А еще у гаражей прямо у нас под окнами иногда собирались местные автовладельцы, члены гаражного кооператива. За несколько лет все лица их стали знакомыми:, не родными, конечно, но вызывающие доброе ощущение старых соседей. И тогда можно было от нечего делать, сидя у окошка, послушать их. Ничего интересного за шесть лет я не услышала, шесть лет они с волнением, горячо обсуждали строительство третьего транспортного кольца и неизбежный снос в связи с этим грандиозным мероприятием их гаражей. Каждый такой разговор пророчил их снос уже через неделю или максимум месяц, но шли годы, а даже дранная кроссовка на крыше их гаражного кооператива не сдвинулась ни на сантиметр с места.
Я смотрела в окно и думала, что мне делать дальше. Я не была озабочена одной проблемой, все сразу они жидкой кашей варились у меня в голове… Менять мне пол? Или не менять. Как это происходит? А что будет с моей маленькой дочкой? Что будет с работой? Как будут складываться отношения с клиентами? А с женщинами? Сохранятся ли оргазмы? Где-то пишут оргазмы остаются после SRS, где-то пишут — нет. Хватит ли у меня здоровья для таких серьезных вмешательств в мой организм? И останется ли оно для полноценной последующей жизни? Я ничего об этом не знала: Отношения с Машей стали определенными, мы жили вместе, но я уже знала, наши пути разойдутся. Катя? Она была самой желанной для меня сейчас женщиной:, но даже когда она была, по ее словам, влюблена в меня, она не была моей: Она принадлежала бабушке, папе, сестрам, сырникам на ужин, она принадлежала сегодняшнему дню и удовольствию данного момента, но никогда не была моей. Несколько лет она поощряла меня — «купи себе эти женские брючки», «померяй эту юбочку», «почему ты не накрасилась?». А потом заявила мне: «Ты совсем стала женщиной, ты не сможешь быть моим мужем». И она, конечно, права, она, конечно, заслуживает нормального мужчину. Работа: дурацкая — ее становилось меньше. При переезде в Катину студию деньги мы стали делить пополам, и получать по правилам арифметики я стала в два раза меньше. Я рассчитывала, что в лучшей студии работы будет больше, а больше ее не становилось. Раньше мы снимали всё, теперь к нам обращались только «большие» и известные клиенты, но они никак не хотели равномерно распределиться на протяжении года. Они то шли плотной чередой, занимая даже наши выходные, и мы снимали тогда с утра до вечера, то очередь их обрывалась, и мы могли две-три недели сидеть без работы. И общая динамика этого процесса была в данный момент не радующей.
Конечно, во многом подпортил нашу жизнь кризис неожиданно грянувший, как стихийное бедствие: лучше после него не стало:.
Вначале меня веселило, как все обезумели от подпрыгнувшего доллара, как все кинулись в магазины скупать товары по старым ещё ценам. Посмеялась: посмеялась: и, повинуясь заложенным в меня уже генетически нашей советской системой стадным инстинктам, я также как и все, сдурев от счастья от последней возможности купить товар подешевле, кинулась за истеричной толпой в безумный водоворот магазинной толчеи, и сама накупила непонятно зачем в хозяйственном магазине на улице Живописной три совершенно одинаковые стремянки, три смесителя и ещё один смеситель для биде, которого у меня всё равно нет. Купила я и многое другое в других магазинах. Катя не будь дурой, не отставая от меня, накупила ещё больше: и всё это до сих пор бестолку валяется неиспользованное.
Как и любое стихийное бедствие, кризис приносил с собой кроме сильно скудеющей пайки у беззащитных к таким коллизиям простых людей, и настоящее горе: — люди теряли работу, свой бизнес, надежду, иногда последнюю…
Одна знакомая женщина после кризиса лишилась своей парикмахерской, о которой мечтала всю жизнь и которую купила на деньги от проданной своей квартиры: Не сбылась когда-то мечта молодой девчонки, иметь любимого мужа, — он сбежал, когда она была ещё беременна; не сбылась мечта иметь любимого сына, — он стал наркоманом и вот уже два года, как он куда-то пропал. И вот она ещё одна мечта в виде нарядной собственной парикмахерской и лучшей независимой ни от кого жизни сверкнула надеждой в сердце гнедой русской женщины, которая, как лошадь, тянула свою лямку по всей своей разухабистой жизни, а к ней в повозку тем временем бессовестно набивалось слишком много бед, слишком много: Увидела она эту мечту, напряглась, но не хватило сил. Разорился её арендодатель, пришел другой дядя и выгнал её из только что отремонтированного небольшого помещения её мечты-парикмахерской. Посидела она молча у окошка три дня, вставая только в туалет, посидела: да и повесилась.
