мне ужасно трудно считать сие развитие хорошим».
Даниэль слегка улыбнулся.
«Шутишь, как всегда. Но сейчас не до шуток, Макс. Ты должен подписать».
«И не подумаю!»
Даниэль поднялся, бросил сигарету на землю и тщательно затоптал ее.
«До сегодняшнего дня я надеялся избежать крайних мер. Мне хотелось и Хильду от этого избавить. Однако ты не желаешь по-хорошему. Придется и мне отбросить щепетильность, в других деревнях с такими, как ты, не церемонятся.
К твоему дому подкатит автомобиль с громкоговорителем — загораживай ворота, закрывай ставни, заткни себе уши — все равно услышишь то, что я велю играть: веселенькие мелодии, марши, на потеху деревне. Дети сбегутся, любопытные, а репродуктор будет каждые десять минут орать: «Говорит сельский революционный комитет. Крестьянин Макс Штефан, час решения настал!»
Таким вот шутовским способом я подготовлю крепость к штурму. Ты достаточно повеселился за мой счет. Теперь и я могу выставить тебя на посмешище. Ты меня к этому вынуждаешь».
Даниэль выложил все это небрежным тоном и, как показалось Максу, с хамской улыбкой. Тот успел еще подумать: «Значит, он и в цинизме толк знает, собака», а потом глотнул, холодная ярость перехватила горло, потому что Даниэль загремел:
«Но потом забаве конец, и, если надо, я прикажу полиции вытащить тебя из твоей берлоги и поставить перед моим столом!»
Удар хлыста со свистом рассек воздух. Макс с превеликим удовольствием угостил бы Даниэля по физиономии, но усилием воли сдержался.
«Угроза, — сказал он, — нравится мне куда больше всей трепотни насчет дружбы и добровольности. А теперь выслушай-ка и ты от меня парочку истин. Мы ровесники, шансы у нас были одинаковые. Я выбрал один путь, ты другой, более легкий, по-моему: под крылышком у Гомоллы, партия, партшкола, так нетрудно сделать карьеру, но во что ты превратился! Главарь стада неумех, лодырей, а то и пьяниц. Разве не правда, что тебе на днях опять пришлось выгнать одного из дояров, что у вас скот падает? Стадо баранов твой кооператив, и название как насмешка — «Светлое будущее».
Я надрывался как вол и кое-что нажил — хозяйство, сто моргенов, я его поднял и до мелочей механизировал. Может, звучит хвастливо, но так оно и есть, в тридцать лет я почти всего добился, чего хотел. И все зря?!
Помнишь, мы гадали, что выбито над порталом замка Хорбек? «Прилежному споспешествует счастье». Эта фраза правдивее ваших лозунгов. А ты требуешь, чтобы я отдал свое счастье бездельникам? Нет!»
С этими словами он круто повернулся и пошел к коню. Но Даниэль догнал его и положил руку ему на плечо.
«Подожди!»
Секунду Макс не двигался, чувствуя Даниэля за спиной. Ему стало не по себе, в конце концов он покосился на эту руку: будто его коснулось нечто зловещее. Может, даже подумал о руке закона, которая тянулась к нему; наконец он стряхнул руку и обернулся. Они стояли лицом к лицу.
«Неумехами их называешь, — сказал Даниэль, — лодырями, потому что они не такие буйволы, как ты. Ты ведь знаешь всех: женщины с детьми, старики, бывшие поденщики и батраки, я в ответе за них, за них и за усадьбы, а разорили эти усадьбы не мы, другие. Мало-помалу мы продвигаемся вперед, и мне это приносит чуточку удовлетворения, а ты толкуешь о счастье, которое якобы добыл тяжким трудом. Усадьба принадлежала ортсбауэрнфюреру. Ты получил ее благодаря женитьбе».
«Ты бы тоже не отказался», — пошловато осклабился Макс.
«Мне девушка была дороже усадьбы, тебе этого не понять. Разглагольствуешь, что всего добился, уму непостижимо: в тридцать лет считать, что цель достигнута, и только потому, что имеешь кучу денег, машину, верховую лошадь, — обывательское счастье, купленное уступками, на которые общество вынуждено было идти в переходный период. Я хочу большего, хочу, чтобы всем в Хорбеке жилось хорошо, а не только спекулянтам вроде тебя. Для этого мне нужен каждый человек в деревне, и ты тоже. Никто не польстится на твои вонючие деньги, наращивай проценты и делай с ними что хочешь — теперь, по-моему, мы квиты».
Они в упор смотрели друг на друга. Неужели Макс не понимал, что тревожило этого беднягу Даниэля — жена неизлечимо больна, чего доброго, умрет. Неужели Макс не видел или не хотел видеть, что глаза Даниэля молили: перебори себя, скажи «да», подпиши наконец, признайся, в глубине души ты уже давно все понимаешь и отказываешься только из упрямства, ты всегда знал, что мы хотим построить в этой стране социализм и что он не остановится перед твоим забором! Твой дом не замок и уж тем более не крепость!
Может быть, Макс понимал все это, тогда, стоя один на один с Даниэлем. А может быть, он лишь позже сообразил, что тот прав в своих требованиях или по крайней мере обязан так поступать, повсюду ведь трубят о кооперативах, ему нельзя иначе. Наверное, так и было, а еще позднее его охватило чувство вины, спустя много дней, когда он провожал взглядом автомобиль, увозивший из деревни Даниэля с больной женой и ребенком.
В ту минуту, стоя у липы лицом к лицу с Даниэлем, Макс мог думать только о себе, о несправедливости, которую хотели причинить ему, о крушении своих планов. Действительно, тогда он считал сто моргенов усадьбы делом всей жизни.
«Я давно знаю тебя, — сказал Даниэль, — знаю, порой ты оказываешься в тупике, а зайдя в тупик, не любишь поворачивать. Пойдем со мной в комитет! Надо обсудить, какую работу тебе придется выполнять. Лучше всего бери животноводство. Идем!»
Он протянул Максу руку.
Макс руки не заметил, в ту минуту он мог только ненавидеть:
«Хильда тебе не досталась и ее хозяйство тоже, никак до сих пор не оправишься. Полез в политику, слепил этот жалкий кооператив, и ничего не вышло, потому что ты не способен чувствовать и мыслить по-крестьянски, функционер несчастный! Сегодня ты, наверно, впервые в жизни испытываешь эдакое дохленькое счастьице, сегодня, потому что ты можешь отомстить Хильде за отказ, можешь отомстить мне, всем, кто был удачливее тебя. Тьфу, черт!»
Он сплюнул под ноги Даниэлю и, уже подбегая к лошади, крикнул, так что над холмом разнеслось эхо:
«Знать тебя не хочу вместе с твоей паршивой компанией. Тебе не подчинюсь. Лучше все брошу, лучше смотаюсь на Запад».
Он вскочил в седло, сгреб в кулак поводья, рванул уздечку — лошадь поднялась на дыбы, — и, не отскочи Даниэль
