Второй, третий, четвертый, пятый и шестой ряды сплошь заполнены фанатами научной фантастики. Некоторых я знаю в лицо, помню по конференциям, но вообще-то их выдают футболки. В большинстве своем это футболки с картинками из нашего самого популярного сериала «Космонавт в космосе». Даже на Джиме такая майка. С голографическим портретом самого Космонавта — так зовут главного героя «Космонавта в космосе» — и эмблемой сериала сверху. Если бы он повернулся спиной, можно было бы прочесть слоган: «В космосе никто не услышит, как Космонавт в космосе кричит в космосе». Слоган придумал я. Броско и завлекательно.
Директор планетария еще раз проходит вдоль моего гроба, замирает на месте, откашливается, смотрит на часы, качает головой и говорит:
— Ждем еще пять минут и начинаем без нее. Иначе мы просидим тут всю ночь.
— Воздержанья никогда бы не опоздала на мои похороны, — возражаю я. — Думаешь, я ничего не знаю про киномонтаж? Я же работаю на телевидении, если ты вдруг запамятовал. Может, все это смонтировано на компьютере. Может быть, это очередная твоя иллюзия.
— Какая иллюзия?
— Да ладно тебе придуряться. То ты запросто умещаешься в шкафу…
— Это легко объяснимо. Я просто выкинул кое-что из твоих шмоток и освободил себе место. Скажем, старый спортивный костюм и коробку с использованными автобусными билетами.
— Ну, ты и скотина. Это же были не просто вещи, а вещи как память.
— И еще этот твой школьный проект, космическую станцию из папье-маше. Очень громоздкая штука.
— Я пытался сказать, — говорю я, пытаясь не выдать, как мне обидно, — до того, как ты грубо меня перебил,что я понимаю, что ты — существо, наделенное сверхъестественными способностями, и особенно с учетом масштаба. А поскольку ты наделен сверхъестественными способностями, недоступными для простых смертных, с твоей стороны было бы глупо считать, что я поверю всему, что ты мне показал на кассете.
Джим молчит. Ходит кругами с задумчивым видом, с каждым разом сужая круги. Не самый легкий маневр для жирафа, но, как я уже говорил, Джим наделен сверхъестественными способностями. Наконец он откашливается, прочищая свое длинное горло — процесс обстоятельный и долгий, — и говорит:
— С тобой бывает такое: пытаешься вспомнить слово, а слово не вспоминается?
Я подправляю наклон своего высокотехнологичного кресла, повышая комфортность процесса сидения на восемь с половиной процентов.
— Тебе помочь?
Он снова впадает в задумчивость, впрочем, на этот раз ненадолго. Потом говорит:
— Как называется эта штука, ну, когда машут флажками?
— Коронация.
— Нет, не настолько сентиментально. Скажем, кто-то пытается посадить самолет, а другой кто-то на взлетно-посадочной полосе сигналит пилоту флажками, что у него отвалилось одно крыло.
— Семафор, — говорю я, проявляя блестящую эрудицию. — Способ зрительной сигнализации для передачи сообщений посредством двух флажков. Хотя можно и без флажков, просто руками. — И к удивлению Джима, я ему демонстрирую, как это делается. Он зачарованно смотрит, как я семафорю фразу: «Жирафы-призраки — дураки».
— Семафор, точно. — Он кивает с довольным видом. Потом трясет головой. — Но это не то. Очень похоже, но все же не то. Мне нужно что-то такое… связанное с поэзией.
— Даже и не пытайся передавать семафором стихи. В такой передаче теряются все тонкости, все настроение, все нюансы.
— Я имею в виду, что, когда сочиняешь стихи, они вроде бы об одном, но на самом-то деле они о другом.
— Метафора.
Лицо Джима вдруг озаряется, причем в прямом смысле слова: заливая всю комнату теплым желтым сиянием. Надо кормить его флуоксетином [2]. Для экономии электроэнергии.
— Да, Спек. Оно самое. Метафора.
— На самом деле, Джим, я никогда бы не подумал, что ты поэт.
— А я здесь при чем? — удивляется Джим, отметая всякие сентиментальные поползновения решительным взмахом хвоста. — Я хотел сказать, что кассета — как раз метафора, и то, что ты видел, нельзя понимать брутально.
— Буквально.
— То, что ты видел, нельзя понимать буквально.
Я киваю.
— А как это следует понимать?
Джим шумно втягивает носом воздух, собирается с мыслями.
— Твоя жена, безусловно, придет проводить тебя в последний путь, но ее мысли будут заняты совсем другим.
