Видак с верхней загрузкой
С недавних пор ко мне ходит жираф. Жираф-призрак. По ночам он вылазит из шкафа (ни в какой другой мебели он бы не поместился по росту), проходит по комнате беззвучной тенью, иногда — с надетыми на башку трусами, иногда — просто так, и встает между моей кроватью и кроватью жены.
Все началось с бесформенного свечения, как будто кто-то включил в шкафу свет и слегка приоткрыл дверцу. По прошествии нескольких дней появилась нога с копытом, длинная и костлявая. За ней воспоследовали еще три.
А потом, прошлой ночью, я застегнул на все пуговки свои спальные шорты лунного цвета, сунул ноги в любимые тапки в виде инопланетных пришельцев, прошел под пузом жирафа, спустился на кухню и сделал себе какао. По возвращении я обнаружил, что животное все еще топчется в спальне и пребывает в некотором раздражении. Сбросив инопланетные тапки, я сел на кровать. Жираф наклонился ко мне, чуть ли не мордой в лицо. Я даже почувствовал запах его дыхания: запах листьев, свежих и сочных, с самых верхушек деревьев. И вот, наклонившись ко мне, жираф-призрак заговорил. Завтра, сказал жираф, я приду днем. Жена ничего не узнает — она будет полировать сервант. Ты настроишь видак с верхней загрузкой, и я поставлю тебе кассету. Я возразил, что у нас нет видака с верхней загрузкой, а есть только с фронтальной, и он объяснил, что кассета волшебная, заколдованная, и поэтому несовместима с некоторыми из последних моделей.
После обеда я забил на работу, съездил к родителям, взял у них старый видак серебристого цвета, худо-бедно распутал все провода и подключил агрегат. Собственно, прямо сейчас и подключаю. И все жду, что жена спросит, чем я тут занимаюсь, но она занята. Полирует сервант, в точности, как и сказал жираф. А вот и он сам, вваливается в гостиную прямо из сада, даже не вытерев копыт. Держит в зубах кассету. Животное открывает рот, роняет кассету мне в руки и говорит:
— Как жизнь, старик? Все путем?
— Да, — говорю. — Все нормально.
Ледяным тоном.
— Днем уже не так страшно, как ночью, да?
— А почему ты решил, что мне было страшно?
— Когда я пришел в первый раз, ты чуть не умер со страху.
— Что-то не помню.
— Ты даже спрятался под одеялом, старый ты перец.
— Никакой я не старый, — говорю, поправляя очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке. — Мне всего двадцать восемь.
— А на следующий день рождения будет уже двадцать девять. А потом — тридцать. Если дотянешь.
— Какой ты добрый. И вообще, что за упаднические настроения? Вроде как ты намекаешь, что я могу и не дожить до тридцатника.
— Ну, все там будем.
— Как я понимаю, ты спустился с небес вовсе не для того, чтобы меня подбодрить?
— Я пришел, чтобы пугать и нервировать. Чтобы тебе стало страшно и жутко.
— Тогда тебе нужно было придумать что-нибудь более пугающее и нервирующее. То есть принять земной облик — это как раз то, что надо. Но не жирафа же.
— Всегда был жирафом, — отвечает жираф. — Не умею быть кем-то еще.
— Тогда, если тебе так уж необходимо являться людям в качестве привидения, чтобы пужать и стращать, производи оные действия в джунглях, где ты будешь к месту.
Он морщит нос, этот свой длинный и желтый носище, и говорит:
— Знаешь, что я тебе скажу, я уже начинаю жалеть, что не остался в шкафу. Когда я был в шкафу, ты боялся.
— Боюсь тебя огорчить, но я — мужчина без страха.
— И без мужского достоинства.
— В каком смысле?
— В буквально-эвфемистическом. При полном отсутствии первичных половых признаков.
— Это в корне неверно, равно как и несправедливо, — говорю я в защиту своих гениталий. — Знаешь, чем я занимаюсь? В смысле, кем я работаю?
— Сейчас, надо думать, я буду сражен наповал.
— Я работаю на телевидении, на канале НФ. Главным сценаристом.
— Ага, писатель. Так сказать, литератор. Мастер словесного выражения. Только если ты мастер, то чего же ты ни разу даже «привет» не сказал, когда я был в шкафу?
— Ну, ты же жираф, — говорю я вполне резонно. — Если бы я знал, что ты умеешь говорить…
— Если бы я не умел говорить, не было бы смысла и приходить.
— Звучит весомо. Как будто ты здесь с важной миссией.
— Я бы не стал напрягаться и спускаться с небес, если бы у меня не было, что сказать, — заявляет жираф.
— Ну так говори уже и иди себе восвояси.
— Еще не время. Но будь уверен, мне есть что сказать. И это будет не то чтобы очень приятно. Даже, наверное, совсем неприятно.
