Ознакомительная версия.
– Три яйца?
– Да, три яйца. В общем, танцевать мы еще как умели. Я подавала сигнал – трогала его за руку,- и мы оба подпрыгивали, вертелись в воздухе и приземлялись на ноги. А однажды мы танцевали, я до него дотронулась, и подпрыгнула, и развернулась, да только приземлилась не на ноги. А на задницу приземлилась. А он стоял, зажав рот рукой, и смотрел на меня: «Ох, боже праведный!» – сказал, а потом развернулся и ушел. И не помог мне подняться. Он был гомосексуалист. Больше мы с ним не танцевали.
– Ты что-то имеешь против гомосексуалистов с тремя яйцами?
– Нет, но больше мы не танцевали.
– А Лита, она на этих танцах просто умом двинулась. Ходила во всякие стремные бары и просила мужчин с нею потанцевать. И они, само собой, танцевали. Думали, ее в койку заташить легко. Уж и не знаю, еблась она с ними или нет. Наверное, временами да. Беда с танцующими мужиками или с теми, кто в барах ошивается, в том, что восприятие у них – что у ленточных червей.
– А ты откуда знаешь?
– Они пленники ритуала.
– Какого ритуала?
– Когда энергию пускают не на то. Генри встал и принялся одеваться.
– Детка, мне пора.
– Что такое?
– Мне просто поработать надо. Я же все-таки писатель.
– Сегодня вечером по телевизору пьеса Ибсена. В восемь тридцать. Придешь?
– Конечно. Еще пинта скотча осталась. Смотри одна не выпей.
Генри влатался в одежду и спустился по лестнице, сел в машину и уехал к себе и к пишущей машинке. Второй этаж, окна во двор. Каждый день, пока он печатал, соседка снизу лупила в потолок шваброй. Писать ему было трудно – ему всегда было непросто: «Белый пес наседает»…
Луиз позвонила в 5.30 вечера. Она пила скотч. И уже напилась. У нее слова слипались во рту. Она несла околесицу. Читательница Томаса Чаттертона* и Д. Г. Лоуренса. Прочла девять его собственных книжек.
* Томас Чаттертон (1752-1770) – английский поэт, автор псевдосредневековых стихов.
– Генри?
– Да?
– Ой, такое чудо случилось!
– Ну?
– Ко мне зашел черный парнишка. Он красивый] Он красивее тебя…
– Само собой.
– …красивее нас с тобой. Ну.
– Он меня так возбудил! Я сейчас с ума сойду!
– Ну.
– Ты не против?
– Нет.
– Знаешь, как мы день провели?
– Нет.
– Мы читали твои стихи!
– О?
– И знаешь, что он сказал?
– Нет.
– Он сказал, что стихи у тебя великолепные!
– Ну нормально.
– Слушай, он меня так возбудил. Я даже не знаю, что теперь делать. Ты не приедешь? Сейчас? Я хочу тебя видеть сейчас…
– Луиз, я работаю…
– Слушай, ты ничего против черных мужчин не имеешь?
– Нет.
– Мы с этим парнишкой уже десять лет знакомы. Он на меня работал, когда я была богатой.
– То есть когда жила со своим богатым мужем?
– А позже мы увидимся? Ибсен в восемь тридцать.
– Я тебе скажу.
– Ну вот надо было этому подонку ко мне припереться? Мне ведь было так хорошо, пока он не заявился. Господи. Так возбудил, мне нужно тебя видеть. Я с ума сойду. Он такой красивый.
– Я работаю, Луиз. Тут у меня пароль – «квартплата». Попробуй понять.
Луиз повесила трубку. Снова она позвонила в 8.20 – насчет Ибсена. Генри ответил, что еще работает. Он и работал. Потом начал пить и просто сидеть в кресле – он просто сидел в кресле. В 9.50 в дверь постучали. Бубу Мельцер, рок-звезда номер один в 1970 году, в данное время – безработный, живет на прежние авторские отчисления.
– Привет, детка. Мельцер вошел и сел.
– Чувак,- сказал он,- ты прекрасный старый кошак. Я не могу тебя в себе изжить.
– Кочумай, детка, кошаки теперь не в моде, на гребне псы.
– Мне тут помстилось, что тебе надо помочь, старик.
– Дежа, а когда было иначе?
Генри вышел на кухню, отыскал два пива, чпокнул их и вынес обратно.
– Я сейчас без пизды, детка, а для меня это все равно что без любви. Я их не разделяю. Я не такой умный.
– Мы все дураки, Папаша. И нам всем нужна помощь.
– Н-да.
У Мельцера с собой был маленький целлулоидный тюбик. Он аккуратно выстукал из него два беленьких пятнышка на кофейный столик.
– Это кокаин, Папаша, кокаин…
– А-хха-а.
Мельцер залез в карман, вытащил купюру в 50 долларов, свернул эти 50 потуже и вправил себе в ноздрю. Зажав пальцем вторую, сгорбился над пятнышками на столике и вдохнул. Затем извлек 50 долларов из носа, вправил во вторую ноздрю и всосал второе пятнышко.
– Снежок,- сказал он.
