здание вокзала. Он, казалось, ничуть не изменился, когда я уезжал отсюда одиннадцать лет назад. Разве что потемнел от времени, да часы на башенке остановились. В остальном он был все тем же старым вокзалом, с которого я, вчерашний школьник, отправлялся в Питер, чтобы попробовать поступить в институт. И который еще не догадывался, что поступит, отучится и найдет в городе на Неве работу и новый дом.
Но стоило выйти из поезда, как сразу нахлынули воспоминания. Яркие, радостные и темные, грустные. Я вспомнил плачущую маму, которая промокала глаза платочком, и папку, который хорохорился и шутил, но в конце тоже пустил слезу. Вспомнил, как смотрел в окно и гадал, что меня ждет в новом городе. Я так отчаянно хотел покинуть родной город, что заранее полюбил чужой, который и стал моим новым домом.
Проезжая на троллейбусе по знакомым улицам, я невольно улыбался, но часто улыбка сменялась растерянностью. Мысли, которым я не мог приказывать, то напоминали о себе яркими пятнами, то резко наливались чернилами. Я видел места, которые вызывали конфликт: я не знал, радоваться мне или грустить. А призраки воспоминаний бледными тенями и глухими голосами стремились его усугубить.
Когда я вошел в свой двор, грусть на мгновение сменилась радостью. Я шел по потрескавшемуся асфальту медленно, словно хотел заново наполнить красками вид своего двора, который потускнел в моих воспоминаниях. Пусть двор зарос травой и сорняками, но памятное мне все равно осталось. Порой даже возникают в голове какие-то звуки: то детский смех, то крики соседок, то мамин голос, зовущий меня ужинать. Бледные призраки прошлого, от которых не убежать.
– Привет, дядь Олеж, – улыбнулся я, увидев Олега Кузнеца на лавочке у второго подъезда.
– Привет-привет, кто бы ты ни был, – басит он. Борода седая, волосы белые, как снег, а глаза мутные.
– Артём Воронин. Помните. Сосед ваш. С первого подъезда, – ответил я, поняв, что старик давно уже не видит.
– А как же, – смеется он. – Извиняй, Тёмка. По голосу-то и не узнал. Взрослый слишком, а я тебя мальком помню.
– Как вы?
– Да как, нормально. Глаза, бляди, отказали, зато нос теперь все чует, да уши спать мешают, – хохотнул он, смотря поверх моей головы. – Ты к родителям-чи приехал?
– Ага.
– Ну так беги. Хули ты со мной тут лясы точишь. Сказок ждешь?
Я улыбнулся и, вздохнув, пошел дальше.
Поднимаюсь по ступенькам на второй этаж, рассматривая стены. «Мафон – пидор», «Ворона – лох», «Галя Два Пальца любит ебаца», «Оля и Катя = подруги», а чуть ниже Оли приписка – «Сука лысая лобастая». Старые надписи вновь ворошат прошлое, откапывая то, что я пытался забыть. Но подъезд чист, нет пакетов с засохшим клеем, шприцов в углах и бычков на полу.
Родители поставили новую дверь, металлическую. Я же помню нашу старую: деревянную, выкрашенную зеленой краской. Новая кажется чужой и холодной, как надгробная плита, под которой спрятано тепло родного дома. Кнопка звонка и знакомая дребезжащая трель после нажатия на неё.
– Тёмка, сыночек!
– О, вымахал! – папа и мама, перебивая друг друга, лезут обниматься, душат слезами и объятиями. А я просто молчу, вдыхая запах пирожков и горячего супа, который мама сварила к моему приезду. – Заходи, заходи. Валя! Ну дай ты робёнку раздеться. Залила всего, сушить щас будем. Не? Ладно, иди обними папку-то. Ох! Да не так крепко-то, а то весь дух выжмешь, чай не молодой папка уже. Заходи, заходи.
*****
– Да я так матери и сказал, – хмыкнул папка, когда мы поели и он, налив себе и мне по стопке наливки, закурил «Приму». Я вытащил свою пачку, на что папка сразу рассмеялся. – Там же как. Закончил институт, и сразу распределение. В нормальную хоть школу попал? А то по телефону вроде рассказывал, да я забыл уже. Память, как у Пинг-Понга вашего ебанутого. Он тут на днях жопой на забор у ПТУ напоролся. Так и провисел три часа, пока его не сняли. Дети слабоумные уже в яйцах пищат, а он все туда же. Лазит хуй знает где. Так, что со школой, Тёмка?
– Да, со школой повезло, – ответил я, закуривая сигарету. Дым щекочет горло, но мне дико непривычно курить при родителях. Однако курить хочется. В поезде особо не покуришь, проводницы гоняют из тамбура. – В новую попал. Туда как раз молодых спецов стараются брать и все идеи тщательно рассматривают, а не прячут в дальний ящик.
– А детки как?
– Ребята хорошие, – улыбнулся я. – Мне в том году впервые класс под работу дали. Есть хулиганы, конечно, но это поправимо. Приезжайте, устрою вам экскурсию.
– Куда там, Тёмка! – буркнул папка. – Но когда-нибудь точно заедем. А сейчас извиняй. Огороды у нас тут, зимовки…
– Да я понимаю, пап, – улыбнулся я, но папа вдруг посерьезнел. – Чего губу надул?
– Ты встречал кого из дворовых-то? – спросил он.
– Ага. Олега Кузнеца. На лавке сидел. Слепой, а шутки все те же.
– Да ему хоть что. Ослеп, а здоровее всех здоровых, – усмехнулся папка. – Я про друзей твоих.
– Каких? – под сердцем кольнуло, но я сумел восстановить дыхание и уставился на отца.
– Дык этот, долбоеб-то. Махон, Мафон… хуй знает, как его там звали.
– Мафон. А что с ним? – выдохнул я.
– Дык загнулся, мудень, – просто ответил папка. – Ты вот укатил, а он через два года надышался чем-то, да в сугробе уснул. И не проснулся. Нашли его через два дня, а он черный весь, как негра! Гнилой, поди был…
– Хватит тут об этом. Не грузи ребенка с дороги ужасами своими! – буркнула мама и поставила передо мной тарелку с пирожками. – Ешь, Тёмка. Похудел-то…
– Ничо не похудел. Вырос, возмужал. Шо ему теперь, как учителям его, жопу наедать? Захочет – съест. Накати лучше, мать, наливки. Хорошая вышла.
– А ты не привыкай. Наливку ему. Чего тебе доктор сказал? Рюмку на ночь, не больше. А ты? Вторую уже высадил.
– Ой, на аспиде-то женился, – ворчит папка, за что тут же получает по голове полотенцем. – Вишь, сын?
– Вижу, – усмехнулся я, беря с тарелки пирожок и подходя к окну. В глаза сразу бросились окна Алёнкиной квартиры на пятом этаже. – Огурцовы тут еще живут?
– Не, куда там. Алёнка Натаху через лет пять после твоего отъезда в Москву забрала. Квартиру продали, вроде. Да тут половина новых живет. Старые или сдохли, или уехали, – отмахнулся отец. – А вы чего? Письма друг другу не пишете?
– Нет, – хмыкнул я, доедая пирожок. Родители переглянулись, но промолчали. – Я писал ей, но ответа не получил… Ладно, пойду прогуляюсь. Устал в поезде валяться.
