— Еще я знаю «Убитых Кеннеди».
— А это что?
— «Слишком бух, чтобы драть», — напомнил я. — То есть — слишком пьян, чтобы трахаться.
Он хлопнул по коленям, согнувшись в три погибели и давясь от смеха, даже зажимая рот ладонью, но это мало помогало.
— Эту тоже спой. Обещаешь? — Я тут же кивнул, довольный тем, что приобрел нового друга. — Только не говори, что я тебе сказал. Пусть это будет секрет. Я просто помогаю тебе.
— А как тебя зовут?
— Эрон, — ответил он. — По-библейски значит «Аарон», — он вытер глаза от слез.
— Ты знаешь Сару?
— Да, это одна из моих старших сестер, но она блудница — сбилась с истинного пути. — Он деловито поправил галстук.
— Она моя мама.
— Тогда тем более ты должен спеть ему… давай дальше, что ты там еще знаешь?
И потянул меня в комнату, которая с этих пор стала моей новой квартирой.
В пять утра Эрон — или по-библейски Аарон — разбудил меня. Я сразу зашарил вокруг в поисках игрушки, и тут вспомнил, как Джоб — иными словами, Иов, другой такой же русый мальчик с губами, как розовый бутон, и сонными глазами, сказал мне, когда мы укладывались:
— Это идолопоклонство, за такое сгоришь в аду.
Он забрал медвежонка, и больше я его не видел.
Я спал, засунув большой палец в рот, и проснулся оттого, что девочка — миниатюрная копия Сары — дергала меня за руку.
— Так делать нельзя.
Не прибавив ни слова, она удалилась из комнаты на женскую половину.
Эрон уже оделся. Он стоял у образцово заправленной кровати с резной спинкой, точно такой же как моя, с таким же плоским матрацем, вот разве что у него была настоящая подушка.
— Заправь постель и одевайся. У нас дежурство. — Он указал на деревянный шкафчик. — Одежда там, тебе подойдет. В твоем возрасте я ее уже относил.
Я стал одеваться, оглядывая голые стены.
— Поторапливайся! — распорядился Эрон. — Мы уже должны быть на дежурстве.
Мы сидели на длинной, отполированной задами скамье в закопченной комнате с кирпичными стенами и чистили картошку. Перед нами стоял здоровенный мешок.
— Обязательно спой ему все свои песенки, — ткнул он меня ножом для чистки — округлым и с узкой щелью посередине. Я кивнул, зевая. Он ухмылялся, разглядывая картофелину, которая была у него в руках.
В полседьмого мы с Эроном стояли в галерее. Стены здесь также отличались убожеством: они были просто выкрашены известкой. Еще пять таких же светловолосых мальчиков стояли перед нами. На всех были одинаковые белые стихари до пят. Кто-то шлепнул меня сзади по затылку. Когда я обернулся, Эрон с нахальной улыбкой заявил:
— Это не я. Клянусь крестными гвоздями!
Все зафыркали от удовольствия. Сбоку открылась дверь, и повалил едкий парок, обжигающий горло. Высокий жилистый, но достаточно плотный парень-блондин махнул мне:
— Давай сюда.
Он указал на большую фарфоровую ванну, над которой поднимался туман. Я вопросительно посмотрел на него. Кошачье лицо сложилось в ханжескую гримасу. Со вздохом закатив глаза, он проговорил изможденным голосом:
— «Если у кого случится излияние семени, то он должен омыть водой все тело свое, и нечист будет до вечера».
После чего, слизнув бисеринки пота над губой, авторитетно добавил:
— «Левит». — И покачал головой. — Приступим.
Он протянул мне руку. На нем были одни трусики-«боксерки». Голую грудь покрывала тонкая пленка пота. Я взял его за руку, и меня повели к чаше ванной, по краям покрытой розовыми трещинками, словно налившиеся кровью глаза. Рука его была влажной и теплой.
— Ну, — подсказал он. После чего снял с меня стихарь и остальную одежду, включая нижнее белье, слегка оцарапав ногтями. От него исходил острый запах соли и хлорки. — Ступай, я тебе помогу.
Он обхватил меня под мышками. Его дыхание защекотало шею, и я заржал.
— Какой ты… прямо пушинка. — Он держал меня над этой странной емкостью, я откинул голову, боднув его в грудь. — Ну…
И стал опускать меня ниже. Довольно-таки быстро это у него получалось. Всего несколько секунд — и ноги мои ошпарил кипяток. Я взвизгнул и стал цепляться за края.
— Нельзя! — послышался оклик. Блондин сцепил мои руки в одной своей ладони, а другой зажал рот. — Не хватало еще, чтобы мне из-за тебя назначили порку. Давай, заткнулся и полез, — угрожающе пропыхтел он в мое ухо.
