этого даже не заметила, что уж говорить о других учителях.
Два урока он отсидел с трудом и постоянно заваливался набок. Если бы Глаза его не поддерживал, точно бы пизданулся на пол. Но после звонка на перемену мутные глаза Кота заблестели. Он увидел прислоненный к парте портфель Шпилевского, и его ебанутую голову посетила еще одна ебанутая идея. Шепнув Зябе, чтобы тот отвлек Шпилевского, Кот подскочил к парте еврея, как огромный жирный пидор, и, схватив портфель подмышку, умчался с ним в неизвестном направлении. Шпилевский лишь обреченно проследил взглядом за удирающим Котом и уселся на свое место. Его лицо не выражало никаких эмоций, но я был уверен, что внутри он кипит, как наш старенький чайник.
Кот вернулся в класс через десять минут, и его довольное еблище светилось от радости. Он плюхнулся на свой стул и подмигнул Зябе, который до сих пор не понял, что сделал его «друг». Никто не понял, если честно. Я, как и каждый, подумал, что Кот просто заныкал портфель где-нибудь в школе и Шпилевскому придется изрядно побегать, чтобы его найти. Но на следующей перемене Кот дал подсказку, где искать, и Шпилевский, сорвавшись с места, бросился в туалет.
Он вернулся перед самым звонком, красный, как рак, от смущения. Наши девчонки, потянув носами, тут же скривились, когда почуяли аромат говна. А Зяба по-шакальи взвыл, когда до него дошел смысл того, что сделал Кот.
– А-а-а! Блядь! Насрал ему в чемодан?! А-а-а, Котяра, ты ебанутый! – заорал Зяба, хлопая Кота по жирной спине. Девки тоже заржали, когда Антрацит, вошедшая в класс и почуявшая, чем воняет, выгнала Шпилевского в коридор, обозвав напоследок «дристалой».
Лёнька пришел в школу на следующий день со всем тем же портфелем. Только теперь чистым. Я не знаю, сколько времени он провел, чтобы отдраить его от говна, но что-то подсказывало, что изрядно. Еще и родителям наверняка не сказал, чтобы лишний раз их не беспокоить. Портфелю потом еще не раз доставалось, как и Лёньке.
Однажды Дэн и Глаза решили покуражиться перед девчонками. Случилось это на уроке физкультуры – самом ненавистном для Шпилевского, как я всегда думал. Лёнька постоянно занимал место у самой двери, чтобы в случае чего быстро сбежать. Но не всегда ему это удавалось. В этот раз Кот предусмотрительно заблокировал своей тушей дверь, отрезав Шпилевскому путь к бегству.
Дэн и Глаза, налетев на Лёньку, сорвали с него старенькую форму, швырнули её в угол, а его, голого и упирающегося, потащили к выходу из раздевалки. Кот услужливо открыл им дверь и сам выскочил в коридор. Затем Глаза распахнул дверь бабской раздевалки и, насладившись увиденным, как и разномастным писком, помог затащить Шпилевского внутрь и закрыл дверь, завалившись на нее спиной. Лёнька долбил и стучал до последнего, пока не пришел Циклоп, наш учитель, и открыл дверь. Шпилевскому пришлось под уничижительный хохот пробираться сначала сквозь толпу первоклашек, выходящих после обеда, а потом нестись на всех парах ко второй двери в раздевалку, где остались его вещи. Циклоп еще и двойку влепил. «За срыв урока», как он важно заметил. Порой учителя были совсем слепыми. Или просто им так было удобно – не видеть или вовсе не замечать творившейся перед носом хуйни.
Девятый класс стал для Шпилевского Адом. После каникул четверка старшаков нашего класса притащила с собой блатные понятия и блатное поведение. Естественно, все лохи сразу же стали подопытными крысами.
Дэн любил на перемене собрать Шпилевского, Щенкова или меня, если кого-то из них не удавалось поймать, а потом десять минут ебал мозги на темы «бабла дать нормальным пацанам, кто ты по жизни, руки чму не пожимаем» и прочая хуйня. Щенков старательно подыгрывал, порой скалился, когда довольный Дэн хлопал его по плечу, выуживая у Щенкова деньги на обед. Шпилевский обычно молчал и вжимал голову в плечи, когда Кот, заебавшись скучать, замахивался на него кулаком. Я отвечал коротко, но, справедливости ради, меня редко дергали. Чаще всего Щенков и Лёнька не успевали съебаться и были вынуждены играть со старшаками.
Глаза где-то надыбал себе уебищные четки и, сидя на корточках перед кабинетом, с умным видом крутил их в руках. Зяба начал разговаривать, как зеки, бухавшие с алкашами из моего двора. Лишь Кот как-то проспал новое увлечение «друзей» и вместо этого с головой погрузился в «опускание». Он каждый раз выдумывал все новые и новые способы чморения лохов. Мне повезло. Увидев меня пару раз с Толиком-спортсменом, Зяба и Кот доложили об этом Дэну, и тот поступил на удивление логично. Меня избивали крайне редко до десятого класса, да и над вещами особо не издевались, предпочитая месить тех, в ком были уверены, что те рта не раскроют. Как раз в девятом классе и случилось событие, заставившее меня люто возненавидеть старшаков. Раньше я даже пытался их оправдывать: насрать учителю в стол, избить кого-то – типичные подростковые заморочки. Но в тот раз уроды хватили лишка.
Все началось как обычно. На длинной перемене после пятого урока Кот выцепил меня, Шпилевского и Щенкова, после чего, мотнув головой, велел следовать за ним. Мы пошли, потому что выбора не было. Только Лёнька почему-то бледнел и еле-еле перебирал ноги, словно знал, куда идет. Щенков его подъебывал, пока я не пихнул его локтем в бок. На меня Щенков не залупался, знал, что я могу переебать. Шпилевский же никому и никогда не давал отпора. В тот день тоже промолчал.
Мы зашли в туалет, куда набилось дохуя народу: были и наши старшаки, и парочка с других классов, и какие-то мутные новенькие, которых я не видел. Охраны у нас тогда в школе не было, поэтому любой мог зайти с улицы и пошляться по школе. Неудивительно, что многие приводили своих друзей, а те своих друзей, чтобы спокойно покурить в туалете, выпить или просто над кем-нибудь поглумиться.
– Вот скажи, Шпилевский, – вдруг спросил Глаза, сидящий на подоконнике и вертящий в руках свои ебучие четки, – ты кто по жизни?
– Не ссы! – залились шакалами те, кого я не знал. – Пацан должен отвечать, когда ему уважаемые люди вопрос задают.
Я пропустил момент, когда Глаза стал уважаемым человеком. Как по мне, отвратнее уебка еще поискать надо. Но я промолчал. Скажи хоть слово, и отхуярят. Это я уяснил давно и сразу, поэтому крайне редко высовывался.
– Кто ты по жизни, Шпилевский? Чмо? Фраер? Может, вор?
Весь туалет заржал в едином порыве, а Кот даже слезящиеся глаза утер. Щенков тоже посмеялся. Он
