— Это не дерьмо, — говорит она. — Это моя мать, так что оттеребись.
То, что Марла вытащила из упаковки — один из пакетов с белой массой, которую Тайлер варил для того, чтобы сделать мыло.
— Могло быть хуже, — говорит Тайлер. — Если бы ты случайно съел то, что в одном из этих пакетов. Встал бы посреди ночи, взял бы этого белого говна и добавил Калифорнийскую суповую смесь, и съел бы это с картофельными чипсами. Или брокколи.
Больше всего на свете, пока я и Марла стоим на кухне, я не хочу, чтобы Марла открыла морозилку.
Я спросил, что она собирается делать с этим белым дерьмом?
— Парижские губы, — сказала Марла. — Ты стареешь, твои губы втягиваются внутрь. Я накапливаю коллаген для инъекций в губы. У меня уже почти тридцать фунтов коллагена в этой морозилке.
Я спросил, это какие ж губы ты хочешь?
А Марла ответила, что её пугает сама операция.
Эта фигня в упаковке Federal Express, говорю я Тайлеру в «Импале», это та же самая дрянь, из которой мы делаем мыло. Вообще, после того, как силикон оказался вредным, коллаген стал дефицитным товаром — в плане того, что людям нужно разгладить морщины или накачать губы, скорректировать форму подбородка. Как объяснила Марла, большая часть дешёвого коллагена делается из переработанного и стерилизованного говяжьего жира, но только этот коллаген надолго в теле не задержится. Как только ты делаешь инъекцию, скажем, в губы, организм начинает отторгать коллаген, выталкивает его. И через шесть месяцев у тебя снова тонкие губы.
Лучший вид коллагена, сказала Марла, это твой собственный жир, который отсосали с ляжек, переработали, очистили и впрыснули в губы или куда там тебе надо. Этот коллаген приживётся.
Эта фигня в морозилке, она была коллагеновым фондом, жиртрестом Марлы. Когда у её мамочки нарастал новый жирок, она отсасывала его и упаковывала. Марла говорит, что процесс называется «подборкой». Если матери Марлы самой коллаген не нужен, она отсылает пакеты Марле. Марла никогда жирной не была, а её мама считает, что коллаген родственника может лучше прижиться на Марле, чем этот — говяжий.
Уличные огни проникают сквозь соглашение о продаже, через окно, и отпечатывают «КАК ЕСТЬ» на щеке Тайлера.
— Пауки, — говорит Тайлер, — могут отложить яйца, а личинки проделают сеть туннелей под твоей кожей. Вот насколько хреновой может быть жизнь.
И сейчас мой цыплёнок с миндалем в тёплом, жирном соусе на вкус становится чем-то, что отсосали у матери Марлы с ляжек.
Это было сразу после того, как я стоял на кухне с Марлой, и я знал, что сделал Тайлер.
ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ МОРЩИНЫ.
И я знал, зачем он послал сладости матери Марлы.
ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ.
Я говорю, Марла, ты не хочешь смотреть в морозилку.
Марла говорит:
— Чего?
— Мы никогда не едим красного мяса, — говорит мне Тайлер в Импале, и он не может использовать куриный жир, потому что тогда мыло не сформируется в бруски.
— Эта штука, — говорит Тайлер, — была нашей птицей удачи. Мы оплатили аренду при помощи коллагена.
Я говорю, тебе бы следовало сказать Марле. А то теперь она думает, что я это сделал.
— Омыление, — говорит Тайлер, — это химическая реакция, которая необходима для производства мыла. Куриный жир не сработает — как и любой жир с большим содержанием соли.
— Слушай, — говорит Тайлер. — У нас большой заказ, который надо выполнить. Мы пошлём матери Марлы шоколаду и несколько фруктовых кексов.
Я не думаю, что это сработает.
Короче говоря, Марла заглянула в морозилку. Хорошо, сначала была небольшая потасовка. Я пытаюсь остановить её, и сумочка, которую она держала, падает, и раскрывается на линолеуме, и мы оба оскальзываемся на жирной белой массе, и поднимаемся, прикрывая рот, чтобы не стошнило. Я хватаю Марлу сзади за талию, её чёрные волосы хлещут по моему лицу, её руки прижаты к бокам, и я повторяю вновь и вновь: это не я. Это был не я.
Я этого не делал.
— Моя мама! Ты её расплескал по полу!
Нам нужно было сделать мыло, говорю я, упираясь лицом в её затылок. Нам нужно было постирать мои брюки, оплатить аренду, заплатить за газ. Это не я.
Это всё Тайлер.
Марла орёт:
— О чём ты говоришь? —
И вырывается, попутно освобождаясь от юбки. Я пытаюсь поднять с пола хоть что-то при помощи индийской хлопковой юбки Марлы, а Марла в колготах, на каблуках, и в деревенской блузе раскрывает морозилку, а внутри нет коллагенового фонда.
