Пьер Гийота - Могила для 500000 солдат

В то время война захлестнула Экбатан. Множество беглых рабов переметнулось к победителям, но когда те попытались заговорить с ними о подавлении сопротивления оккупантам, рабы отказались выдать своих прежних хозяев, впадая в ещё большее холопство. Экбатан оставался самой большой сто лицей на Востоке: он раскинулся на пятнадцать километров вдоль берега. Каждый день пляжи у приморского бульвар; покрывались трупами юных бойцов сопротивления, высадившихся ночью и расстрелянных морской стражей. Победа досталась без особых хлопот: победители овладели городом, отринувшим своих богов. Экбатан предался Септентриону, откуда захватчики, упакованные в каски, сапоги и броню, принесли снег на подошвах и лед на ресницах. Сто лет продолжалось похолодание; ученые Экбатана втайне разработали оружие способное вызвать потепление, но оно было перехвачено завоевателями. Был построен самолет, на него погрузили оружие и ученых и отправили в Септентрион. Захватчики преследовали всех, кого столица выплескивала из своих недр: авантюристов скоморохов, солдат. Несколько семей в центре города не пожелали подчиниться порядку, основанному на доносах и пытках их отроки по ночам сбегали внутрь страны или отплывали и: подземных бухт на юге, стремясь соединиться на архипелаг! Букстехуде, еще не завоеванном, но день и ночь накрытом тенями вражеских бомбардировщиков.

Молодой офицер армии Экбатана, прежде терпевший при теснения со стороны Генерального штаба за то, что хотел ускорить военную реформу, в день капитуляции сбежал на архипелаг Букстехуде под предлогом дипломатической миссии в этой союзной стране. Экбатан вскоре осудил мятеж своего полномочного посла, изо всех сил старавшегося убедить правительство архипелага в необходимости и величии своей борьбы Правительство выделило ему сначала комнатушку в приморской гостинице, где он повесил на стену портреты своей жены и детей, оставленных в Экбатане, затем крошечную студию на национальном радио, откуда он посылал воззвания к родине призывая сограждан к сопротивлению, к обновлению, к политической прозрачности; и, наконец, заваленную зарядными ящиками заброшенную казарму с разбитыми стенами. Вскоревесь Септентрион, весь Запад и часть Востока были объяты пламенем. Завоевателю не хватало огня, чтобы осветить потемки своей души, не хватало крови, чтобы разбавить ею свои слезы.

Он вошел в покорный Экбатан на заре дня капитуляции, сел в галерее триумфальной арки и посмотрел на спящий город; его подошвы скребли цементный пол; крыса пробежала по балюстраде — он прижал ее голову сапогом и раздавил; кровь просохла на ветру; стражник встал перед ним на колени и вытер сапог, потом завернул крысу в платок. Завоеватель похлопал по колену поднявшегося стражника:

— Вели отнести крысу на кухню, мы скормим ее этим псам после подписания мира.

Старцы, священники, патриоты выбрали вожака, чтобы тот предстоял за них перед захватчиком. Этот вожак однажды одержал великую победу, отведав солдатского супа. Экбатан еще недавно трепетал от наслаждения после своего триумфа. Его поэты, его музыканты сдохли под бичами в лесах Септентриона. Глубокие глаза его женщин окаменели.

Экбатан был уязвлен речью старого вождя о традициях и национальной гордости: накануне он вновь приобрел универсальное сознание. Это время отмечено появлением новой добродетели по имени здравый смысл — ослабленной формы первобытного обряда. Поэты воспевали орудия труда: лопаты, вилы, животных и людей; за заслуги перед отечеством короновали быков, ленточки с цветами национального флага повязывали на самый тяжелый колосок; старый вождь лично желал награждать детей, спасших из огня или воды братишку или бабушку: малыша вталкивали в приемную, тот прижимал к груди бумажный флажок, о котором нужно было не забыть сказать старику, что он день и ночь хранится под рубахой; наконец старец выходил, лобызал, нагнувшись, ребенка в лоб, затем, по его знаку, адъютант открывал картонную коробку и вынимал жезл из ячменного сахара, раскрашенный в национальные цвета:

— Прими этот символ моей власти, пусть он растет вместе с твоим мужеством!

Вот так и сына раба, освобожденного священником (после совратившим его в качестве платы за благодеяние), однажды привели к вождю; мальчик громко объявил, что от старика воняет мочой, вождь был туг на ухо, потрепал малыша по щеке и всучил ему жезл, который тот тотчас вставил промеж ног:

— Мой быстро вырастет, Ваше Превосходительство, а ваш потеряет в размере и в силе.

