Заходили во двор: маленький, скрытый высокими домами и рядом гаражей-ракушек. Вела за собой — к детской площадке, садилась на качели. Отставляла в сторону бутылку, хваталась руками за прутья качелей. Закрывала глаза и принималась раскачиваться. Благодатский стоял рядом и разглядывал двор: видел на недалекой лавочке возле подъезда: гопника. Грязный, большой, сидел он, зажав ладонями голову, и блевал на асфальтированную площадку перед подъездом. Из подъезда доносились голоса: там, по всей видимости, находились невидимые гопники. «Бля, не нравится мне тут», — думал, и без того не слишком довольный происходившим: трогал Еву за плечо:
— Пойдем отсюда.
— Нет, не пойдем, — внезапно резко говорила и раскрывала глаза. — Мне здесь нравится, и луну вон — хорошо видно!
Благодатский задирал голову и не видел на затянутом тучами небе никакой луны. Спрашивал:
— Где ты луну увидела? Нету луны, не придумывай!..
Но Ева словно не слышала: покачивалась и говорила:
— Это так романтично! Мы здесь вдвоем, в этом уютном дворе, и никого нет рядом: только сверху светит полная луна… Покачай меня, покачай! — просила.
«Никого нет, только вон — в двух шагах от нас гопари какие-то бухают…» — возмущался про себя Благодатский и пробовал отказаться качать. Не получалось: настаивала. Тогда нехотя, засунув одну руку в карман джинсов, другой — слегка начинал двигать качельную доску, на которой сидела маленькая пьяная готочка. Постепенно втягивался в процесс, переставал обращать внимание и на него, и на что-то тихо бормотавшую Еву: тупо смотрел на стену дома, мимо которого проходили они — к детской площадке. Видел вдруг: ближнего иностранца. Высокий, в спортивном костюме и кедах, коротко бритый и с длинным гнутым носом, уверенно заходил он во двор: подходил к стене дома. Стягивал спортивные штаны и мочился: в скупом свете видел Благодатский, как росло на белых кирпичах стены темное пятно. Думал: «Вот бля! Я тут — с девкой, а хач какой-то — ссыт!» Заканчивал: долго стряхивал с члена остатки мочи, убирал его обратно в штаны и уходил. Благодатский взглядывал на гопника: к тому времени прекращал блевать и тоже — обращал внимание на иностранца: видел всё. «Эх, позвать бы этого гопника, да навалять бы хачу пиздюлей! Одному — не справиться…» — мечтал Благодатский. — «Да разве с ним договоришься, бухой ведь. Еще мне — наваляет, тоже бля — здоровый!..»
— Что ты все там смотришь? — спрашивала Ева недовольным голосом.
— Ничего. Пошли отсюда… — звал Благодатский.
— Как, ты не хочешь побыть со мной?.. — удивлялась. — Ты не хочешь… так романтично и луна… Тебе со мной не нравится! — вставала, брала бутылку и в несколько глотков допивала то, что там оставалось.
— Успокойся, нормально все. Не хочу просто здесь находиться… — злился Благодатский. — Сейчас туда, к памятнику вернемся, найдем твою девку, и поедем куда-нибудь — куда захочешь…
Ничего не отвечала и вдруг резко взмахивала рукой: успевал только увидеть тихо взблеснувшее в воздухе темное стекло и слышал — грохот: разбивалась пустая бутылка о крыши гаражей-ракушек. Следом — раздавались голоса: то ли гопников, то ли — автовладельцев.
— Блядь, дура… — цедил сквозь зубы, хватал за руку и почти бегом тащил прочь из двора. — Чего делаешь? Хочешь, чтобы меня тут из-за тебя местные отмудохали? Думать надо хоть немного…
Через некоторое время оборачивался: никого не было сзади. Начинал успокаиваться, закуривал сигарету. Взглядывал на Евочку и останавливался: плакала.
— Да что с тобой? — брал ее за руку, смотрел в глаза, с которых начинала уже течь густая черная тушь. — Ну ладно, ладно, успокойся…
Стояли так: вдруг улыбалась, обнимала за шею и целовала. Опять тянула за руку и шла быстрым шагом.
«Надоело. Не поймешь — чего с ней такое… Зря я все это затеял, зря. Не стану больше…» — решал Благодатский.
На площадке возле Ленина оказывалось уже совсем грязно и нехорошо: ветер гонял взад и вперед растоптанные пластмассовые стаканчики и большие пустые бутылки, а неформалы — громко кричали и нервно двигались от одного скопления к другому. Снова подходили к готочкам: выясняли, что — не приезжала и не приходила. Евочка почему-то совсем не расстраивалась и принималась обсуждать последнюю готик-парти с одной из сидевших у подножия памятника. Благодатский же — замечал неподалеку трех крупных гопников, размахивавших кулаками перед лицом кучки бледных готов. Подходил вплотную к Евочке и говорил:
— Или мы сейчас валим отсюда вместе, или — я один.
