Вечерами он иногда заходил к Гомолле, задавал сотни вопросов: коллективизация? — все в свое время... ах, диалектические принципы... нет, мой мальчик, в том-то и дело, что кирпич валится тебе на голову не случайно, и прочая, и прочая. Старик запомнил, что особенное впечатление произвела
