Ознакомительная версия.
Когда я опять вышел проверить табло, треть аэропорта уже нализалась. Прически ерошились. Один парень шел спиной вперед – очень пьяный, очень старался рухнуть затылком об пол и раскроить себе череп. Мы все курили и ждали – смотрели, надеялись, что он сейчас свалится и хорошенько треснется головой. Интересно, кто из нас успеет к его бумажнику. Я поглядел, как он свалился, и тут же раздевать его кинулась целая орда. Все равно от меня слишком далеко. Я вернулся в бар. Черный уже ушел. Слева от меня спорили два парня. Один повернулся ко мне:
– Вот вы что о войне думаете?
– Война – дело хорошее,- ответил я.
– Ах вот как? Вот как?
– Вот так. Садишься в такси – уже война. Покупаешь хлеба – война. Снимаешь себе поблядушку – и это война. А мне иногда нужны такси, хлеб и бляди.
– Глядите, парни,- сказал какой-то мужик,- вот человеку война нравится.
От другого конца стойки пришел еще один. Наряд – как у прочих.
– Это ты войну любишь?
– Это нормально; война – естественное продолжение нашего общества.
– Ты сколько лет воевал?
– Нисколько.
– А у меня лучший друг подорвался на мине. БАМ! И нет его.
– Да ради бога, на его месте мог быть и ты.
– Шуточки мне шутить?
– Я напился. Огоньку не найдется?
Он поднес зажигалку к моей сигарете с явным омерзением. После чего ушел в свой угол бара.
Рейс в 7.15 вылетел в 11.15. Мы неслись по воздуху. Поэтическая суета утихала. В пятницу рвану в Санта-Аниту и сращу себе сотню, опять засяду за роман. В воскресенье оркестр Нью-Йоркской филармонии играет Айвза*. Шанс есть. Я заказал себе еще выпить.
* Чарльз Эдвард Айвз (1874-1954) – американский композитор-модернист.
Свет погас. Спать никто не мог, но все делали вид. Я не стал, вот еще. Сидел у окна и пялился на крыло и огоньки под ним. Внизу все так славно упорядочено по прямым. Муравейники.
Мы приплыли в Международный Лос-Анджелеса. Энн, я тебя люблю. Надеюсь, машина заведется. Надеюсь, не забилась раковина. Хорошо, что я не выеб поклонницу. Хорошо, что у меня не очень получается ложиться в постель с незнакомыми женщинами. Хорошо, что я идиот. Хорошо, что ничего не знаю. Хорошо, что меня не убили. Когда я гляжу на свои руки и вижу, что они по-прежнему пристегнуты к запястьям, я думаю про себя: мне повезло.
Я вылез из самолета, таща в охапке отцовское пальто и кипу стихов. Подошла Энн. Я увидел ее лицо и подумал: блядь, я ее люблю. Что мне делать? Лучше всего вышло не показывать виду, и мы направились к автостоянке. Никогда не следует показывать, что тебе не безразлично, а то они тебя прикончат. Я нагнулся, чмокнул ее в щеку.
– Чертовски мило, что приехала.
– На здоровье,- ответила она.
Мы выехали из аэропорта. Я отыграл свою байду. Поэтическая суета. Я никогда не напрашивался. Им нужна такая блядь – вот и получают.
– Детка,- сказал я,- как же мне тебя не хватало.
– Я есть хочу,- сказала Энн.
Мы зарулили к чиканосам на углу Альварадо и Сансета. Взяли буррито с зеленым чили. Все кончилось. У меня по-прежнему есть женщина, и она мне совсем не безразлична. Такое волшебство нельзя принимать как должное. Пока мы ехали домой, я смотрел на ее волосы, на ее лицо. Косился украдкой, когда чувствовал, что она не смотрит.
– Как вечер прошел? – спросила она.
– Вечер прошел сносно,- ответил я.
Мы поехали на север по Альварадо. Свернули на бульвар Глендейл. Все было хорошо. Никогда не смирюсь, что настанет день и все съежится до нуля – любовь, стихи, гладиолусы. И в конце нас просто набьют грязью, как дешевые тако.
Энн заехала к нам на дорожку. Мы вышли, поднялись на крыльцо, открыли дверь, и тут вокруг нас запрыгал пес. Встала луна, дом пропах хлопьями пыли и розами, пес на меня наскакивал. Я потрепал его за уши, двинул кулаком в живот, он на меня вытаращился и ухмыльнулся.
Луи сидел в «Красном павлине» с бодуна. Бармен сказал, когда принес ему выпить:
– Я в этом городке только одного такого психа видал, как ты.
– Н-да? – ответил Луи.- Вот мило. Офигеть, как мило.
– И она сейчас тут,- не унимался бармен.
– Н-да? – ответил Луи.
– Вон, в синем платье сидит, фигурка – закачаешься. А к ней никто и близко не подойдет, потому что она псих.
– Н-да? – ответил Луи.
Потом взял стакан, подошел и уселся на табурет рядом с девушкой.
– Привет,- сказал Луи.
– Привет,- ответила она.
Они посидели немного, больше ничего друг другу не говоря.
