подышу. Ты со мной?
– Не, – капризно протянула она и рассмеялась. – Там сыро и холодно, а тут тепло и пахнет тобой. А есть, что пожевать?
– В холодильнике бутерброды есть, – с трудом сдержав улыбку, ответил я.
– С ливерной? – с надеждой спросила Алёнка.
– С икрой, Огурцова, – ответил я, и мы снова рассмеялись. Пусть и немного истерично.
Я закутался в халат и вышел на балкон, зажав в зубах сигарету. Холодный московский воздух бодрил, но мне все еще было тепло. Так тепло, как не было уже давно. Последний раз я чувствовал подобное, когда сидел с Алёнкой в парке неподалеку от ресторана, где проходил выпускной, и встречал вместе с ней рассвет. Улыбнувшись воспоминаниям, я затушил сигарету и вернулся в номер.
Алёнка сидела на кровати и кусала губы. В руках у неё была моя темно-синяя тетрадка, раскрытая посередине. Вздохнув, я подошел и осторожно забрал тетрадку, которую положил на прикроватную тумбочку. Затем, опустившись перед Алёнкой на колени, взял её ладони в свои и заставил посмотреть мне в глаза.
– Зачем ты это хранишь? – хрипло спросила она, кивая на тетрадку. Я сел рядом и притянул её к себе. Алёнка не сопротивлялась. Лишь всхлипнула и по привычке уткнулась мне в плечо. Её голос звучал глухо, и я вздрогнул, когда понял, сколько в нем боли. – Я стараюсь забыть, но у меня не получается. Они иногда возвращаются в снах. Я вижу, как тебя бьют, и ничего не могу с этим поделать. Снова и снова переживаю эти моменты, вздрагиваю, когда слышу чей-то смех или выхватываю в толпе знакомое лицо. Снова и снова… Зачем ты её хранишь спустя столько лет? В ней же нет ничего хорошего, Тём.
– Алён, – ласково сказал я, снова заставив её посмотреть на меня. Её губы дрожали, а во взгляде горела боль. Давняя боль. Как и Лёньки Шпилевского. Как и у меня, когда я вернулся домой в две тысячи одиннадцатом. – Ты ошибаешься.
– Что? – удивилась она. Я улыбнулся и поцеловал её.
– Ты права, в этой тетрадке много говна. Но в ней есть и свет, и тепло, пусть и немного. В ней есть напоминание о том, что можно оставаться человеком даже среди мерзости и уродов. Ты будешь смеяться, но я учитель, Алён. Мои ребятишки зовут меня Артем Андреевич и с радостью ходят на мои уроки. Я вывожу их на экскурсии, показываю фильмы, мы порой играем в викторины, а на прошлых выходных играли в кабинете информатики в «Spore». Я учитель, но не такой, как Кукушка, как Рыгало или Антрацит, – Алёнку передернуло от ненавистных имен, но я удержал её. – Эта тетрадка и эти воспоминания напоминают мне о том, каким я не должен быть. В моем классе нет уродов и лохов. Есть просто дети. Есть проблемные, есть шумные, есть крикливые. Есть своя Огурцова, есть свой Шпилевский, есть свой Дэн. И у каждого из них есть друзья и есть учитель, который поможет, если им станет трудно. Не отвернется, как отворачивались от нас, а действительно поможет. Благодаря этой тетрадке и воспоминаниям я смог создать программу, которую пригласили презентовать на семинаре, и без неё ты, возможно, не нашла бы меня. На семинаре я познакомился с такими же, как я. С теми, кто хочет менять школьный мир, делая людей добрее. Но главное, почему я не выбрасываю эту тетрадку, так это потому, что в ней есть ты.
– Я? – переспросила Алёнка и покраснела, снова став той самой неуверенной девчонкой в старенькой кофте, мышиной юбке и громоздких башмаках, которая ела со мной бутерброды на большой перемене.
– Ты. И каждое мгновение, что я провел с тобой, – кивнул я, вытирая слезы на её щеках. – Наши разговоры под лестницей на большой перемене, бутерброды, которые мы ели. Как сдавали экзамены, и как впервые поцеловались в твоем подъезде, неловко и неумело, но очень нежно. В этой тетрадке моя первая любовь – чистая и настоящая, благодаря которой я пережил боль и издевательства, и которая позволила мне остаться человеком. Только ради тебя я храню эту тетрадку, потому что не хочу забывать Алёнку Огурцову. И если нужно будет помнить все то говно, которое со мной случилось в школе, все побои и издевательства, я буду помнить их и переживать раз за разом. Главное, чтобы ты не исчезала из моих воспоминаний и моей жизни.
– Прости меня, – скривилась она и снова заплакала. Я молчал и с каждым всхлипом все крепче сжимал Алёнку в своих объятиях. Она отстранилась лишь на миг, посмотрела на меня своими голубыми глазюками и тихо сказала: – Я не хочу исчезать, Тёмка.
– Так не исчезай, – улыбнулся я. – Больше не надо никуда бежать и не надо прятаться.
– Правда? – с надеждой спросила она.
– Конечно, – я выждал немного и добавил: – Я видел их, Алён. И поверь, их не нужно больше бояться.
В её глазах на миг мелькнул давний страх и боль, но я лишь крепче обнял Алёнку. Она уткнулась мне в плечо и тихо, но решительно ответила:
– Я всегда буду рядом, Тём. Слышишь? Всегда.
Утром мы вместе вышли на балкон и встретили рассвет, закутавшись в теплые белые халаты. Алёнка крепко держала мои руки, обнимавшие её, словно я мог куда-то испариться, и молчала. Молчал и я, изредка целуя её в шею. Алёнка тихо мурлыкала и жалась ко мне. Мы встречали рассвет, как когда-то давно, наслаждаясь теплом друг друга.
