— Я знаю несколько песен, сэр, — вырвалось у меня, и тут же я почувствовал себя так, словно нечаянно столкнул с крыши бак, полный дождевой воды, и он прыгает по скату — я уже не в силах остановить неминуемого: а внизу многолюдная улица.
— Ты должен учить псалмы, Джеремая, — отчасти это прозвучало как вопрос.
— Эрон сказал, чтобы я вам обязательно спел, — я перевел дыхание и договорил, — сэр.
— Значит, Эрон сказал… — повторил он. И положил одну ладонь поверх другой. Руки его отличались ослепительной, неестественной белизной, с тонкими голубыми прожилками, похожими на пиявок, забравшихся под кожу. Маленькие мизинцы выжидательно постукивали.
— «Я анти-глист, я анти-христ», — завел я, тут же сбившись с мелодии. — я анти-дрист…
— Джеремая, — вмешался он, — что это за псалом? — Он вопросительно склонил голову набок, точно собака, которая не может узнать — свистит это хозяин или кто другой.
— «Секс Пистолс» — объявил я.
Интерес его заметно возрос.
— И где ты выучил псалом от «Секс Пистолс», Джеремая? — Теперь к мизинцу присоединился и безымянный палец с кольцом.
— Гм… Стинки меня научил. «Вонючка». — на всякий случай добавил я и снова переключился на полки, бороздя их долгим грустным взором. Мое внимание привлекла единственная книга в белом на пятой полке: должно быть, именно она приводит в действие скрытый механизм, открывающий путь в подземелье, где я действительно оказался потом, но совсем иным образом. Об этом ниже.
— Джеремая, — я снова обернулся. — Он свесил голову в противоположную сторону. — А кто этот Вонючка?
Я прыснул и тут же зажал рот рукой. Он улыбнулся в ответ, но как-то совсем холодно и безрадостно.
— Вонючка — это панк, и он носит ирокез.
— Индеец?
— Нет, его уже побрили.
— Ага, — раздалось в ответ. И тут же кулак врезался в стол. Я так и подскочил.
— Он жил с нами, он панк-рокер, — зачастил я, пытаясь выложить поскорее все, что может послужить моему оправданию. — Он научил меня на гитаре и сказал, что я тоже буду панком, но потом сбежал, потому что ему все надоело… так Сара сказала… мы даже проститься не успели. Мы продали его гитару на барахолке… так что было уже не до прощания.
Слушая все это, мой дедушка только кивал в ответ.
— Да, еще Эрон сказал мне, чтобы я спел «Убитых Кеннеди», я знаю их песню «Слишком бух, чтобы драть»… — Ее я тоже могу спеть почти до конца. И другие знаю. Хотите?
— Нет, Джеремая, я…
— Ах да! — оборвал я его. Он поднял на меня глаза и брови его недоуменно поползли вверх. — Еще Эрон сказал, чтобы я напомнил вам: вода в ванной слишком горячая, купаться неудобно. А Джоб — то есть Иов, со своей щеткой… Я прежде принимал ванну в больнице, но там другие условия. Никто так не трет.
— И что еще просил напомнить мне Эрон? — спросил старик, закусив губу.
— Чтобы мне выдали подушки, а одеяла слишком тонкие, под ними холодно, и еще — нам приходится чистить чертову уйму картошки. Но вы же, наверное, знаете? А еще он умеет вырезать из картошек голых человечков.
— Так, и еще что тебе поручили рассказать… или, может, показать мне, Джеремая?
— Ну… еще он сказал, что ворует сласти из вашего стола, и что я могу тоже…
Дед только кивал в ответ, будто я был необыкновенно увлекательным рассказчиком.
Я потер лоб, вспоминая.
— Ах да… еще он сказал, что моя мама грешница… блудница.
Пальцы его в этот момент застучали по столу еще выразительнее.
— Гм… — больше я уже ничего не мог вспомнить. Жутко интересно говорить с таким почтенным взрослым человеком, и я хотел было приврать еще что-нибудь, но из уважения постеснялся.
— Вот и все, — вздохнул я, — …сэр. — И робко улыбнулся, ожидая похвалы.
— Достаточно, Джеремая, — проговорил он губами, побелевшими и тонкими, точно выщипанные брови.
— Да, и еще я хожу без трусов.
— Славно.
Я заулыбался, как олимпийский чемпион в ожидании медали, но он только хмуро зыркнул в ответ. Дед поднялся из-за стола и железными шагами направился к выходу. Переступив порог, он выкрикнул имя Эрона. Вошли они вместе. Эрон покосился на меня, но виду не подал. Дед снова опустился за свой гигантский стол и сложил на нем ладони. Он не сводил глаз с Эрона. Тот смотрел исключительно вниз. Я видел, как пылинки в столбе света мечутся от дедушкиного дыхания, когда он повторяет Эрону все, что я рассказал. При этом мой новый приятель головы так ни разу и не поднял. Даже не шелохнулся. Наконец дедушка поднялся, возвышаясь над столом, и пригнулся, упираясь костяшками пальцев.
