Я их возмещу.
Он повернулся ко мне презрительно.
– Плант, – сказал он, – не ожидал я услышать от вас такое. Эти цветы – святая вещь. Вам этого не понять, конечно. Я голодал, чтобы послать их. Пускай дела у меня швах, но о порядочности я еще не забыл, а это не про всякого скажешь, хоть он и состоит в шикарном клубе, а на людей, которые честно зарабатывают на жизнь, смотрит свысока. Прощайте, Плант. Мы больше не встретимся. Я не подам вам руки, не возражаете?
Так он со мной расстался – но не навсегда. Вечером меня позвали к телефону, звонил некий мистер Лонг. До слуха моего донесся знакомый голос, опять жизнерадостный.
– Это вы, Плант? Говорит Мокли. Извините за псевдоним, ладно? Слушайте, надеюсь, вы не обиделись, что я с вами так простился. Я тут подумал и понял, что вы совершенно правы. Можно к вам забежать покалякать?
– Нет.
– Тогда завтра?
– Нет.
– Хорошо, – когда мне прийти?
– Никогда.
– Нет, я все понимаю, дружище. Мне бы тоже было не по себе. Только вот что. При теперешних обстоятельствах я, знаете, соглашусь на ваше щедрое предложение заплатить за венок. Как мне – зайти за деньгами или вы пришлете?
– Я пришлю.
– На Холборнское почтовое отделение – я получу. Значит, пятнадцать шиллингов.
– Вы же говорили, десять.
– Говорил? Я хотел сказать пятнадцать.
– Я пошлю вам десять шиллингов. До свидания.
– Молодчага, – сказал Мокли.
И я положил деньги в конверт и отправил их человеку, который убил моего отца.
VI
Время тащилось.
Продажа дома в Сент-Джонс-Вуде оказалась более нудным делом, чем я ожидал. Десять лет назад Компания жилищных удобств Сент-Джонс-Вуда, построившая соседний многоквартирный дом, предложила отцу за его владение шесть тысяч фунтов; он сохранил то письмо за подписью председателя, Альфреда Форпоста. Ее преемники, Компания по эксплуатации Хилл-Крест-Корта, предлагали мне теперь две с половиной тысячи; их письмо тоже было подписано мистером Форпостом. Я отказался и поручил продажу маклерам; через два месяца они сообщили мне о единственном предложении – две с половиной тысячи, от мистера Форпоста, директора-распорядителя Сент-Джонс-Вудской компании жилых домов, с ограниченной ответственностью. «В данных обстоятельствах, – писали они, – мы считаем эту цену приемлемой». Обстоятельства заключались в том, что всякий, кому мог понравиться мой дом, не вынес бы его окружения; господствуя над кварталом, их дома сами назначали цену. Я согласился и пошел подписывать последние документы в контору мистера Форпоста, ожидая увидеть там бурление и процветание; вместо этого я нашел две скромные комнаты на верхнем этаже – одну из незанятых квартир. На двери были выведены названия пяти или шести домовладельческих компаний, и на филенке сохранились следы других имен, некогда значившихся здесь и стертых; председатель открыл мне сам и провел в комнату. Это был крупный, опрятный, симпатичный, средних лет меланхолик, и, прежде чем приступить к делу, он произнес несколько похвальных слов о живописи моего отца – как мне показалось, совершенно искренних.
Никакого другого персонала видно не было; только мистер Форпост одиноко сидел среди папок и канцелярских шкафов и рассказывал мне, что он пережил, когда потерял своего отца. Этот человек управлял домами и жил для них, претерпевая вместе с ними все невзгоды; маленькие компании ликвидировались; родственные маленькие компании возникали; появлялись и исчезали фамилии племянников и зятьев на шапках бланков; фонды росли и обесценивались, выпускались новые акции, объявлялись дивиденды и добавочные дивиденды, закладные продлевались и истекали, столбики цифр переносились с одного баланса на другой баланс, и все – в одной этой комнате. За последние десять лет капитал в несколько тысяч фунтов то в виде займов, то в виде ссуд перекочевывал со счета на счет, туда и обратно, и каким-то образом, работая по шестнадцать часов в день и за себя, и за машинистку, и за бухгалтера, мистер Форпост поддерживал свое существование, умудрялся ходить в начищенных ботинках и наглаженных брюках, стригся регулярно и часто, по семейным годовщинам покупал билеты в концерт и давал образование, по его словам, сыну – в Соединенных Штатах, а дочери – в Бельгии. Компания, которой я в итоге передал мой дом, была с иголочки новая, зарегистрировавшаяся специально по этому случаю и обреченная, конечно, затеряться в калейдоскопе мелкой финансовой жизни. Чек, подписанный мистером Форпостом, был принят к оплате, и, когда сумму, изрядно обтаявшую за счет моего юриста, перевели на мой счет, я обнаружил, что вместе со страховыми деньгами и после погашения моего долга в банке я имею – впервые в жизни – больше трех с половиной тысяч. С ними я стал строить планы новой жизни.
Мистер Форпост готов был долго терпеть в ожидании покупки; но, совершив ее, он взялся за дело с удивительным проворством. Еще мебель уезжала в фургонах на склад, а рабочие уже спиливали деревья и ставили временный забор; через неделю я пошел посмотреть дом: это была развалина, можно было подумать, что тут поработал динамит. В деле сноса, вероятно, есть своя система, постороннему ее не понять: крыша была сорвана, фасад свален, фундамент с одной стороны обнажен; остальные стены еще стояли нетронутые, и комнаты, открытые спереди, как театральная декорация, выставляли напоказ моррисовские обои, трепавшиеся на ветру там, где были выворочены оконные колоды и каминные полки. Ателье исчезло, оставив на память о себе лишь бутовый квадрат; в месиве бывшего сада там и сям торчали новые побеги. Были рабочие – десяток или полтора; двое или трое лениво ковыряли землю, остальные, облокотясь на свои орудия, беседовали; не укладывалось в голове, как они могли таким манером совершить столь много за столь короткий срок. В воздухе носился песок. Место не располагало к созерцанию. Когда я проходил там в следующий раз, громадное бетонное крыло уже воздвиглось на участке; оно было чище, чем старая часть дома, и по недосмотру архитекторов окна в нем располагались на фут или два ниже общего уровня; зато, как и все другие, они были без занавесок.
I
Друзья приветствовали мой план осесть в деревне.
Каждый нашел в нем какую-нибудь выгоду для себя. Я хорошо понимал их позицию. В их жизненном укладе сельский дом значил нечто чрезвычайно важное, нечто за семью замками. Все они постепенно охладевали к запланированным развлечениям; в сельской жизни их привлекали отсутствие приглашений и возможность совершить удачный набег. Они жили как на вулкане; их лондонские пристанища были досягаемы уже через час после телефонного предупреждения. Деревенский дом не знал превратностей судьбы; даже когда его владельцы за