– Так Рождество ж,- ответил Генри.- Уместно. Мельцер вытряс на кофейный столик еще два
пятнышка и передал полтинник Генри. Генри сказал:
– Не стоит, у меня свои есть,- нашел купюру в один доллар и заправился. По разу в каждую ноздрю.- Что скажешь насчет «Белого пса», который «наседает»? – спросил он.
– Это «Белый пес наседает»,- ответил Мельцер, вытряхивая еще два пятнышка.
– Боже,-произнес Генри,-по-моему, мне больше никогда не будет скучно. Тебе же со мной не скучно, правда?
– Фиг там,- ответил Мельцер, заправляясь через 50 долларов со всей дури.- Папаша, да ни в жисть…
Телефон зазвонил в 3 ночи. Фрэнсин поднялась и сняла трубку, потом принесла телефон Тони в постель. То был телефон Фрэнсин. Тони ответил. Звонила Джоанна – по межгороду, из Фриско.
– Слушай,- сказал он.- Я ж велел тебе сюда больше не звонить.
Джоанна была пьяна.
– Ты давай заткнись и выслушай. Ты мне, Тони, должен кой-чего.
Тони медленно выдохнул:
– Ладно, валяй.
– Как Фрэнсин?
– Мило, что поинтересовалась. Она прекрасно. Мы оба прекрасно. Мы спали.
– Ладно, я вообще-то проголодалась и вышла за пиццей, я в пиццерию пошла.
– Ну?
– Ты против пиццы?
– Пицца – это мусор.
– Что б ты понимал. В общем, я села в этой пиццерии и заказала особую пиццу. «Дайте мне лучшую-наилучшую»,- говорю. И я сидела, а они мне ее принесли и сказали: восемнадцать долларов. Я говорю: я не могу восемнадцать долларов заплатить. Они засмеялись, ушли, а я стала есть пиццу.
– Как твои сестры?
– Я ни с той ни с другой больше не живу. Обе меня вытурили. Из-за этих моих звонков тебе по межгороду. Некоторые счета за двести долларов переваливали.
– Я ж велел тебе больше не звонить.
– Заткнись. Мне так легче себя предавать. Ты мне кой-чего должен.
– Ладно, продолжай.
– Ну, в общем, ем я эту пиццу, а сама не знаю, как буду за нее платить. А потом на меня сушняк напал. Надо пивка, поэтому я отнесла пиццу к бару и заказала пива. Выпила, еще пиццы поела и тут вижу – рядом такой высокий техасец стоит. Футов семи ростом. Он меня пивом угостил. И музыку по автомату слушал – кантри-энд-вестерн. Там все место в таком стиле. Тебе же не нравится кантри-энд-вестерн, правда?
– Мне пицца не нравится.
– В общем, я с техасцем пиццей поделилась, и он мне еще пива взял. И вот мы пили пиво и ели пиццу, пока не доели. За пиццу он заплатил, и мы пошли в другой бар. Опять кантри-энд-вестерн. Мы потанцевали. Он хорошо танцевал. Мы пили и ходили по всяким таким кантри-энд-вестерн-барам. В какой бар ни зайдем – там кантри-энд-вестерн. Мы пили пиво и танцевали. Замечательно у него выходило.
– Ну?
– Наконец мы опять проголодались и зашли в драйв-ин съесть по гамбургеру. Едим мы гамбургеры, а он вдруг наклонился и меня поцеловал. Страстно так. У-ух!
– О?
– Я ему говорю: «Блин, пошли в мотель». А он такой: «Нет, давай ко мне». А я: «Нет, я в мотель хочу». Но он все равно меня уломал к нему.
– А жены дома не было?
– Нет, у него жена в тюрьме. Насмерть застрелила одну их дочку, той семнадцать было.
– Понятно.
– В общем, у него только одна дочка осталась. Ей шестнадцать, и он меня с ней познакомил, а потом мы ушли в спальню.
– Мне нужно знать подробности?
– Дай мне рассказать! Я за этот звонок плачу. Я за все свои звонки сама платила! Ты мне кой-чего должен, поэтому бери и слушай!
– Дальше.
– Ну, в общем, мы зашли в спальню и разделись. Втарен он был что надо, только краник у него был какой-то до ужаса синенький.
– Беда только, если яйца синеют.
– В общем, мы легли в постель, повозились немного. Но тут возникла проблема…
– Слишком напились?
– Да. Но главным образом – из-за того, что его раскочегаривало, только если его дочка в комнату входила или шум от нее какой доносился – кашляла она там или в туалете смывала. Один взгляд на дочку – и его возбуждает, просто-таки подпаливает.
– Понимаю.
– Правда?
– Да.
– В общем, утром он мне сказал, что я у него на всю жизнь могу остаться, если мне нужно. Плюс еженедельное содержание в триста долларов. Дома у него было очень славно: две с половиной ванных, три или четыре телевизора, целый шкаф книжек – Пёрл С. Бак, Агата Кристи, Шекспир, Пруст, Хемингуэй и «Гарвардская классика», сотни поваренных и Библия. Две собаки, кошка, три машины…
– Так?
– Вот что я тебе и хотела рассказать. До свидания.
Джоанна повесила трубку. Тони вернул свою на рычаг, поставил телефон на пол. Потянулся. Он надеялся, что Фрэнсин спит. Она не спала.
Ознакомительная версия.
