на работы в райцентр или платить денежный штраф. Этот подлец не мог ни того ни другого, потому что в хозяйстве у него, как и у всех остальных, почти вовсе не осталось живности и доходы были мизерные. Гомолла об этом знал, а на тяжелую работу Крюгер не годился из-за подагры, и вот ведь, как нарочно, именно он, Гомолла, бургомистр, был вынужден выписывать нацисту оправдательные записки.
Почти каждую неделю повторялась одна и та же сцена. Крюгер являлся в канцелярию, бледнел, краснел, разворачивал дрожащей рукой платежный приказ, и хмурый Гомолла, ссутулившись за громадой письменного стола, не спеша закладывал за уши дужки стальных очков, долго изучал бумажку, потом наконец вызывал общинного писаря Присколяйта и диктовал: «Штрафные работы выполнены в деревне по месту жительства». Потом Крюгер бормотал: «Спаси вас бог», Гомолла же обыкновенно отвечал: «За работу!» — и бесцеремонно выпроваживал мужика.
Гомолла распорядился устроить в хорбекском замке общественную столовую. Туда он и посылал Крюгера на принудительные работы, два-три раза в неделю, как видно считая особо унизительным для Крюгера то, что облаченный в мешковатые штаны нацистский «герой» должен был вместе с женщинами чистить картошку. Однако пронзительный визг из столовой скоро разубедил его. Для женщин-переселенок все это было, пожалуй, не более чем развлечением, они даже имели глупость окружить Крюгера материнской заботой. Поэтому Гомолле пришлось на три месяца откомандировать бывшего ортсбауэрнфюрера на еженедельную уборку деревенской улицы.
Даниэль и Крюгерова дочка — хорошенькая была девчонка и молоденькая, зачем же ей расплачиваться за провинности отца? Тем не менее Гомолла порадовался, услышав, что их свадьба расстроилась.
«Ты хоть слушаешь?» — недовольно спросила Анна Прайбиш.
«Ну конечно, — сказал Гомолла. — Когда же она была, свадьба Макса и Хильды?»
«Погоди... — Анна задумалась. — Кажется, в пятьдесят первом, я тогда как раз опять воевала за свою лицензию, у меня ее отобрали. Ты, Густав, помнишь, наверно: ревизия нашла у меня две селедки, а по книгам они не прошли... нет, свадьба была в пятьдесят третьем... — уточнила Прайбиш, — во всяком случае, Даниэль жил у меня тогда на полном пансионе; каждый день с Иреной вместе... у меня уж глаза не глядели — бедняжка прямо извелась вся из-за этого малого.
Однажды вечером я уже закрыла трактир, и мы домывали рюмки — вдруг слышим: в дверь стучат. Открываю и вижу — ночь была лунная: на пороге Даниэль, качается, лицо зеленое.
«Господи, — кричу, — Ирена!»
Кричу, а сама думаю: ведь, того и гляди, рухнет замертво у тебя на крыльце... Только он просто-напросто был в стельку пьян.
Отвели мы его в зал, он маленько очухался.
«Шнапсу, — бормочет заплетающимся языком. — Анна, сегодня мне надо напиться».
«Ну погоди, — кричу, — стыда у тебя нет... Не ожидала я от тебя... Марш в кровать!»
В довершение всего прибежала Ида, и вот мы, три бабы, потащили малого в постель, он кулаками машет, прямо сладу нет. Тогда я выпроводила Иду с Иреной, велела им сварить крепкого кофе.
«Ничего, малыш, — говорю, — сейчас дадим тебе напиться», — сажусь рядом, по руке его глажу, успокоить хочу. А он бросился мне на шею, жмется, как ребенок, и шепчет:
«Он видел, Анна, он видел».
«Кто?» — спрашиваю.
«Крюгер, — говорит. — Крюгер видел».
«Что? — спрашиваю и трясу его. — Даниэль, что он видел?»
«Все», — да как заревет у меня на груди.
По-моему, самое милое дело, когда мужики по пьянке слезливыми становятся. Ну, думаю, небось застали их с Хильдой, грешных, в постели в чем мать родила.
«Что ж тут такого, — говорю, — ты же собирался на Хильде жениться?»
«Нет, — отвечает, — нет, она за Макса выходит».
Странно, думаю, старик видал... Никак в толк не возьму, что к чему.
Тут пришла Ирена с кофе, услыхала, что свадьба расстроилась, обрадовалась, смеется — господи, до чего, дескать, пьяные смешные! — вьется вокруг него и так и эдак, в конце концов он позволил уложить себя в постель.
Да... а через полтора месяца сыграли Штефанову свадьбу. У меня в доме. Натащили разных деликатесов, и я все наилучшим образом приготовила.
Даниэль на свадьбу ни за какие деньги идти не желал.
«Как, — говорю, — неужели доставишь этим задавакам удовольствие почувствовать, что они тебе душу ранили? Ты будешь танцевать на этой свадьбе!»
Нарядила его собственноручно, дала ему лучший костюм сына, рубашку белоснежную, галстук повязала — парень хоть куда.
К полуночи доплясались до того, что фата пошла в клочья. Хильда, конечно, по обычаю подкинула обрывок кому-то из деревни. Только на сей раз, объявляю я, фата, мол, в предсказании ошиблась — ведь только что обручились Даниэль с Иреной, и будто о собственных детях говорю.
Все зашумели, поздравлять начали, туш — ты меня знаешь, да и сам при этом был, — просто не могла я сдержаться, постучала по рюмке и говорю: Даниэлю, мол, позавидовать можно, у Ирены приданое дай бог каждому — мне ведь свое, к сожалению, не пригодилось, — и жена у него будет, второй такой не сыскать, чтоб так разбиралась в домашнем хозяйстве. Ведь я обучила ее всем кулинарным тонкостям, и девчонка владела искусством, которое, как ни прискорбно, находится на грани вымирания».
«Ну-ка, налей», — сказал Гомолла, и старуха Прайбиш налила ему и себе, должно быть, от разговоров у нее тоже в горле пересохло.
«Он видел? — спросил Гомолла. — Что, Анна, что видел Крюгер?»
Анна развязала черный платок и поправила его.
«Не знаю, — проговорила она, — был у него тогда против Даниэля какой-то козырь, но, что ни говори, для парня все обернулось к лучшему, с Иреной ему очень посчастилось. Пусть некоторые считают, что настоящей любви промеж них не было, взял-де девчонку из жалости, а может, назло или себя пожалел. Но, по-моему, он тогда понял: никогда в жизни не встретить ему женщину, которая бы в нем эдак души не чаяла. Конечно, он Ирену годами не замечал, но, наверно, все-таки бывает, Густав, что сила женской любви в конце концов побеждает мужчину и ему ничего не остается, как тоже по любить ее.
Хрупкая, нежная, и сил у нее не столько, как у других, но она была ему хорошей женой. Боже мой, вот уж я говорю — была».
Анна нашарила в кармане фартука платок, аккуратно развернула, промокнула нос и рот и наконец продолжала:
«Два года назад зашла я к ним как-то в выходной. Мы сидели в саду, разговаривали о том