— Так вот как, значит, Аарон?
Тот содрогнулся всем телом в ответ, но продолжал хранить молчание. Глаза его были прочно прикованы к полу. Дедушка обошел стол и, встав перед Эроном, повторил вопрос. Только тут я сообразил, что тоже наблюдаю за полом — от этого занятия меня оторвал и привел в чувство звук оглушительной оплеухи. Лицо Эрона скривилось и стало наливаться багрянцем. Пальцы деда прочно отпечатались на его щеке. Предок тем временем стоял и разглядывал нас так, будто видел впервые, руки у него были сложены за спиной, как у ботаника, наблюдающего диковинные растения экзотической природы.
— Я не говорил этого, сэр, — дрожащим голосом вымолвил Эрон, обращаясь к полу.
— Что же ты говорил, друг мой?
— Ничего такого, сэр, — вырвалось у него как последняя воля умирающего.
— Значит, Джеремая — лжец?
— Да, сэр.
— Нет! — вырвалось у меня.
Дедушка перевел взгляд в мою сторону — причем так стремительно, что решительность тут же бесследно меня покинула. Я продолжал бороздить взглядом черный, как гробовая доска, паркет.
— Эрон, спрашиваю в последний раз. — Дыхание Эрона стало агонизирующим. — Джеремая — лжет?
Сцепив зубы, я сжал кулаки.
— Да, сэр.
— Сам ты врешь! — метнул я в товарища взгляд, полный гнева и презрения — впрочем, тщетно, потому что наши глаза так и не встретились, он по-прежнему не поднимал головы.
Мой дед топнул каблуком, не сильно, однако вполне достаточно, чтобы усмирить меня. Я ни капельки не боялся, и даже злости особой к предателю не испытывал. Ощущения были такие, будто мы с дедом в одной команде, он ведь спас меня, всегда защищал и стоял на моей стороне, так что скоро все, видимо, разъяснится.
— Откуда Джеремае известно, что я держу конфеты в столе?
Эрон безмолвствовал. Звук новой пощечины прервал тишину. Я не смотрел, прикусив губу, я старался не выдать злорадства.
— Кто же лжец, Аарон? — Нога моего деда постукивала по полу как метроном, словно отсчитывая последние минуты жизни изменника. Новая пощечина эхом разлетелась по кабинету, и слова сами запросились наружу из Эрона.
— Это я… сэр, — хлюпая, выдавил он. — Я солгал.
Я прикусил губу еще сильнее.
— А теперь покажи мне, как ты крадешь из моего стола.
Он медленно оторвал взгляд от пола, на щеках его разливались красные и синие пятна, словно мазки акварельной краски по влажной бумаге. Поверху струились ручейки слез.
— Простите, сэр…
— Давай представим, что меня здесь нет. Твои действия? — Дед отступил от стола.
Зажмурившись, он подошел точно лунатик и замер, подняв на деда вопросительный взгляд.
— Давай-давай.
Эрон снова зажмурился, медленно отодвинул ящик стола, его ладонь юркнула туда-сюда, словно мышь, а потом он быстро задвинул ящик, словно обжегся. Так он и остался стоять, зажмурившись, трепеща длинными белесыми ресницами.
Мой дед снова напомнил ему, для чего он сюда пришел.
Глаза испытуемого на сей раз раскрылись, но тут же бессмысленно уставились в пустоту. Вытянув руку перед собой, он раскрыл ладонь, в которой лежали несколько мятных леденцов.
— Значит, это ты просветил Джеремаю, — Эрон кивнул, не опуская руки, будто загипнотизированный, — как воровать. И ты надоумил его жаловаться насчет ванны? — Ответный кивок.
Так повторилось несколько раз — дед спрашивал и получал утвердительный жест. Затем Эрона заставили повторить все по списку, от начала до конца, включая ложь и попытку оболгать брата. К тому времени как он закончил, вытянутая рука уже тряслась, как у парализованного, а леденцы подпрыгивали на ладони, как попкорн в автомате. Я тихо отступил в тень, стараясь скрыться за фигурой деда.
— Итак, что будем делать? Ведь я должен преподать тебе урок, не так ли?
— Да, сэр, — кивнул он в пол.
— И как именно?
Эрон испустил стон и был награжден еще одной оплеухой. Изо рта у него потекла кровь.
— «Глупость привязалась к сердцу ребенка, — когда он проговорил эти слова, кровь залила ему весь подбородок. — Но исправительная розга удалит ее от него».
Сара предпочитала не бить меня по лицу. У нее был на это свой взгляд. То есть — она поступала так лишь в крайнем случае, довольствуясь другими методами. Да и бить она меня предпочитала чужими руками. Я уже подумывал рассказать об этом Эрону.
