согласился охранник. – И ведь жалко. Большой был, матерый, сукин сын. Так что, Билл, мой тебе ответ такой: и подбил я оленя, и не подбил. Но без дичи на столе все-таки не остались. Потому что старик, оказывается, тем временем однолетку добыл. Уже его в лагерь притащил, освежевал, начисто выпотрошил, печенку, сердце, почки в бумагу вощеную завернул и в холодильник закинул. Ведь однолетка. Маленький, падла. Но старик прямо цвел.
Охранник оглядел парикмахерскую, будто припоминая, как было дело. Потом взял свою зубочистку и снова сунул в рот.
Мужик постарше отложил сигарету и повернулся к охраннику. Вздохнул поглубже и сказал:
– Ты сейчас там должен быть, того оленя искать, а не подстригаться ходить.
– Ты со мной так не разговаривай, – сказал охранник. – Пердун старый. Знаешь, я тебя где видел.
– Сам я тебя видел, – сказал старик.
– Хорош, парни. Вы у меня в парикмахерской, – сказал парикмахер.
– Это тебе надо лещей навешать, – сказал старик.
– А ты рискни, – сказал охранник.
– Чарльз, – сказал парикмахер.
Парикмахер положил расческу и ножницы под зеркало, а руки – мне на плечи, будто думал, что я из кресла ринусь в гущу перепалки.
– Альберт, я стригу Чарльза и его мальчика уже много лет. Прекрати, пожалуйста.
Парикмахер переводил взгляд с одного на другого, не убирая рук с моих плеч.
– На улице разбирайтесь, – сказал малый с газетой, покраснев и с какой-то надеждой.
– Все, хватит, – сказал парикмахер. – Чарльз, я по этому поводу больше ничего слышать не хочу. Альберт, твоя очередь следующая. Так, – парикмахер повернулся к малому с газетой, – а вас, мистер, я знать не знаю, но вы уж будьте ласковы, не встревайте.
Охранник встал. Сказал:
– Зайду-ка я попозже. Сегодня общество оставляет желать лучшего.
Он вышел и захлопнул за собой дверь. Громко.
Старик сидел, курил свою сигарету. Глядел в окно. Рассматривал что-то на тыле кисти. Встал, надел шляпу.
– Извини, Билл, – сказал он. – Потерплю еще несколько дней.
– Все в порядке, Альберт, – ответил парикмахер.
Когда старик вышел, парикмахер, отступив к окну, посмотрел ему вслед.
– Альберт умирает от эмфиземы, – проговорил он у окна. – Мы раньше вместе на рыбалку ходили. Всему-всему он меня научил про лосося, от и до. Женщины. У старика от них отбою не было. Ну, тут он раскипятился, конечно. Хотя, честно говоря, его довели.
Парню с газетой не сиделось на месте. Он встал, походил туда-сюда, останавливаясь и разглядывая все подряд: вешалку для шляп, фотографии Билла и его друзей, рекламный календарь строительного магазина с видами природы на каждый месяц – он перелистал его весь. И даже, встав перед лицензией Билла, долго в нее вчитывался. Потом повернулся и сказал:
– Я тоже пойду. – И, сказано – сделано, вышел.
– Ну что, мне тебя достригать или как? – сказал парикмахер, как будто все это случилось из-за меня.
Парикмахер повернул меня в кресле лицом к зеркалу. Положил ладони по бокам моей головы. Последний раз установил ее как положено, а потом наклонил свою голову к моей.
Мы вместе смотрели в зеркало. Его руки по-прежнему обрамляли мое лицо.
Я смотрел на себя, и он смотрел на меня. Но если что-то и высмотрел, от комментариев воздержался.
Он провел пальцами по моим волосам. Медленно, будто его занимали другие мысли. Ласково, как любовник.
Это было в Кресент-Сити, в Калифорнии, почти на самой границе с Орегоном. Вскоре после того я уехал. Но сегодня я задумался об этом городке, о Кресент-Сити. О том, как пытался начать там все заново со своей женой, и о том, как тем утром в парикмахерском кресле окончательно решил уйти. Сегодня я задумался о покое, который ощутил, когда закрыл глаза и позволил пальцам парикмахера пробежать сквозь мои волосы, о нежности этих пальцев, о том, что волосы уже снова начали отрастать.
В тот день с утра погода поменялась и снег начал таять. Потеки грязной воды бежали по невысокому, на уровне плеча, окошечку, выходящему на задний двор. С другой стороны дома шелестели шинами по талой жиже машины. На улице темнело. Но темнело и в доме.
Он был в спальне – запихивал шмотки в чемодан, когда она вошла.
Очень рада, что ты уходишь! Очень рада, что ты уходишь! – сказала она. Слышишь ты!
Он продолжал складывать свои вещи в чемодан.
Сволочь! Как же я рада, что уходишь! Она заплакала. Даже в глаза боишься посмотреть, да?
Потом она заметила на кровати фотокарточку ребенка и схватила ее.
Он взглянул на нее. Она утерла глаза и не отводила взгляда, а потом повернулась и опять пошла в гостиную.
Положи обратно, сказал он.
Собирай вещички и убирайся, сказала она.
Он промолчал. Застегнул чемодан, надел пальто, оглядел спальню, прежде чем выключить свет. Потом вышел в гостиную.
Она стояла в дверях крохотной кухоньки с ребенком на руках.
Я забираю ребенка, сказал он.
Ты спятил?
Нет, но ребенка я забираю. За его вещами кого-нибудь пришлю.
Ты к нему и близко не подойдешь, сказала она.
Ребенок заплакал – она откинула одеяльце с его личика.
Ну-ну-ну, сказала она, глядя на ребенка.
Он двинулся на нее.
Бога ради! – сказала она, отступая в кухню.
Давай ребенка.
Убирайся!
Она отвернулась и попыталась удержать ребенка в углу за плитой.
Но он подошел. Перегнулся через плиту и обхватил ребенка руками.
Отпусти его, сказал он.
Уйди! Уйди! – закричала она.
Ребенок стал красным и ревел. В сумятице они опрокинули горшок с цветком, который висел за плитой.
Потом он прижал ее к стене и попытался ослабить ее хватку. Вцепившись в ребенка, он отпихивал ее всей массой.
Отпусти его, сказал он.
Не надо, сказала она. Ты делаешь ребенку больно, сказала она.
Я не делаю ребенку больно, сказал он.
Кухонное окно совсем не давало света. Почти в темноте он силился разжать ее пальцы одной рукой, а другой впился в руку орущего ребенка где-то подмышкой.
Она почувствовала, как ее пальцы подаются. Почувствовала, что ребенок от нее отрывается.
Нет! – закричала она, едва почувствовала пустоту в руках.
Этот ребенок будет у нее. Она метнулась за второй ручкой ребенка. Вцепилась в запястье и отклонилась всем корпусом.
Но он не собирался отпускать. Он почувствовал, как ребенок выскальзывает, и потянул на себя изо всех сил.
Таким манером вопрос и разрешился.
Она в Милане на рождественские и хочет знать, как все было, когда она была маленькой.
Расскажи, просит она. Расскажи, как было, когда я была маленькая. Она потягивает «Стрегу», ждет, не спускает с него глаз.
Она классная, стройная, привлекательная девушка, ей в жизни все нипочем.
Это было очень давно. Это было двадцать лет назад, говорит он.
Ты же можешь вспомнить, говорит она. Давай.
Что ты хочешь услышать? – спрашивает он. Что