Глаза мои задернулись слезами — я смотрел словно сквозь мутную пелену, в которой расплывалось все окружающее. Я промычал сквозь пальцы, плотно сжимавшие рот.
— Ничего, привыкнешь, освоишься. — говорил он. Сграбастав с края раковины щетку с толстой грубой щетиной, он стал тереть меня ниже живота. — «Да будешь чист…»
Он все сильнее вгрызался щеткой в мой пах, а я — зубами в его руку.
— «Очищаешься во имя…» — Он стал совершать щеткой круговые движения, надирая мне живот:
— «… Во имя Господа нашего…», — он благоговейно зажмурил глаза.
Щетка заехала мне между ног, продолжая там свою беспощадную работу. Я еще сильнее сдавил зубами кожу на его ладони, едва не прокусывая ее. Я боднул головой. В ответ он впился мне зубами в шею, словно сука, переносящая щенка над водой.
— Аминь, — наконец пробормотал он, разжимая клыки.
Щетка исчезла, меня вынули из воды и предупредили: «Еще пикнешь — полезешь обратно». Я с пониманием кивнул.
— Так что не рыпайся.
Я кивнул еще раз. Тогда он отпустил руку, и я смог наконец толком вздохнуть. Надо мной высилась его сильная мускулистая фигура.
— Ну вот, все не так уж плохо — а ты боялся. Даже копчик не помялся.
Я посмотрел вниз — кожа у меня была вся в ссадинах — длинных кровавых полосах, которые оставила щетка. Между ног жгло невыносимо. Не помогло даже полотенце, которое набросили на меня сверху, вытирая после «очищения».
В семь я уже стоял в нижней галерее (так называемая «чистка» происходила на верхней), возле дубовой двери, за которой скрывался мой родной дед. Эрон за мной, остальные мальчики выстроились следом. Во всех было что-то знакомое, смутно уловимое, как будто одна и та же черта присутствовала в их внешнем облике: казалось, словно мои черты, преломившись в зеркале, вдруг распространились по лицам других людей. Все были одеты одинаково, как мы с Эроном, в куртках, галстуках и штанах из мягкой черной ткани. Эрон шепнул мне, чтобы я непременно порадовал старика знаниями в области фольклора панк-групп, а также непременно пожаловался на то, что вода в ванной чересчур горяча. Кожа у меня все еще пылала, поэтому я вышел на построение без трусов и нижнего белья.
— И не забудь сказать ему, что ты без трусов, что вообще их не носишь! — Эрон видел, как я переодевался. Он тоже был красный как рак — видно, его многократно обрабатывали подобным образом. Но он уже привык и мало обращал на это внимания.
Дверь распахнулась, и еще один блондин старшего возраста, одетый, как и все остальные манекены, вышел на слабых ногах. Колени у него дрожали, он смотрел исключительно в пол. На меня, стоявшего впереди всех, даже глаз не поднял. Я проследил, как он уходит по галерее, осторожно, словно под ногами у него был не пол, а натянутый канат. Изредка он притрагивался пальцами к деревянным стенам, чтоб сохранить равновесие.
— Джеремая, — раздался голос деда из кабинета.
Вздрогнув, я приник к стене и затаил дыхание, словно бы надеясь, что в этой очереди у меня найдется тезка.
— Я не повторяю дважды, Джеремая! — Голос у деда был властный, командирский. Тело мое, само повинуясь внутреннему зову, двинулось навстречу судьбе. Я переступил порог.
Утренний луч света, пробивавшийся из окна, покоился у него на столе.
— Зайди. Закрой за собой дверь, Джеремая.
Я повиновался, затворив тяжелую дверь колоссальных размеров. Медная рукоять завиляла в моих руках словно песий хвост, приветствуя, пока не раздался щелчок замка.
— Джеремая…
Я медленно обернулся на зов предка. Длинные ряды книжных полок, не похожих на библиотечные: все тома тут были кожаные, увесистые, в черных, бордовых и коричневых переплетах, и полки простирались до самого высокого потолка. Они походили на те этажерки из таинственных кабинетов, где, если сдвинуть определенный том, открывается ниша или подземный ход.
— Джеремая… — снова многозначительно повторил тот же спокойный голос. Дед нетерпеливо постучал ботинком, привлекая внимание. Я тут же повернулся к нему, застыв. Как только глаза привыкли к свету, я смог получше разглядеть его. Он хмурился, сдвинув ладони на черной мозаичной поверхности стола.
Я хотел обратиться к нему по-родственному, поблагодарить за спасение — словом, выразить те чувства, что обычно питаешь к близким людям. Мне хотелось сделать ему что-нибудь приятное. Вот так, для начала знакомства.