Заметив, что мальчик не прочь с ним поболтать, вождь приказал подарить ему два агатовых шарика, которые тот тут же пристроил по бокам жезла, зажатого между ляжками.

Вождь, жмурясь от яркого света, отвернулся и, опираясь на руку адъютанта, исчез в толпе вдов. Ночью, навалившись на мальчика, священник душил его, бил кулаками по вискам; мальчик кусался, плевал ему в глаза, тот, сидя на краешке кровати, грозился снова обратить его в рабство, мальчик сказал ему, что голоден, священник сгреб его в охапку и потащил на кухню; юноша пересек садик и постучал в стеклянную дверь:

— Откройте, откройте, за мной гонятся.

Мальчик потянулся к замку, священник потащил его к себе; выстрел, юноша рухнул на освещенное стекло, в комнату врывается патруль, кровь вокруг головы юноши блестит в лунном свете, священник наливает выпивку, солдат видит кольцо в губе ребенка:

— Этот тоже из них? Выпейте с нами, священник. Эй ты, налей.

И тут же хватает мальчика за талию, привлекает к себе, колет голое тело кончиком кинжала, щиплет и крутит его соски большим и указательным пальцами, ребенок вырывается, падает на порог, его волосы пропитались кровью; священник гладит солдатские медали, спрашивает о значении символов, его рука дрожит на холоде металла, затылки и щеки солдат пахнут морозом и ветром.

Мальчик поднят, стоит за священником, грудь исцарапана, в руке кувшин холодного вина, на висках — кровавые колтуны.

— Священник, продай мальчишку.

— Он свободен, уже не продается.

— Он прислуживает тебе на твоих ночных мессах.

— Я еще не расковал его кольцо. Но могу вам показать акт об освобождении.

— Отдай мальчишку, священник, или я крикну, что ты прячешь партизан, и ты загнешься от холода в Септентрионе.

Священник встает, вытянув руки, отступает, мальчик ставит кувшин на пол, священник прижимает его к стене.

— Отдай мальчишку, я его хочу.

— Только через мой труп.

— За этим дело не станет.

— Убейте меня.

— Вам, попам — расстригам, героизм не к лицу. Ну же, опусти руки, освободи своего любовника и найди схоластическое обоснование своей трусости, как все вы делаете с тех пор, как ваш бог умер.

Священник опустил руки, склонился к ребенку.

— Аисса, ты свободен, выбирай.

Ребенок дрожит, вцепившись в бедра священника, касаясь босой ногой ледяного кувшина, округлившиеся глаза блестят, офицер берет его за плечо, притягивает к себе, пальцем раздвигает его губы, разжимает кольцо на деснах, сдавливает горло и поднимает мальчика, как рыбу за жабры:

— Что ты умеешь делать, малыш? Ребенок задыхается.

— Аисса играет на скрипке, как и все из его племени. Солдат пинает тело юноши — тот еще дышит.

— Возьми свою скрипку. Я тебя покупаю. Священник, даю тебе гарантию безопасности.

Священник с ребенком поднимаются в комнату, на корточках перед комодом они собирают вещи Аиссы, священник втискивает их в чемоданчик, они спускаются, офицер берет ребенка за руку:

— Ты взял свою скрипку? Если мы вернемся в Септентрион, ты мне понадобишься, чтобы прогнать мою меланхолию.

Священник склоняется к мальчику, но солдат поднимает оружие.

Партизан хрипит; три танка остановились перед садиком, солдаты в касках играют на губных гармошках в свете луны, офицер забирается на башню, мальчик, внизу, опирается на гусеницы, офицер сверху протягивает ему руку, мальчик цепляется за нее, взбирается на башню, офицер прижимает его ногой, танки трогаются с места, едут по приморскому бульвару, офицер смотрит на отражение звезд в бурлящей воде:

— Куда ты спрятал свою скрипку?

Он сдавливает кожу чемодана, мальчик открывает его, скрипка на мгновение блеснула в свете луны, офицер трогает ее, гладит, щиплет струны; сука, лежа на боку, кормит Щенков, танк надвигается, давит ее, кровь брызжет на фары; на лестнице Аисса падает на ступени, розовая пена брызжет с уголков его губ; поднимающийся по лестнице солдат наступает на руку потерявшего сознание ребенка, и она раскрывается на доске, увлажненной снегом.