чтобы семья сохранилась, если он хочет быть достаточно сильным, чтобы противостоять раздирающим силам нашей, по существу, дикой коммерции, он должен пойти на очень большие жертвы и постараться уравнять собственность. Подавляющая масса англичан в данный момент слишком бедна, чтобы иметь собственные дома. Они настолько домашние, насколько могут; они гораздо более домашние, чем правящий класс, но они не могут получить все то хорошее, что изначально заложено в институте семьи, просто потому, что им не хватает на это денег. Мужчина должен проявлять определенное великодушие, вполне законно выражающееся в разбрасывании денег, но если в данных обстоятельствах он может это сделать, лишь разбазаривая еду, предназначающуюся его семье на неделю, то он не великодушен, а подл. Женщина должна отстаивать некую мудрость, выражающуюся в правильной оценке вещей и разумном хранении денег, но как ей хранить деньги, если их нет? Ребенок должен смотреть на мать как на источник естественного веселья и поэзии, но как он может это делать, если ее фонтану, как и другим фонтанам, не разрешено фонтанировать? Какие шансы есть у этих древних искусств и функций в таком ужасающе перевернутом доме? Доме, где женщина ходит на работу, а мужчина нет; и ребенок по закону вынужден считать требования своего учителя более важными, чем требования матери? Нет, Гадж и его друзья из Палаты лордов и Карлтон-клуба [194] должны принять решение по этому поводу, и побыстрее. Если они довольны тем, что Англия превратилась в улей и муравейник, кое-где украшенный несколькими высохшими бабочками, играющими в старую игру, называемую домашним хозяйством, в перерывах между бракоразводными процессами, тогда пусть они получат свою империю насекомых – они найдут множество социалистов, которые дадут им это. Но если они хотят иметь домашнюю Англию, они должны «раскошелиться», как говорится, в гораздо большей степени, чем любой радикальный политик осмелится предложить; они должны вынести бремя гораздо более тяжелое, чем бюджет, и удары гораздо более смертоносные, чем налог на наследство, ибо единственная спасительная мера – не что иное, как распределение огромных состояний и крупных имений. Сейчас мы сможем избежать социализма только с помощью столь же масштабного преобразования, как социализм. Если мы хотим сохранить частную собственность, мы должны распределять собственность почти так же строго и широко, как это сделала Французская революция. Если мы хотим сохранить семью, мы должны полностью преобразовать страну.
А теперь, когда эта книга подходит к концу, я шепну читателю на ухо страшную мысль, которая иногда преследовала меня: подозрение, что Хадж и Гадж втайне действуют заодно. Что ссоры, которые они затевают на публике, во многом фальшивы и устраиваются напоказ, и то, как они постоянно играют друг другу на руку, не совпадение. Гадж, плутократ, жаждет анархического индустриализма; идеалист Хадж лирически восхваляет анархию. Гадж хочет, чтобы женщины вышли на работу, потому что их труд дешевле; Хадж называет работу женщины «свободой жить своей жизнью». Гаджу требуются постоянные и послушные рабочие; Хадж проповедует трезвенничество рабочим, а не Гаджу. Гаджу требуется прирученное и робкое население, которое никогда не возьмется за оружие против тирании; Хадж доказывает словами Толстого, что никто не должен браться за оружие. Гадж – от природы здоровый и очень опрятный джентльмен; Хадж искренне проповедует идеал опрятности Гаджа людям, которые не могут себе этого позволить. И главное, Гадж правит с помощью грубой и жестокой системы увольнений, работы до седьмого пота и труда обоих полов, которая полностью несовместима со свободной семьей и неизбежно ее разрушит; поэтому Хадж, протягивая руки к вселенной, с пророческой улыбкой говорит нам, что семью мы все скоро перерастем во славе.
Я не знаю, является ли партнерство Хаджа и Гаджа сознательным или бессознательным. Знаю только, что они оба до сих пор оставляют простого человека без крова. Знаю только, что до сих пор встречаю Джонса, прогуливающегося по улицам в серых сумерках, печально смотрящего на заборы и низкие красные подвесные фонари, которые охраняют обычный дом, где ему следовало бы жить, но он так и не переступил его порог.
Можно сказать, что моя книга заканчивается там, где ей следовало бы начаться. Я сказал, что крепкие центры современной английской собственности рано или поздно должны быть разрушены, если мы хотим сохранить саму идею собственности среди англичан. Это может быть осуществлено двумя способами: с помощью холодного администрирования абсолютно безразличных чиновников, что называется коллективизмом, или с помощью личного распределения, чтобы получить то, что называется крестьянской собственностью. Я думаю, что последнее решение более достойное и более человечное, потому что оно делает каждого человека своего рода маленьким богом (кажется, кого-то обвиняли в том, что он так охарактеризовал Папу Римского). Человек на своей собственной земле ощущает вкус вечности или, другими словами, вкладывает в работу на четверть часа больше, чем требуется. Но я полагаю, что имею право остановить этот спор, не развивая его далее. Эта книга предназначена не для того, чтобы доказать правоту крестьянского землевладения, а для того, чтобы опровергнуть точку зрения современных мудрецов, которые превращают реформы в рутину. Вся эта книга представляет собой хаотичное и тщательно продуманное отстаивание лишь одного чисто этического факта. И если по какой-то причине кто-то до сих пор не понял смысла этой книги, я закончу ее одной простой притчей, которая не становится хуже от того, что она – быль.
Какое-то время назад некоторые врачи и другие лица, которым по современному закону разрешено командовать своими бедными согражданами, издали указ, согласно которому все девочки должны быть коротко пострижены. Я имею в виду, конечно, лишь тех девочек, чьи родители бедны. Среди богатых девочек процветает множество очень нездоровых привычек, но пройдет еще много времени, прежде чем какие-либо врачи попытаются изменить их силой. Причина этого конкретного вмешательства очевидна: бедняков загнали в такие вонючие и душные подвалы, что им теперь нельзя иметь длинные волосы, потому что в волосах могут завестись вши. Поэтому врачи предлагают избавиться от волос. Им никогда не приходило в голову избавиться от вшей. Тем не менее это можно было сделать. Как это часто случается в большинстве современных дискуссий, главное во всем обсуждении – это то, о чем нельзя упоминать. Для любого христианина (то есть для любого человека со свободной душой) очевидно, что любое принуждение, применяемое к дочери извозчика, должно, по возможности, применяться и к дочери министра. Я не буду задавать вопрос, почему врачи чаще всего не применяют свое правило к дочери министра. Я не буду задавать этот