Майра (так ее звали) вдруг пошарила за стойкой и извлекла полную бутылку с коктейлем. Подняла ее над головой, будто собралась швырнуть в зеркало над баром. Лу перехватил ее руку и сказал:
– Нет-нет-нет-нет, дорогая моя! – После чего бармен предложил Майре отправляться восвояси, и когда она ушла, Луи ушел с ней.
Они с Майрой взяли три квинты дешевого виски и сели в автобус до обиталища Луи – к жилому дому «Герб Делси». Майра сняла одну туфлю (на каблуке) и попробовала убить ею водителя. Одной рукой Луи усмирял Майру, а другой удерживал три бутылки. Они сошли с автобуса и направились к дому Луи.
Зашли в лифт, и Майра принялась нажимать кнопки. Лифт ездил вверх, вниз, опять вверх, останавливался, а Майра все спрашивала:
– Ты где живешь? А Луи повторял:
– Четвертый этаж, квартира номер четыре. Майра жала на кнопки, лифт ездил вверх и вниз.
– Послушай,- в конце концов сказала она.- Мы тут уже сто лет катаемся. Прости, но мне поссать нужно.
– Ладно,- согласился Луи,- давай условимся. Ты мне дашь кнопки понажимать, а я тебе дам поссать.
– Договорились,- ответила она, спустила трусики, присела и сделала свое дело. Глядя, как по полу течет струйка, Луи надавил на «4». Приехали. Майра к этому времени уже встала, подтянула трусы и приготовилась выходить.
Они зашли к Луи и стали открывать бутылки. У Майры это получалось лучше всего. Они с Луи уселись друг напротив дружки, футах в 10-12. Луи сидел в кресле у окна, Майра – на диване. У Майры была бутылка, у Луи – бутылка, и они приступили.
Прошло пятнадцать или 20 минут, и тут Майра заметила на полу у дивана пустые бутылки. И началось: возьмет одну, пришурится – и фигак Луи в голову. Промазала всеми до единой. Некоторые вылетали в открытое окно у Луи за спиной, некоторые разбивались о стену, некоторые отскакивали от стены и чудом не разбивались. Эти Майра подбирала и опять пуляла в Луи. Вскоре бутылки у Майры кончились.
Луи встал с кресла и вылез на крышу за окном. Собрал все бутылки. Когда набралась охапка, он опять влез в окно, принес их Майре и сложил к ее ногам. Потом снова сел, поднес к губам квинту и пил дальше. В него опять полетели бутылки. Он хлебнул раз, другой, а потом больше ничего не помнил…
Наутро Майра проснулась первой, вылезла из постели, поставила кофе и принесла Луи кофе с коньяком.
– Пошли,- сказала она.- Я хочу тебя познакомить с моим другом Альбертом. Альберт – он очень особенный.
Луи выпил кофе с коньяком, потом они побарахтались немного. Было хорошо. У Луи над левым глазом взбухла очень большая шишка. Он встал с постели и оделся.
– Ладно,- сказал он,- пойдем.
Они спустились на лифте, дошли до Альварадо-стрит и сели в автобус на север. Пять минут ехали спокойно, а потом Майра дернула шнурок. Они вылезли, полквартала прошли пешком, потом зарулили в старый бурый многоквартирник. Поднялись на один пролет, свернули по коридору за угол, и Майра остановилась у квартиры 203. Постучала. Донеслись шаги, и дверь открылась.
– Привет, Альберт.
– Привет, Майра.
– Альберт, познакомься – это Луи. Луи – это Альберт.
Они пожали руки.
У Альберта их было четыре. И четыре плеча к ним. Две верхние имели рукава, две нижние были просунуты в дыры, прорезанные на рубашке.
– Заходите,- сказал Альберт.
Одной рукой Альберт держал стакан – скотч с водой. Другой – сигарету. В третьей руке у него была газета. Четвертая – та, которой он пожал руку Луи,- ничем не была занята. Майра сходила на кухню, взяла стакан и налила Луи – бутылка лежала у нее в сумочке. Затем села сама и принялась пить прямо из горла.
– Ты о чем думаешь? – спросила она.
– Иногда просто опускаешься на дно ужаса, задираешь лапки – а все равно никак не сдохнешь,- ответил Луи.
– Альберт изнасиловал толстую даму,- пояснила Майра.- Видел бы, как он ее всеми своими руками облапал. Ну и видок был у тебя, Альберт.
Альберт застонал – видимо, ему стало тоскливо.
– Допился до того, что его из цирка выгнали,- допился и донасиловался. Даже из цирка, ебаный в рот, выперли. Теперь живет на пособие.
– Никак мне в общество не вписаться. Я не расположен к человечеству. У меня нет желания подчиняться норме, нет приверженности ничему, подлинной цели в жизни нет.
Альберт подошел к телефону. Он держал трубку в одной руке, «Ежедневную программу скачек» – в другой, сигарету – в третьей, а стакан – в четвертой.
– Джек? Ну. Это Альберт. Слушай, я хочу Хрусткую Мощь, два на победителя в первом. Дай мне Пылающего Лорда, два по всем в четвертом, Молотобойное Правосудие – пять на победителя в седьмом. И еще Благородную Чешуйку – пять на победителя и пять по месту в девятом.- Он повесил трубку.- Тело меня грызет с одной стороны, а дух – с другой.
Ознакомительная версия.