Повесился и знакомый арт-директор одного крупного издательства, сокращенный через месяц после кризиса. Думал доработать он спокойно на своем месте уже до пенсии: вот она уже недалеко, совсем чуть-чуть осталось: и директор издательства почти лучший друг. «Уж кого-кого, а меня не уволят», — об этом даже и не задумывался этот мой приятель, настолько был уверен, что всё у него будет хорошо, всё надежно и всё схвачено… Вот большой каталог надо закончить для «хорошего» клиента и сдать его через две недели, и два календаря: завершить работу с ними, доделать макеты. И вдруг: «Извини, дорогой! Кризис: сам понимаешь:» «Как же так!? А как же каталог, а как же календари, кто их без меня сделает?» — это первые мысли увольняемого арт-директора этого крупного издательства. А дома: колом, вбитым в грудь, другой вопрос: «Что делать теперь?» Три дня звонков — «в этом бизнесе я долго, тридцать лет уже, найду себе работу, не пропаду:» Не нашёл: и тоже в петлю.
А сколько таких сгинуло, уставших бороться: нет, не за жизнь:, за выживание.
Мне надоели грустные мысли, и я подошла к зеркалу — ой-ой-ой! Может быть, я, конечно, не мужественная, но точно еще не женщина. Я лет десять уже пила гормоны, что-то, может быть, изменилось, но: какая я женщина, всё то же лицо с моей армейской фотографии смотрело на меня тяжелым взглядом. Это же сержант Фомин! Я еще повертелась перед зеркалом, взяла маленькое второе и посмотрела на свое отражение через него, как будто смотришь на себя со стороны. Тьфу ты, лучше бы не смотрела — огромная голова, как тыква, крупное лицо, длинный нос, свесившийся вниз: Я скорчила рожу — что так урод, что так. Я взяла трубку и набрала телефон Лены Ван.
— Здравствуйте, будьте любезны Лену Ван.
— Да, сейчас, как раз операция закончилась, сейчас позову, — «Елена Юрьевна, Елена Юрьевна:».
— Алло! — я услышала тоненький Ленин голосок.
— Привет, Лен!
— Борь, привет! Ты чего меня не по имени отчеству зовешь, я же тебе говорила, — начала, как обычно, возмущаться Лена.
— Ой, Лена, извини, я забываю. Как дела?
— Нормально. Как там у вас? Как Лиза?
— Нормально всё, — обобщила для краткости я и перешла к делу. — А я звоню узнать: ты говорила, что у вас делают пластические операции?
— Да, в отделении микрохирургии. Там и по смене пола операции делают. Что решился? — и Лена засмеялась своим особенным заразительным смехом.
— Не-е, я хочу пластику носа сделать.
— О, господи, зачем? У тебя абсолютно нормальный нос. Не надо тебе делать.
— Ну, Лена! Мне нос мой не нравится. И я пока ничего не собираюсь делать, я только хочу сходить на консультацию.
— Господи!: А я как раз только что в коридоре встретила Адамяна, легок на помине, мы с ним поздоровались. Он заведующий отделением микрохирургии, и это он, кстати, делает операции по смене пола. Только зачем тебе отрезать пиписку, не пойму? — неожиданно перевела тему или точнее цель моего посещения врача Лена.
— Лена, я же тебе сказал, я собираюсь делать пластику носа, причем тут пиписка? — справедливо возмутилась я.
— Да я так, шучу. Ну, приезжай когда хочешь, позвони только заранее. А хочешь, сейчас приезжай, я забегу к нему, договорюсь пока он на месте, чтобы принял тебя.
— А сколько стоит у него консультация?
— Не знаю, я спрошу. Выезжай, а я позвоню тебе на мобильный и встречу на главном входе.
— А как ваша клиника называется?
— НЦХ — Научный центр хирургии, Абрикосовский переулок: — она назвала точный адрес.
— А, помню. Пока. Позвони, как договоришься, — и «повесила» трубку.
* * *
— Здравствуйте, проходите.
— Здравствуйте, Рубен Татевосович! — я вошла в указанный Леной кабинет, поздоровалась с доктором, села у его стола и рассмотрела человека, меняющего людям их половую принадлежность. Типичный армянин, это и по фамилии было понятно, немножко раскормленный, но всё же уместившийся в не по его размеру маленький белый халатик, но внешне, в общем-то, приятный. Уверенный, как и все врачи со своими клиентами. И, конечно, увидев перед собой трансика, на армянском лице: ну, может быть, не брезгливое выражение, но тоже меня поизучав, доктор выбрал гримасу, близкую именно к этой. Такие гримасы я буду видеть еще не раз, и все они будут не на лицах обыкновенных, окружающих меня людей, они все разместятся на лицах врачей…, врачей, занимающихся именно этой проблемой, транссексуализмом. Ни участия, ни сопереживания, ни просто обыкновенной деликатности не приходилось от них ожидать. Хуй с ними! Рубен Татевосович был еще образцом приличного поведения. — Здравствуйте! Я хочу у Вас проконсультироваться. У меня транссексуальные наклонности:
