и любая геометрическая диаграмма, и столь же абстрактна, как любая теологическая догма.
Но эта новая и расплывчатая политическая трусость сделала бессмысленным старый английский компромисс. Люди начали бояться улучшений только потому, что они уже свершились. Они называют утопической и революционной идею, что каждый должен жить по-своему или что любое дело следует закончить и на том покончить. Прежде компромисс означал, что лучше иметь полкаравая, чем сидеть без хлеба. Среди современных государственных деятелей компромисс, по-видимому, означает, что половина каравая лучше целого.
Возьмем для уточнения аргумента пример из наших вечных законов об образовании. Мы умудрились создать новый вид лицемера. Прежний лицемер, Тартюф [22] или Пексниф [23], был человеком с целями мирскими и практичными, но притворялся религиозным. Новый лицемер выдает свои религиозные цели за мирские и практичные. Преподобный Браун, священник Уэслианской методистской церкви [24], твердо заявляет, что ему нет дела до вероучений, он заботится только об образовании; между тем, по правде говоря, его душу раздирает самое яростное уэслианство. Преподобный Смит из Англиканской церкви [25] изящно, как выпускник Оксфорда, объясняет, что единственно важный вопрос для него – процветание и эффективность школ, в то время как на самом деле внутри него клокочет все злострастие викария. Борьба вероучений маскируется под политику. Я думаю, почтенные господа не воздают себе должного – они куда более благочестивы, чем готовы признать. Богословие не вычеркнуто как ошибка (как полагают некоторые). Оно просто скрывается, как грех. Доктор Клиффорд [26] действительно жаждет богословской атмосферы, как и лорд Галифакс [27], но только иной. Если бы доктор Клиффорд прямо требовал пуританства, а лорд Галифакс прямо просил католицизма, для них можно было бы что-то сделать. Будем надеяться, что у нас у всех достаточно богатое воображение, чтобы признать достоинство и самобытность другой религии, такой как ислам или культ Аполлона. Я вполне готов уважать веру другого человека; но это уж слишком – просить, чтобы я уважал его сомнения и выдумки, его политические сделки и притворство. Большинство нонконформистов, чувствующих дух английской истории, могли разглядеть что-то поэтическое и национальное в архиепископе Кентерберийском именно как в архиепископе. Но они справедливо раздражаются, когда он начинает выступать как рациональный британский государственный деятель. Большинство англикан, жаждущих смелости и простоты, могли бы восхищаться доктором Клиффордом как баптистским священником. Но когда он говорит, что он просто гражданин, ему никто не верит.
И это еще не самое удивительное. До сих пор такую расплывчатость, отсутствие кредо, оправдывали единственным аргументом: зато мы убережемся от фанатизма. Но даже этого нет. Напротив, отсутствие кредо с поразительной энергией создает и возрождает фанатизм. Это одновременно так странно и так верно, что я попрошу читателей прислушаться со вниманием.
Некоторым людям не нравится слово «догма». К счастью, они свободны, и для них есть альтернатива. Для человеческого разума существуют две вещи и только две: догма и предубеждение. Средневековье было рациональной эпохой, эпохой доктрины. Наш век, в лучших своих проявлениях, – поэтическая эпоха, эпоха предрассудков. Доктрина – это определенная точка; предрассудок – направление. Утверждение, что вола можно есть, а человека нельзя, – доктрина. Призыв есть как можно меньше – предрассудок, который также иногда называют идеалом. Итак, направление всегда намного фантастичнее плана. Я предпочел бы иметь самую древнюю карту дороги в Брайтон [28], чем общую рекомендацию повернуть налево. Прямые непараллельные линии должны, наконец, встретиться; но кривые могут отдаляться друг от друга бесконечно. Пара влюбленных могла бы прогуливаться вдоль границы Франции и Германии, один по одну сторону, другой по другую, пока им не дадут расплывчатое указание держаться подальше друг от друга. И это абсолютно верная аллегория о влиянии современной неопределенности на то, как люди разделяются и теряют друг друга, словно в тумане.
Не только общее вероучение объединяет людей. Различие в вероисповедании тоже объединяет, если только это различие явное. Граница объединяет. Многие великодушные мусульмане и рыцари-крестоносцы ближе друг к другу, поскольку и те и другие – догматики, чем двое неприкаянных агностиков на скамье в часовне мистера Кэмпбелла. «Я говорю, Бог один» и «Я говорю, Бог един, но Он же и Троица» – это начало хорошей заклятой дружбы между людьми. Но наш век превратил бы эти вероучения в тенденции. Так, верующему в Троицу было бы велено следовать множественности как таковой (потому что такова его «склонность»), и в итоге в его Троице появилось бы триста тридцать три лица. В то же время мусульманин превратился бы в мониста: пугающее интеллектуальное падение, когда вполне здравый человек готов не только признать, что Бог один, но и признать, что кроме Бога не существует никого и ничего. Если бы они оба в течение достаточно долгого времени следовали за светом своего собственного носа [29], они бы вынырнули снова с другой стороны: христианин-политеист и мусульманин-панэгоист, оба совершенно сумасшедшие и понимающие друг друга еще меньше, чем раньше.
Точно так же обстоит дело и с политикой. Политическая неопределенность разделяет людей, она их не объединяет. Люди пройдут по краю пропасти в ясную погоду, но они будут держаться от него подальше в тумане. Так тори может подойти к самому краю социализма, если он знает, что такое социализм. Но если ему говорят, что социализм – это дух, возвышенная атмосфера, благородная, неопределимая тенденция, он постарается отодвинуться от него и будет совершенно прав. На утверждение можно ответить аргументом, но тенденцию можно отразить лишь здравым предрассудком. Говорят, что японский метод борьбы состоит не во внезапном натиске, а во внезапном отступлении. Это одна из многих причин, почему мне не нравится японская цивилизация. Использовать отступление как оружие – худшая черта Востока. Но, конечно, труднее всего бороться с той силой, которую легко победить; с той, которая всегда отступает, а затем возвращается. Такова сила великих безличных предрассудков, которыми наполнен современный мир. Против них нет никакого оружия, кроме жесткого, стального здравомыслия, решения не слушать россказни и не заражаться болезнями.
Короче говоря, разумная человеческая вера должна защищать себя предрассудками в эпоху предрассудков, точно так же как она защищала себя логикой в эпоху логики. Но разница между этими двумя ментальными методами очевидна. Суть различий заключается в следующем: предрассудки расходятся, а вероучения всегда сталкиваются. Верующие натыкаются друг на друга, в то время как слепые приверженцы держатся друг от друга подальше. Вероучение – вещь коллективная, и даже грехи его – следствие совместной жизни. Предубеждение – дело личное, и даже его толерантность мизантропична. Так же обстоит