— Ну хорошо. Давай предположим. В качестве аргумента в дискуссии. Что я буду в точности следовать твоим советам. Буду чаше бывать на воздухе. Всячески развлекаться. Заниматься с женой всяким сексом. С выключенным телевизором. Я все сделаю, как ты скажешь, и тем самым предотвращу смерть от сердечного приступа. А что будет с тобой? — Я встаю на колени перед старым видаком серебристого цвета и вынимаю кассету. — В смысле, чем ты займешься потом? Отправишься спасать кого-то еще? Или вернешься обратно на свои жирафьи небеса?
Джим прищуривает один глаз.
— Никаких сантиментов с розовыми соплями. Меня поймают, устроят облаву. А потом просто пристрелят.
Я отдаю ему пленку.
— За что?
— Зато, что пустился в бега.
— Да, сурово. Нельзя так с животными, — говорю я в защиту жирафа-призрака. — Ты себе умираешь, можно сказать, никого не трогаешь, а тебя — раз и пристрелят. А еще говорят: не пинайте дохлое млекопитающее.
— Да нет, это даже и к лучшему. — Он швыряет кассету на диван. — Завершатся мои мучения. Пуля промеж глаз — и все кончится. А то это паршивое существование в пограничной сумеречной зоне меня достало.
— Но как можно застрелить бесплотное существо?
— Большой, нехреновой такой пулей.
Я не знаю, что говорить. Да и что можно сказать жирафу, у которого нет ничего. То есть вообще ничего. Который рискнул своей пятнистой шкурой, чтобы спасти твою однотонную. Помочь тебе добрым, хотя и дурацким советом.
— Ну ладно. Было приятно с тобой познакомиться, Джим.
— Эй, погоди, — говорит призрачное животное, когда я пытаюсь вытолкать его в прихожую. — Хочу тебя попросить об одном одолжении. Можно я у тебя поживу пару дней?
— Мне показалось, что ты говорил, что тебя пристрелят.
Он ухмыляется.
— Сперва им надо меня поймать.
— Но еще пару секунд назад ты был готов сдаться.
— Может быть, я и жираф, но никак не кретин. Я ухожу в самоволку. Ну, что скажешь, приятель? Всего пару дней. Пока не придумаю, что делать дальше.
Я задумчиво почесываю подбородок и качаю головой.
— У вас же есть лишняя комната.
— Ты имеешь в виду кладовку? Это нелишняя комната, это кладовка для всякого хлама. Ты у нас всякий хлам?
— Я мог бы пожить у твоей сестры.
— У нее аллергия на шерсть.
— Я мог бы спать с ее дочкой.
— Джим, она же еще ребенок.
— Дети любят животных.
— Но ты извращенец.
— Ладно, намек понят.
— И не забудь свою заколдованную кассету.
— Можешь оставить ее себе, — говорит Джим. — Злобный анус.
— Опять обзываешься? Может быть, хватит уже? Слушай, я тут подумал… давай подождем Воздержанье, она скоро вернется из агентства по усыновлению. Посмотрим, что она скажет.
Джим уныло качает головой.
— Стой, призрак! [3]
— А не пошел бы ты на хрен?
И вот так, нагрубив на прощание, жираф-призрак уходит.
После без малого двух недель беспокойства, когда жираф-призрак приходил каждую ночь, теперь меня беспокоит его отсутствие. Я все думаю, как было бы здорово снова увидеть хотя бы кончик его длинного носа. Промучившись пару часов, я поднимаюсь с кровати, подхожу к шкафу, открываю дверцу и заглядываю туда, внутрь. Ничего. Даже чисто символической кучки фекальных масс.
Пуховое одеяло на кровати жены издает тихий шелест. Воздержанья сидит на постели и удивленно таращится на меня.
— Скотт, что ты делаешь?
Я закрываю шкаф и возвращаюсь в постель.
— Мне показалось, я что-то слышу. И я подумал, что кто-то пробрался в дом.
— И ты искал его?
— Да.
— В шкафу?
— Да, — говорю. — Или. Это… Рубашку искал.
— Рубашку?
Я молча киваю.
— Скотт, тебя что-то тревожит?
Я качаю головой.
— У тебя что, неприятности на работе?
Я снова качаю головой. У жены черный пояс по языку жестов, так что она запросто может читать мою жестикуляцию даже в полной темноте. Я ложусь на спину и смотрю в черное пустое пространство, где вообще-то полагается быть потолку.
— Воздержанья, а ты когда полировала сервант… Тебя это… э… возбуждало?
— Какой ты смешной. — Мне слышно, как она взбивает подушку, прислоняет ее к стене и садится. — Возбуждает ли меня полировка мебели? Во всяком случае, мне нравится это занятие. Как и всякое монотонное действие, оно не требует сосредоточенности, и можно думать о чем-то другом. Мысли так разбредаются…