Там только две старых лампочки, и всё.
— Где она?
Я уже почти пячусь назад, мои руки скользят, мои туфли скользят по линолеуму, моя задница чертит чистую дорожку по грязному полу — подальше от Марлы и холодильника. Я держу юбку и не осмеливаюсь смотреть на лицо Марлы, когда я говорю ей.
Правду.
Мы сделали из неё мыло. Из неё. Из матери Марлы.
— Мыло?
Мыло. Ты варишь жир. Мешаешь его с щёлоком. У тебя получается мыло.
Когда Марла верещит, я бросаю юбку ей в лицо и бегу. Я скольжу. Я бегу.
Вновь и вновь по первому этажу, Марла догоняет меня, притормаживая на поворотах, отталкиваясь от подоконников. Скользя.
Оставляя гадкие отпечатки жира и грязи с пола среди цветочков на обоях. Падая и напарываясь на ванчёс, поднимаясь и снова несясь.
Марла орёт:
— Ты сварил мою мать!
Тайлер сварил её мать.
Марла орёт, отставая от меня ровно на один взмах острых ногтей.
Тайлер сварил её мать.
— Ты сварил мою мать!
А парадная дверь была по-прежнему открыта.
И затем я вылетел через парадную дверь с орущей Марлой, оставшейся в дверном проёме. Мои ноги не скользили по бетону дорожки, и я просто продолжал бежать. Пока я не нашёл Тайлера или Тайлер не нашёл меня, и я не рассказал ему, что случилось.
У каждого по пиву, Тайлер и я распределили передние и задние сиденья, и мне выпали передние. Даже сейчас Марла, возможно, в доме, бросает журналы в стены и орёт, какой я ничтожный хрен собачий, монстр и двуличный капиталистический ублюдок-жополиз. Между Марлой и мной, предполагающим насекомых, меланому, поедающие плоть вирусы на каждом шагу, многие мили тёмной ночи. Там, где я сейчас — очень даже неплохо.
— Когда в человека попадает молния, — говорит Тайлер, — его голова сгорает, уменьшаясь до размеров бейсбольного мяча, а ширинка сама собой застёгивается.
Я говорю, ну что, мы сегодня вечером достигли последней черты?
Тайлер откидывается на сиденьи и спрашивает: — Если б Мэрилин Монро сейчас ожила, чем бы она, по-твоему, занималась?
Я говорю, спокойной ночи.
С потолка свисает порезанный на полоски плакат, и Тайлер говорит: — Царапалась бы в крышку гроба.
Мой босс стоит слишком близко к моему столу со своей полуулыбкой, губы вместе и растянуты в тонкую линию, ширинка на уровне моего локтя. Я поднимаю взгляд, отвлекаясь от написания письма для кампании по отзыву. Эти письма всегда начинаются одинаково: «Это уведомление послано вам в соответствии с требованиями Национального акта о безопасности авто — и мотосредств. Мы обнаружили дефект в… « На этой неделе я опять использовал свою формулу и неожиданно А на B на С оказалось больше, чем стоимость отправки на доработку.
На этой неделе дефектом является маленький пластиковый уголок, который удерживает резину на «дворниках». Бросовый товар. Всего двести автомобилей с дефектом. В плане рабочей силы стоимость отзыва приближается к нулю.
А вот прошлая неделя была более показательна. На прошлой неделе предметом обсуждения стала кожа, обработанная субстанцией с известными и давно выявленными тератогенными свойствами, синтетическим «Нирретом» или чем-нибудь настолько же запрещённым, но используемом при выделке кож в странах третьего мира. Нечто настолько крепкое, что может вызвать отклонения в развитии плода, если беременная женщина просто сядет на это кресло. На прошлой неделе никто не звонил в министерство по транспорту. Никто не начинал процедуру отзыва.
Новая кожа, помноженная на стоимость работ, помноженная на стоимость новой администрации, составила больше, чем мы получили в первом квартале. Если кто-нибудь обнаружит нашу ошибку, мы сможем заплатить за великое множество скорбящих семей, прежде чем приблизимся к стоимости замены шестидесяти пяти сотен кожаных салонов.
Но на этой неделе мы производим процедуру отзыва. И на этой неделе ко мне вернулась бессонница. Бессонница, и теперь целый мир старается остановиться около меня, чтобы опрокинуть ещё одно ведро помоев над моей могилой.
У моего босса — серый галстук, следовательно, сегодня вторник.
Мой босс принёс листок бумаги к моему столу и спрашивает, не потерял ли я чего-нибудь. Этот листок был забыт в копировальной машине, говорит он, и начинает читать: — Первое правило бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе.
Его глаза бегают по бумаге, и он хихикает.
— Второе правило бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе.