— Ладно. Как будешь готов, приступай, — говорю я, усаживаясь поудобнее в своем хай-тековском кресле. — Я внимательно слушаю.
Но животное лишь раздувает ноздри и трясет головой.
— Что-то нет настроения.
Я встаю с кресла.
— Тогда давай начнем, с чего попроще. Меня зовут Спектр. Скотт Спектр.
— Джим.
— Рад знакомству, Джим, — говорю я, пожимая ему правое переднее копыто. — А теперь расскажи мне, Джим, какие у тебя ощущения. Каково ощушать себя редким уродцем?
— Э?
— Ну, жираф-призрак, как гость из загробного мира, — явление достаточно редкое.
— Жирафы, знаешь ли, тоже умирают.
— То участь всех: все жившее умрет, — цитирую я, — и сквозь природу в вечность перейдет. [1]
Жираф улыбается.
— Да, никто из нас не молодеет.
— В смысле?
— Ну, как ты сам очень верно заметил, все жившее умрет, и все там будем…
— Так что, ты пришел мне напомнить, что человек смертен? Я правильно понимаю?
— В самую точку.
— И каждый прожитый год приближает меня к могиле. И вот когда я доживу до седин, сделаюсь старым и дряхлым…
— Погоди. А то ты впадаешь в излишнюю сентиментальность, не говоря уже о неоправданном оптимизме.
— Ну хорошо. Пожилым. Средних лет. Со всем своим несовершенством, написанным на лице…
— Сидя в сортире со спущенными штанами, уткнувшись носом в порнографическое издание…
— Нет, Джим. Порнографию я не смотрю, не читаю.
— А надо бы. Пока еще есть возможность.
— То есть конец уже близок и неотвратим?
— Более-менее да.
Я просто сижу, утопая в своем высокотехнологичном кресле, и вспоминаю наш вчерашний разговор с женой. Дело было уже под вечер. Я смотрел телевизор, сериал о путешествиях во времени. Жена тоже смотрела, но на часы. Она спросила, почему я все время молчу, и в ответ я промолчал.
— Но ты, Спек, не расстраивайся. В твоем случае чем раньше, тем лучше. В смысле, не будем лукавить: ради чего тебе жить?
— Как я понимаю, это была ирония. Потому что, видишь ли, так получилось, что перед тобой человек, у которого есть все. Высокоскоростной доступ в Интернет. Красавица-жена…
— Которой отчаянно необходимо как следует попастись.
— Что ей необходимо?
Жираф скабрезно подмигивает, и я понимаю, что он имел в виду.
— А, понимаю. В смысле, заняться сексом. Воздержанья не интересуется сексом.
Жираф смеется.
— Воздержанья? Воздержанья Спектр?
— А что? Красивое имя, — говорю я в защиту имени.
— В общем, Воздержанье Спектр отчаянно необходимо как следует попастись, рьяно и зажигательно. Я бы и сам ее этого самого, Спек. Если бы скотоложство не было вне закона. И если б мой член был поменьше. И если бы я не был мертвым.
— Прошу прощения, но мы с Воздержаньем любим друг друга.
— Тогда что ж у тебя жизнь такая хреновая?
— Ладно, — говорю я. решив сменить тактику. — Давай предположим. Буквально на пару минут. В качестве аргумента в дискуссии. Что жизнь у меня, как ты говоришь, хреновая. Хотя она не хреновая. Вовсе наоборот. И ты это знаешь, и я это знаю. Мы оба знаем. Но если, и я подчеркиваю слово «если», у меня была бы и вправду хреновая жизнь, что бы ты предпринял по этому поводу?
— Э?
— Ну давай. Взмахни палочкой. Дай мне загадать три желания.
— Ты меня с кем-то путаешь, — говорит Джим. — Я — жираф-призрак, а не какой-то задрипанный волшебник. А если ты будешь и дальше проявлять откровенный идиотизм, я лучше пойду себе восвояси. Забурюсь в бар, напьюсь. А ты сам выкручивайся как знаешь.
— Понял, отвял. Только, пожалуйста, не называй меня Спек. Меня зовут Скотт Спектр, можно просто Скотт. Так что, мы будем смотреть кассету?
Он наклоняет голову к серебристому видаку, вставляет кассету, давит подбородком на верхнюю крышечку. Потом принимается бить копытом по передней панели, пытаясь нажать на PLAY. Я сую ему в ноги пульт.
— Скотт Спектр, — говорит жираф. — Вот твоя жизнь. Прошлая, нынешняя и будущая.
Жжжжж. А потом сквозь густой туман проступает школьный стадион. На поле — два мальчика, в одном из которых я узнаю себя. Вот он я, слева. С растрепанной челкой, в очках. А справа — Плут Дубина, единственный парень, который показывал мне свой писюн. Его галстук сбился на сторону, на рубашке оторваны две пуговицы. Он лезет в карман пиджака, вынимает оттуда чипсу и сует себе в рот.
