вид, годам к 38–39 плавится, но похоже, что ее половые амбиции либо отложены ради более важных дел, либо просто забыты.
– Садитесь, мистер Чинаски. Я сел.
Малышка, подумал я, вот бы я покатал тебя верхом.
– Мистер Чинаски, – сказала она, – нам неясно, должным ли образом вы заполнили бланк заявления о приеме на работу.
– А?
– Мы имеем в виду судимости.
Она протянула мне листок. В ее глазах не было секса.
Я перечислил там восемь или десять обычных пьяных приводов. То была приблизительная оценка. О точных датах я понятия не имел.
– Итак, вы всё здесь перечислили? – спросила она.
– Хммм, хммм, дайте подумать…
Я знал, чего ей хотелось. Ей хотелось, чтобы я ответил «да», и тогда бы она взяла меня в оборот.
– Сейчас-сейчас… Хммм. Хммм.
– Так? – спросила она.
– О, о! Господи!
– Что такое?
– Был еще привод либо за пьянство в автомобиле, либо за пьяное вождение. Года четыре назад или около того. Не помню точной даты.
– И вы этого просто не припомнили?
– Да, в самом деле, я не собирался утаивать.
– Хорошо. Внесите. Я вписал.
– Мистер Чинаски. У вас ужасная биография. Я хочу, чтобы вы объяснили выдвинутые против вас обвинения и, если возможно, оправдали свой настоящий найм у нас.
– Хорошо.
– На ответ вам дается десять дней.
Не так уж и нужна мне эта работа. Но баба меня раздражала.
В тот вечер я взял больничный, купил разлинованной и пронумерованной бумаги юридического формата и синюю, официальную на вид папку. Еще купил квинту виски и шестерик пива, сел и все напечатал. Под локтем у меня лежал словарь. То и дело я отслюнивал страницу, находил крупное невнятное слово и строил предложение или целый абзац на его значении. Получилось 42 страницы. Закончил я такими словами: «Копии этого заявления сохранены для распространения в прессе, на телевидении и в других средствах массовой информации».
Трепаться – так уж трепаться.
Она поднялась из-за стола и лично приняла папку.
– Мистер Чинаски?
– Да?
Было 9 утра. На следующий день после ее требования.
– Минуточку.
Она отнесла все 42 страницы к себе за стол. Она всё читала, читала и читала. Кто-то еще читал у нее из-за плеча. Потом их стало 2, 3, 4, 5. И все читали. 6, 7, 8, 9. Все читали.
Что за чертовщина? – подумал я.
Потом из толпы раздался голос:
– Что ж, все гении – пьяницы! – Как будто это что-то объясняло. Снова перебор с кино.
Она встала из-за стола, держа в руке мои 42 страницы.
– Мистер Чинаски?
– Да?
– Ваше дело будет продлено. Мы вас известим.
– А пока продолжать работать?
– А пока продолжайте работать.
– Доброго вам утра, – сказал я.
Однажды ночью меня перевели на табурет рядом с Бучнером. Он почту не рассовывал. Он просто сидел. И трындел.
Вошла молоденькая девчонка и села в конце прохода. Я услышал Бучнера:
– Ага, пиздявочка! Хочешь моего хуя себе в пизду, правда? Вот чего ты хочешь, мокрощелка, правда?
Я продолжал распихивать почту. Мимо прошел бугор. Бучнер сказал:
– Ты у меня в списке, мамаша! Я тебя достану, грязная мамка! Сволочь гнилая! Хуесоска!
Надзиратели Бучнера никогда не трогали. Никто никогда не трогал Бучнера. Потом я услышал его снова:
– Ладно, детка! Мне не нравится твоя рожа! Ты у меня в списке, мамка! Ты у меня вот тут, прямо первым номером! Я тебя за жопу ухвачу! Эй, я с тобой разговариваю! Ты меня слышишь?
Это уже было слишком. Я отшвырнул свою почту.
– Ладно, – сказал я, – я вызываю твою карту! Я вызываю всю твою вонючую колоду! Здесь хочешь или выйдем?
Я посмотрел на Бучнера. Тот разговаривал с потолком, безумный:
– Я же сказал тебе, ты первый номер в моем списке! Ты мне попадешься, и попадешься мне как следует!
Ох, ради всего святого, подумал я, тут я, кажется, влип по-настоящему! Сортировщики притихли. Они-то тут при чем? Я встал, сходил попить воды. Потом вернулся. Через двадцать минут поднялся на свой 10-минутный перерыв. Когда я вернулся, надзиратель меня уже ждал. Жирный негр чуть за пятьдесят. Он заорал на меня:
– ЧИНАСКИ!
– В чем дело, мужик? – спросил я.
– Вы покинули свое место дважды за тридцать минут!
– Да, в первый раз я сходил попить. Тридцать секунд. А потом я ходил на перерыв.
– А если бы вы работали у машины? От машины дважды за тридцать минут отходить нельзя!
Вся его харя блестела от злобы. Поразительно. Непостижимо.
– Я ЗАПИСЫВАЮ ВАМ ЗАМЕЧАНИЕ!
– Ладно, – сказал я.
Я пошел и сел рядом с Бучнером. Надзиратель подбежал со своим замечанием. Оно было написано от руки. Я даже не смог его прочесть. Он писал в такой ярости, что вышли одни кляксы и царапины.
Я свернул замечание в аккуратный конвертик и засунул в задний карман.
– Я убью этого сукина сына! – сказал Бучнер.
– Было бы неплохо, толстяк, – согласился я, – было бы неплохо.
Так и шло – 12 часов в ночь, плюс надзиратели, плюс сортировщики, плюс тот факт, что в этой банке с плотью нечем дышать, плюс черствая печеная еда в «неприбыльном» кафетерии.
Плюс ГР1. Городской Район 1. Тот мой план участка был семечками по сравнению с Городским Районом 1. Который содержал примерно треть всех городских улиц и как они разбивались на зоны по номерам. Я жил в одном из крупнейших городов в Штатах. А там улиц очень много. После него был ГР2. И ГРЗ. Каждый экзамен нужно было сдавать за 90 дней, три попытки на каждый, 95 процентов или лучше, 100 карточек в стеклянном ящике, восемь минут, не сдашь – и тебя отправят пробоваться на президента «Дженерал Моторс», как выразился тот мудак. Для тех, кто проходил, планы становились немножко легче – на второй или на третий раз. Но с 12-часовой ночной сменой и отмененными выходными для большинства это было чересчур. Уже из первоначальной группы в 150–200 человек нас оставалось 17 или 18.
– Как я могу работать по двенадцать часов в ночь, спать, есть, мыться, ездить туда и обратно, забирать стирку и покупать бензин, платить за квартиру, менять шины, делать все эти мелочи, без которых нельзя, и все-таки изучать план? – спросил я одного из инструкторов в плановом классе.
– Обходитесь без сна, – сказал он.
Я взглянул на него. Он не «Дикси» на гармошке играл. Проклятый олух говорил серьезно.
Я понял, что единственное время для занятий у меня – перед сном. Я