— Давай еще немножко, тут так классно… — просила Ева и потерянно смотрела куда-то мимо Благодатского.
Думал: «Совсем ничего не соображает… Не бросать же её, вон тут гопота какая, жуть… Погуляю еще чуть-чуть с ней, посажу в поезд метро, и пускай едет домой спать. Дурная она какая-то нынче».
— Поехали, — почти невежливо хватал ее за руку и как прежде она таскала его, так теперь он: тащил к метро.
— Куда поедем? К тебе?
— В центр поедем, — решал Благодатский.
— А там — что?
— Там — Красная площадь… — снова начинал злиться.
Приезжали в центр, находили палатку — для покупки очередного пива. Ходили по центру, по перегороженной для чего-то ментами Красной площади. Останавливались возле храма Василия Блаженного, разглядывали очертания его странных разноцветных куполов на фоне темного осеннего неба.
— Нравится? Нравится? — спрашивала Ева и смотрела на лицо Благодатского.
— Не нравится, — честно признавался он и шел дальше в неопределенном направлении.
Слушал все более бессвязные и непонятные слова Евочки и принимался сам рассказывать ей нечто странное, сам удивляясь себе:
— А вот у меня раз — глюк такой был. Выхожу однажды я из метро на улицу летом, закуриваю. Смотрю по сторонам. Вижу: люди ходят. Оглядываю их и думаю: а вот они — все в темных очках. И начинает казаться, будто они и вправду в очках, причем — все в разных: у кого получше, у кого похуже, в пластмассовых оправах, в металлических… Долго так стоял и смотрел, думал про это, хотя прекрасно понимал, что — никаких очков ни у кого из них, ну или — у большинства, по крайней мере: нет.
— Ага, — кивала Ева и начинала сумбурно повествовать о том, как ей тоже где-то что-то мерещилось: какое-то старое дерево у нее в деревне принимало странные формы, вырастало в какую-то фигуру.
«Только бы не сказала — что видела дьявола», — думал Благодатский. — «Готочки любят всякой мистикой своих кавалеров потчевать: выдумают что-нибудь посочнее, и вешают лапшу на уши. Причем часто — сами во всю хуйню, которую сочинили, начинают верить. Дуры, бля…»
И, чтобы не дошло дело до дьяволов и призраков, срочно уводил разговор в другую сторону. Через некоторое время переставал обращать внимание на то, куда идут: приходили к какому-то кинотеатру и, мимо него, — к церквушке. Рядом с церквушкой рос куст.
— Хочу в туалет… — сообщала Евочка: отдавала Благодатскому висевшую на плече сумочку, бросала в сторону пустую бутылку и шла в куст. Видел, как поднималась к нему — на возвышение, хваталась за ветки и придерживала на плечах цеплявшуюся шаль. Застриженная газонокосителями короткая трава была усыпана листьями, которые казались в темноте черными — почти такими же черными, как и одежды Евочки: летели с качаемых легким ветром ветвей, долетали почти до ног Благодатского.
Благодатский наступал на листья. Закуривал и представлял себе, как сейчас — стягивает Ева за кустом джинсы, присаживается и струйкой бьет в землю, которая покрывается едва заметной пеной и моментально впитывает в себя жидкость. Чувствовал, как шевелится в штанах член. Мелькала мысль: «Может — прямо здесь?» Не решался: видел неподалеку — мента и праздногуляющих людей, чувствовал легкий холод приближавшейся осенней ночи. Возвращалась: на ходу натягивала и застегивала джинсы. Говорила:
— Здесь рядом — набережная! Пойдем на набережную!..
Смотрел время и соглашался: хотел взглянуть на темную воду Москвы-реки. Брал Евочку за руку и неторопливо шел к дороге.
— Только давай лучше не на набережную, а — на мост, — предлагал.
Не отказывалась: шла молча, рассеянно глядя по сторонам. Казалась совсем пьяной.
Доходили до моста и заходили на маленькую смотровую площадку. Приближались к гранитной ограде, облокачивались и смотрели вниз. Там — мелкой рябью вздрагивала темная вода и переливалась множеством цветов, брошенных в реку отраженными вывесками и стенами магазинов. В мелких сине-красно-черных волнах ровно плыл казавшийся совсем маленьким корабль: белый и со множеством горящих точек окон и иллюминаторов.
— Здорово, — говорил Благодатский: смотрел и чувствовал запах воды, приносимый ветром, который дергал его за длинные волосы: оттягивал их назад.
— Да, это так романтично… — принималась вдруг за прежнюю песню — Евочка. — Мы здесь вдвоем, а под нами течет огромная река, и…
