еще и дышала так, словно пять километров пробежала.
Лида, проходя мимо, увидела, что я вот-вот рухну без сил рядом с чебурашкой, подбежала к фасовщицам и наорала на них.
– Совсем, блядь, ума лишились? Она ж дитё еще! – рявкнула она. Женщины виновато потупились, а одна из них улыбнулась мне. – Отдыхать хоть ей давайте. Еле ноги волочит. Гляньте вон, помрёт неровен час.
– Все хорошо, Лид, – ответила я и, натянув перчатки, снова принялась кидать в чебурашку фасованные пельмени. – Просто не привыкла еще. Но я привыкну, правда.
Лида лишь улыбнулась и, погрозив кулаком смеющимся фасовщицам, ушла, а я, наполнив чебурашку, покатила пельмени в морозилку.
В обед фасовщицы пригласили меня за свой стол, а потом к нам подсела Лида и высокий мужик с обвислыми усами. Чуть позже я узнала, что он был подсобником, но его частенько забирали в другие цеха. Звали его Коля. Он молчал, глупо улыбался и иногда смеялся каркающим смехом, если рабочие начинали сально шутить.
Лида рассказала мне как-то, что Коля был дурачком. Мать его умерла, а он чуть по миру не пошел, когда его дом попытались отобрать цыгане. Но Лида и другие соседи взяли Колю под своё крыло, потом устроили на мясокомбинат подсобником, где он и работал без малого пятнадцать лет. Меня он сразу полюбил, потому что я не смеялась над ним, если он случайно опрокидывал чебурашку или пердел, таща на рохле тяжелый поддон с полуфабрикатами. Он был тихим и неконфликтным. Всегда улыбался и был готов прийти на помощь любому, кто попросит.
После обеда Лида забрала меня с собой на пельменный автомат и принялась понемногу обучать. Сначала я подвозила к машине фарш и тесто, а потом смотрела, как Анька – улыбчивая девушка с оттопыренными ушами, торчащими из-под косынки – закидывает фарш в автомат. Мне объясняли устройство, рассказывали, какие кнопки и за что отвечают, а потом отправили смотреть на тестомес и фаршемешалку.
На фаршемешалке работала Вера – молчаливая женщина, от которой очень знакомо пахло. Принюхавшись, я покраснела, почувствовав запах перегара. Но по лицу Веры нельзя было сказать, насколько сильно она пьяна. Я же была новенькой, поэтому предпочитала молчать. Кто знает, вдруг это норма, что работник напивается прямо на рабочем месте.
Вера работала молча, лишь недобро скользнула по мне глазами, когда Лида привела меня к ней. Я встала рядом и принялась наблюдать, как Вера закидывает мясо в лоток, где на бешеной скорости вращался вал и острые ножи измельчали все, что попадало в мешалку. Вера мне ничего не объясняла и сделала вид, что меня вообще не существует. Да я и не была против. Наоборот, так как-то проще.
Грохот и скрежет машины понемногу дурманил голову и вгонял в транс. Теперь я не удивлялась, почему Лида, да и остальные ходят с берушами. Проработать двенадцатичасовую смену в таком шуме сложно. Порой кажется, что еще секунда и мозг вытечет из уха, сделав тебя овощем на всю оставшуюся жизнь. А еще я думала о маме. Она никогда не работала и вряд ли бы протянула хоть одну смену в цеху полуфабрикатов. Либо вытерпела, а потом бы умирала две недели, лежа на диване…
От мыслей меня отвлек дикий крик. Я вздрогнула, когда на лицо плеснуло чем-то теплым. Машинально провела рукой по щеке и посмотрела на ладонь, испачканную красным. На моем халате тоже были красные брызги, а крик становился все сильнее, пока не оборвался на истеричном визге. Я, вытаращив глаза, смотрела, как к машине бегут со всех ног Лида и Анька, а затем, посмотрев на Веру, побледнела. Её рука по локоть была в лотке, куда скидывали мясо. Машина больше не скрежетала, но вокруг была кровь: на полу, на стенах, даже на потолке. Лида, пихнув меня в сторону, подлетела к Вере. Я не слышала, о чем они говорили. В ушах звенел протяжный писк, а желудок ходил ходуном. Анька куда-то убежала, на её позеленевшем лице застыл ужас, а я стояла в стороне и смотрела на ладонь, испачканную в крови Веры.
Меж тем Лида перетянула жгутом руку женщины и краем глаза посмотрела на меня. В её глазах блеснула жалость, она хотела мне помочь, но не могла бросить Веру. Это я понимала, пусть и продолжала испуганно смотреть на неё. Когда Вера снова закричала, я блеванула. Нехитрый обед, съеденный в столовой, заляпал ботинки и штаны, но я этого не заметила. Еще один рвотный спазм… Голова закружилась, а перед глазами поплыли красные круги. Я прислонилась к стене, и только потом услышала голос Лиды. Он дрожал, но был громким и сильным.
– Девчонку уведите! Быстро, блядь! Где врач, ёб вашу мать?
– Идет! – крикнула ей Женя. Она стояла на пульте пельменного автомата и подошла только сейчас. – Анька за ним пошла же.
– Пойдем, Насть. Пойдем. Не гляди туда. Не надо, – пробасил Коля, подходя ко мне. По его лицу было непонятно, испуган ли он. Наоборот, показалось, что такие ситуации для Коли – норма. Он отвел меня в подсобку, где рабочие гоняли чай на перерывах и курили, налил горячего чая и сунул в руку гнутую металлическую кружку с розовым поросенком и названием мясокомбината. Я машинально сделала глоток и с трудом сдержала очередной спазм. Коля вздохнул и осторожно обнял меня, а я, выронив кружку, разрыдалась и прижалась к нему.
Не помню, сколько я просидела в подсобке, но часто слышала громкие голоса, доносящиеся из цеха. Изредка в подсобку забегал кто-то из рабочих и, высадив за две затяжки сигарету, убегал обратно. На меня не обращали внимания, но оно и понятно. Там были проблемы поважнее, да я и не надеялась на сочувствие. В голове клубился туман, а желудок то и дело подкатывал к горлу. Хорошо, что он был пуст, а то и подсобке бы досталось.
Однако через час, когда чай в моей кружке остыл, в подсобку вошла Лида. Я взглянула на неё и удивленно открыла рот. Лида словно постарела лет на десять. Бледная, лоб в испарине, халат в крови, а руки трясутся. Она подошла к столу, достала из ящика пачку сигарет и, чиркнув зажигалкой, глубоко затянулась. Потом растерянно посмотрела на меня и её глаза, подернутые поволокой, резко расширились.
– Блядь, Настя, – ахнула она, подбегая ко мне. Затем присела на корточки и заглянула в глаза. – Давно ты тут сидишь?
– Не знаю, – тихо ответила я. – Коля отвел, вот и сижу.
– Дебилы, – ругнулась она, а потом хлопнула себя ладонью по колену. –
